Гори жить (СИ) - "M.Akopov" (читаемые книги читать TXT) 📗
Дело от того не страдало: Белла за время моего отсутствия сумела кое-чего добиться.
По возвращении в офис я обнаружил на столе небольшой список новых кандидатов на увольнение и предложение по интенсификации процесса внутренней конкуренции. Кристина, как бессменный начальник отдела кадров, со списком соглашалась: по ее мнению, эти работники в последнее время снизили продуктивность, но не потому, что выгорели или выдохлись, а потому что тайно готовят запасные аэродромы. Так что в добрый им путь, я не возражал.
Что же до конкуренции, то предложение Беллы при всей своей простоте отдавало управленческой гениальностью. Если до сих пор отделы имели четкое разделение по функциям и областям приложения сил, то теперь предлагалось дать им более широкие возможности. Только возможности, не обязанности. Что бы они — при желании — могли завоевывать одни и те же сегменты рынка.
Одновременно с тем, юная менеджер предлагала сделать политику премиального вознаграждения еще более заманчивой…
Но это все мелочи. С Беллой — тут Алекс не ошибся — оказались связанными и более серьезные изменения в моей жизни. В первый же вечер моего пребывания в Москве, еще до того, как я задумался о необходимости срочной реализации накопленного сексуального потенциала, она набрала мой номер и сказала:
— Михаил Григорьевич, никуда не уходите. Я к вам загляну через несколько минут.
Вот так! Командным почти тоном. Ну, красивой девушке простительно. Да и надолго она меня не задержит, а клубы открыты до утра…
Другая, собираясь на дом к боссу, принарядилась бы, накрасилась и надушилась — но не Белла. Убежденная в своей неотразимости, она не изменила деловому стилю общения и от напитков отказалась.
— Не будем терять времени, — сказал она. — Все слова — после.
И принялась расстегивать блузку.
Оторопелый, я молчал. Она раздевалась, не стесняясь — но не так, как у врача, а специально для меня, это чувствовалось. Без стриптизных глупостей с этими медленными изворотами, обжигающими взглядами и танцевальным выходом из кучки сброшенного тряпья. Это было простое освобождение от одежд — но я почти задохнулся от желания!
Она нисколько не стеснялась своей наготы и ни капельки не спекулировала ею — в отличие от всех женщин, виденных мною до нее; а после уже никого нового и не было…
Выскользнув из одежды, она сделала шаг ко мне, потянула пояс моего халата. Всё! Больше препятствий между нашими телами не имелось!
Что это была за ночь, я не берусь передать словами. В сексе, как и в вальсе, мужчина исполняет ведущую партию — но это был белый танец! Ничего подобного со мной ранее не случалось — ни в количественном отношении, ни в качественном.
Далеко заполночь, но еще до рассвета, я лежал как выжатый досуха лимон, не в силах ни пошевельнуться, ни даже заговорить. А Белла, как ни в чем не бывало, расправила сброшенные вещи, за секунды облачилась, поцеловала меня на прощанье и упорхнула — все такая же свежая и энергичная.
Как странно, думал я, как странно все это! Но и как прекрасно…
Удивительно, ведь женщинам, насколько мне известно, после тесного телесного общения жизненно важно пообниматься и поболтать. Белла такого намерения не выказала, значит, предполагал я, этот визит носит сугубо деловой характер? То есть рано или поздно, но она выскажет какие-то свои пожелания касательно прозы жизни — вроде денег или карьеры.
Я ошибался. Никаких просьб, намеков или предложений, выходящих хотя бы на миллиметр за рамки служебных обязанностей, она не выказала. В офисе я для нее по-прежнему был Михаилом Григорьевич, у меня дома — если она соизволила меня навестить — становился Майком. Но лишь Майком — без всяких нежных словечек, тайных имен и сокровенных прозвищ. Никаких «котиков», «лапочек»; никакого шепота о вечной любви и запальчивых клятв в верности.
Ни разу она не осталась до утра; не позвала к себе; не надела, как это водится у женщин, моей рубашки на голое тело. Не согласилась она и на мои предложения устроить поздний ужин в ресторане или вместе побывать в клубе. Не рвалась знакомить с мамой. Да что мама! Мы даже не курили вместе на балконе, а если пили кофе — то чинно, каждый на своем месте за кухонным столом.
Странно, очень странно развивался наш роман.
Такие как она, уверяли меня друзья, воспринимают таких как я не иначе, как охотник добычу. Но Белла не постила наших фоток в инстаграмме, не строила планов на будущее и даже с Кристинкой, с которой у них наблюдалось некое подобие дружбы, не стала делиться изменениями в личной жизни. Это я обмолвился как-то раз о нас с Беллой, имея в виду предполагаемую Кристинину осведомленность — и выдели б вы изумление на лице моего эйчара!
Казалось, саму Беллу наши отношения волнуют меньше всего. А меня? Любил ли я ее?
Когда она покидала меня, я задумывался. Если, конечно, не засыпал в полном изнеможении… Я вспоминал Джули, которую действительно любил, да так, что в груди саднило, если она мне снилась. А она снилась — несмотря на Беллу.
С Беллой — это была не любовь, это было нечто большее, чем любовь. Это был плен! Зависимость! Клетка, свитая из сладостных объятий, нежнейших прикосновений, умопомрачительных ласк — и нелогичного равнодушия после.
Скоро я стал сходить с ума. Если наставала ночь, а Белла не приходила, я садился за стол и не знал что делать. Через некоторое время сам собой гас свет, становилось темно. Мрак разливался повсюду, и в квартире, и за окном. Я вставал посмотреть и не видел ни лучика, ни проблеска, ни фонарика где-нибудь вдали.
Темнота меня не пугала, но в кромешной тьме возникало ощущение стягивающегося узла. Так со мной происходит всегда, когда зримой опасности нет, однако неприятностей не избежать.
Мне не нужно считать шаги, чтоб из кабинета дойти до спальни. И дверей нащупывать не нужно. Но добраться до спальни, куда я устремлялся, чтобы взглянуть на другую сторону дома, мне не удавалось. Да я и знал, что не удастся, знал совершенно точно, потому что бродил в этой непроглядной темени не раз и не два.
Теперь ко мне всякий раз приходит понимание, что это сон. Вот я встаю, вроде как проснувшись, и иду, иду, пока не устаю держать руки вытянутыми в надежде упереться, наконец, в стену. Тогда я наклоняюсь потрогать рукой пол, но никакой тверди с привычным ковром под ногами не нахожу. И я понимаю, что шагаю в полной пустоте, черной и безмолвной.
Меня охватывает отчаяние, в груди закипает злость, хочется с кем-то схватиться, что-то преодолеть, победить или проиграть — но так, чтобы исчезла эта проклятая пустота и этот мрак…
Я зол, но бороться не с кем и не с чем. Вскоре меня одолевает усталое безразличие, я расставляю руки и даю своему телу упасть — иногда вперед, иногда навзничь. И падаю в теплой беззвучной темноте, пока не проснусь.
До рассвета глаз уже не смыкаю. Когда небо начинает сереть, встаю. С тем, чтобы следующей ночью снова то ли лечь в кровать, то ли сесть за стол, и снова рухнуть в бездну, оканчивающуюся тоской и серым рассветом.
От недосыпания голова моя шла кругом. Офис, работа, пробежки и скалодромы ради поддержания физической формы; вечерние визиты Беллы — или ожидание ее прихода… Все сливалось в один хоровод. Так больше продолжаться не могло.
Я улетел в Гонконг. Джо встретил меня, выслушал, покачал головой и порекомендовал обратиться к врачу. Ваше имя, доктор, тогда прозвучало в первый раз. Но я не послушал Джо и поехал от него не в Швейцарию, а в Японию.
Про знакомство Джо с Алексом я как-то не спросил, запамятовал.
* * *
Доктор дослушал пациента и спросил:
— Сны такого рода исчезли после того как вы покинули Москву?
— Нет. В небольших вариациях сон повторяется у меня каждую ночь по сию пору. Недавно добавился новый сюжет. Точнее, продолжение этого черно-бездонного сна. Будто падение мое длится, пока я не становлюсь на ноги в едущем вагоне. Поезд мчит в темноте, но в окнах начинает сереть, а когда утро разгорается, я оказываюсь снаружи, держусь за поручни — и мчусь навстречу ветру. Без всякого удивления и безо всякой радости: мчу и мчу, будто всю жизнь только и делал, что катался снаружи вагона.
