Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
Улька одобрилась, ходила задумчивая, улыбчивая. К середине зимы стал заметен животик. Бабы принесли в подарок платье с вышивкой, запретили все работы. Да только не знали, что в голове у неё не та тягость. Ребёнок, разве это печаль? Муж избегает старого друга, обходит стороной, словно прокажённого, ни мира, ни войны. Что может быть тягостнее? Выгнал бы к Змею, может быть и легче стало обоим.
К концу зимы не выдержала. Приготовила Мечиславу подарок.
Уставший, замерзший, словно кусок льда, муж ввалился в тёплую избу. Стянул сапоги, прошлёпал босой, разминая на ходу пальцы ног, в «палату», как со смехом говорили о единственном помещении и, застыл, будто разучился двигаться.
Однорукий воевода сидел за уставленным столом, пил брагу, чокаясь с Тихомиром. Разве что — не улыбался. Не улыбался. И на том спасибо.
Глаза Мечислава сузились, голова ненароком повернулась к сеням, где оставил меч. Меч в сенях, как и положено. Да только в руках испуганно смотрящей жены. По взгляду видно — нипочём не отдаст.
Тихомир сложил руки на столе, Ёрш — напротив — вытянул единственную руку ладонью вверх.
Молчание затянулось. Никто не решался начать. В глазах Ерша Мечислав видел боль и раскаяние, но это подстёгивало гордость. Раскаивается? Значит, есть за что. Если есть за что, значит — виноват. Раз виноват, значит не грех и помариновать лишний раз.
Вот, только грудь почему-то жжёт. Воспоминания нахлынули, остановили прилив ярости. Левая рука полезла за рубаху, достала раскалённые серьги, сжала в кулаке.
— Нельзя, Ёрш, добру пропадать. Беда может случиться.
Глава четвёртая
Вот оно, счастье, княгиня Милана Желанная.
После изгнания Мечислава, девушка, по наставлению прадеда, настояла на пышной свадьбе с Твердимиром. Родства с Четвертаком, конечно, не скроешь, так хоть прикрыть родство со старшим из братьев. Да, мол, было, но что было — то было, зато тут — всё честь по чести. И хотя время не очень удачное — конец лета, сбор урожая, примета плохая, да Кордонец сам обещал всем, кто придёт на праздник, покрыть недостачу из своей казны. Покрыли. Ещё как покрыли. Тверд предложил поделить расходы из княжьего сундука. Сам предложил, никто за язык не тянул. Молод ещё, не понимает, что княжий сундук — серебро кряжицкое, на чёрный день, да больно уж расходы велики оказались. А серебро — дело наживное.
А потом — выкидыш. И ещё один. Баба Яга еле с того света выходила, всё приговаривала — перетравила себя Миланушка, дитятко. Не держутся в нутре детишки. А мож-буть и не в ней дело, мало ли, мож-буть в князе молодом. Утешала. Да только Милана сама начала понимать — натворила. Плакала ночами, к мужу не подходила. Тот запил, по сенным девкам начал бегать, доказывая — не в нём дело. Оказалось — не в нём. Все три понесли, словно по команде.
Ещё сильнее муж отстранился, приняв гонца от Рипея Блотинского. Не будет ноги Рипея в землях Кряжича! Как же так? Там брат подмоги ждёт, а этот… этот… да ещё в середину осени гонец вернулся из Брод. Мечислав говорит, наёмников примет, а кто из дружины придёт — того сам зарубит. Три дня Тверд ходил чернее тучи, глядя на сборы наёмников. Милана боялась подойти, пока прадед не нашептал: к воеводе надо слово держать, не к князю.
Ёрш сразу согласился идти против мечиславовой воли, да ещё так яро всю ночь уговаривал Тверда, что на следующий день оба проспали в перегаре почти до вечера. А вечером, проспавшись, муж велел собирать дружину, да нагонять наёмников.
Месяц от мужа вестей не было. Да лучше б и ещё месяц не было, чем такие.
Погиб Твердимир, князь Кряжицкий. Первым на выручку брата кинулся, настигла его степная стрела. Так из княгини Кряжинской, Милана стала вдовой княгиней Миланой Желанной. Самой богатой невестой в городе. Первым указом отдала все дела Опоре — по малолетству да неразумению в делах княжьих, а сама всё сидела в дальней комнатке за приёмной палатой, да плакала втихомолку. Появлялась лишь на торжествах, да на приёме послов. Каких там послов… меттлерштадские купцы — всего и послов. Да Баба Яга еду и судно таскала, больше никому Милана в этой жизни не доверяла. Ну, прадеда иногда пустит.
— Пропала я, мамка. Сама себя сгубила, — началом зимы в который раз запричитала княгиня. — Сижу в золочёной клетке — ни мужа, ни детишек. Так хоть четвертаковский был бы, а клетка у дедушки, небось, не хуже палат княжьих.
— Полно, деточка, полно. Может и правда то Тверда… нетвёрдость была.
— Да как же Тверда, если от него вон девки пузатые ходят?
— С чего ты взяла, что от него?
— Как?
— А ты не знаешь? — буркнула Баба Яга таким тоном, что её сразу захотелось задушить. — Мать-то мы всегда узнаем, а отца кто разглядит? Нету, доченька, ещё такого колдовства. На всём белом свете ни один отец за своих детей не поручится. Принимает на веру.
Старуха прикусила язык, а Милка её уже и не слушала, слёзы высохли сами собой. А ведь и правда! Кто у неё был? Четвертак, Мечислав, Тверд, мир его праху. А они, небось, семя своё по всему свету рассеяли. Глаза девушки загорелись огнём, пальцы вцепились в рукав мамки.
— Надо просто проверить, да? Просто проверить! Как же я сама не догадалась! И ты молчала, старая!
— Надо было тебе время, доченька. Если получится, мы ребёночка за твердова выдадим.
— Сроки то, сроки. Надо было сразу!
— А пусть кто попробует рот раскрыть. А и что тебе сроки? Тебе ребёночка али княжича надо? Али от княгини ребёночек — не княжич?
— Как же я? Вот так? Это князьям под подол положено.
— А я затем к тебе и пришла, деточка. Вот тебе травка. Всыпь в квас, к кому пожелаешь.
Милана взяла мешочек, лёгенький какой.
— Как же оно действует.
Старуха хихикнула, прикрыла рот, прижалась поближе:
— А действует он так: вечером у твоего любого, страсти на всю ночь будет. Утром он всё забудет, да сторониться начнёт. Так сторониться, что второй раз ты его на постелю и не заманишь. — Мамка мечтательно прикрыла глаза, вспоминая что-то своё. — Особенно с мужьями чужими хорошо. Но книги древние говорят: кто этого порошка отведал — сохнуть по тебе начинает. Сам ничего не помнит, а тягу понять не в силах.
— А это правда?
— Что не помнят? Правда.
— Нет, что тяга.
— Откуда мне знать, — вздохнула старуха, — я же не пробовала, я — пользовала.
Тихо две женщины хихикали над словами мамки.
Первым порошок отведал теремский охранник. Милана хотела проверить — правду ли мамка про память говорит? Проснулся он с больной головой на лавке в сенях, чуть не замёрз, а почему место своё оставил, объяснить так и не смог. Получил плетей за пьянство и снова встал в охрану. Видя Милану, едва заметно отшатывался, только в глазах какая-то тоска появилась. Оценив порошок по достоинству, Милана уже ни в чём себя не сдерживала — всю зиму и часть весны, на беременное время каждую ночь у неё был новый муж — проверенный, женатый, с детьми.
Это добавило жемчуга в золочёную клетку. Прадед всё допытывался, почему из Миланы Желанной она превратилась в Милану Вожделенную.
— Как же так, дедушка, кто говорит? — скромно потупив глаза и склонив голову, спрашивала Милана.
— Город говорит. Смотри у меня, если это Яга со своими шутками…
Кордонец погрозил пальцем, развернулся и вышел из комнатки, громко хлопнув дверью. Многомужняя Милана остро посмотрела вслед, зло рассмеялась и смеялась ещё долго, пока не заплакала.
Нет у неё детей. Нет, и не будет. Не понесла.
Вот оно, несчастье, княгиня Милана Вожделенная.
По весне в комнатку пришла мамка, вся чёрная, потерянная, даже воду расплескала, споткнувшись о порог. Милана на неё смотрела удивлённо, та лишь поставила медный таз на лавку, села на постель, уронила руки меж колен и уставилась в одну точку. Милана потрясла её за плечо, но та — словно из глины — не откликалась. Наконец, очнулась, осмотрелась, глянула на княгиню, будто из сна.
— Дура я, дура, деточка. Надо было раньше тебе сказать.
— Что сказать, мамочка? — насторожилась Милана.
