Серый ангел (СИ) - Трубецкой Олег (книги TXT) 📗
— Приготовила тебе завтрак: яичница и кофе, — улыбаясь, сказала Ника. — Больше у тебя ничего нет.
Если говорить образно, то в холодильнике у Бориса мелкая особь отряда мышиных совершила успешную суицидальную попытку путем самоудушения.
— Я здесь практически только сплю, — сказал Борис.
— Ага, заметно, — Ника провела пальцем по мебели, стирая заметный слой пыли.
— Что поделаешь, жизнь в гостиницах и различных притонах окончательно меня развратила, — философски заметил Борис. — Я стал неряхой.
— Как спалось на новом месте? — спросил Борис, отхлебнув остывающий кофе.
— Прекрасно, — ответила Ника. — Если бы ты еще не так страшно рычал во сне.
— Рычал? — недоуменно спросил Борис.
— Вот именно, — подтвердила Ника, лукаво посмеиваясь. — Потому что те звуки, которые ты издавал ночью, храпом никак не назовешь.
— Я храпел? — с удивлением спросил Борис.
Вот так незаметно подкрадывается старость, подумал он. В сознании Бориса такое физиологическое явление как храп было напрочно связанно с возрастными изменениями, иначе говоря, со старением. Борис вспомнил отца, который тоже к сорока годам стал выдавать во сне такие рулады, что постороннему человеку могло показаться, что где-то неподалеку идет артиллеристская канонада. Под этот шумовой налет Борис мог уснуть лишь тогда, когда обе двери — в его комнату и в родительскую спальню, были плотно закрыты. И как только матери удается это терпеть?
— Если ты надеешься таким способом от меня избавиться, — сказала Ника Борису, глядя на его расстроенное выражение лица, — то ты просчитался. Я все равно тебя люблю.
И Ника с чувством его поцеловала.
Несмотря на то, что по утрам Борису, что называется, “кусок не лез в горло”, приготовленный Никой завтрак он съел с удовольствием.
— Какие на сегодня планы? — спросил он Нику, допивая кофе.
— Это зависит от тебя, — сказала Ника.
— Я вообще сегодня не вставал бы с постели, — сказал Борис. — Тем более, что у меня есть уважительная причина.
Борис притянул Нику к себе и зарылся лицом в ее густые душистые волосы.
— Только боюсь, не дадут нам расслабиться, — сказал он. — Сюда придет твоя мать и потребует моей высылки, трибунала или моего расстрела.
— Не придет, — сказала Ника. — Мы вчера с ней целый день выясняли отношения. А если и придет, то ничего не скажет: она вчера так на меня кричала, что полностью сорвала голос.
— Не жалко мать? — спросил Борис.
— Жалко, — с готовностью подтвердила Ника. — Но даже мама не сможет прожить мою жизнь за меня.
— Ценное замечание, — сказал Борис. — Речь не девочки, но мудрой женщины. Ладно, я ненадолго. Зайду в комиссариат да навещу одного бедного сумасшедшего старика. Только вот побреюсь.
— Ну, а я приведу это жилище отшельника в порядок, — сказала Ника. — Если ты, конечно, не против.
— Квартира в твоем распоряжении. Только попрошу во время моего отсутствия не приводить сюда мужчин, а, если будешь приводить, постарайся сделать так, чтобы я об этом не узнал.
— Не узнаешь, — совершенно серьезно сказала Ника.
Посмотрев друг на друга, они расхохотались.
— Ладно, — сказал Борис, — только не думай изображать из себя Золушку. Тут лет десять никто порядок не наводил, задохнешься в пыли. Я пошел. Не скучай.
После пяти минут объятий и поцелуев Борису, наконец, удалось выйти из дома.
— Плох он совсем, — ответил отец Ваарлам на вопрос Бориса о самочувствии старика Христопродатиса. — Состояние его критическое: так говорит Рустам. Большая потеря крови, плюс ко всему цирроз печени и больное сердце. Но хуже всего другое: он не хочет поправляться. Он как сдувшийся воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух — осталась одна телесная оболочка.
Отец Ваарлам еще не успел переодеться после утренней службы, поэтому находился при полном параде. В церковном облачении он выглядел строже и многим старше. Вид у него был уставший: еще глубже прорезались носогубные складки и вокруг глаз обозначились темные круги.
— Рустам говорит, что все, что могли, они сделали, и больше помочь ему они ничем не могут, — продолжал он. — Теперь все во власти божьей.
— Может, лучше перевезти его в Институт? — предложил Борис. — Я на приятельской ноге с Девилсоном — мне он не откажет. Возможно, там ему смогут помочь.
Священник грустно посмотрел на Бориса.
— Я не думаю, что это выход из положения.
— Почему? — спросил Борис. — Из-за твоих религиозных убеждений? Когда речь идет о жизни человека, не время и не место для предрассудков. Или ты просто не хочешь признать, что тебе нужна помощь человека, который тебе неприятен?
— Дело не в том, хочу я этого или нет, а чего хочет Христя. А он не захочет туда ехать, — сказал отец Ваарлам.
— Но он же не может отвечать за свои поступки, — возмутился Борис. — Он же сумасшедший.
— Не более чем многие в этом грешном мире, — возразил отец Ваарлам.
— Ну, это уже демагогия, — сказал Борис. — Значит, надо заставить его. Это же другая форма самоубийства, а вам должно быть известно, батюшка, — с иронией продолжал он, — что самоубийство — это наибольший грех.
— Может, сходишь, навестишь его в больнице, — неожиданно предложил отец Ваарлам.
— Я?! — удивился Борис. — Зачем?
— Может, тебе удастся вдохнуть в него желание жизни, — сказал отец Ваарлам.
— Мне? — спросил Борис. — Но почему не вы?
Он непонимающе посмотрел на священника, но тот не торопился вдаваться в объяснения.
— Ах, ну, да, — осенило Бориса, — я же ангел. Так, кажется, он считает. Но ты то понимаешь, что это чушь?!
— Не берусь судить, — сказал отец Ваарлам. — Может, это и чушь, но Христя в это верит. Ты бы мог ему помочь.
— Я же не психиатр, — попробовал отмахнуться от этого предложения Борис.
— А ему и не нужен психиатр, — сказал отец Ваарлам. — Ему нужна вера. А ты для него — ее живое подтверждение.
Священник испытывающе смотрел на Бориса и тот, наконец, сдался.
— Ладно, ладно! Я зайду к нему. Только не думайте, что я буду представляться ему как архангел Михаил или что-то в этом роде.
— С тебя это и не требуется, — улыбнулся отец Ваарлам.
— Спасибо и на этом, — проворчал Борис.
— Ну, вот и ладно, — сказал отец Ваарлам. — Я позвоню Рустаму, скажу, что ты зайдешь.
Великолепная программа, подумал Борис. Дома меня ждет Ника, а мне предстоит общаться с ненормальным стариком и пьяницей одноклассником. И все из-за каких-то псевдогуманистических побуждений. Боже, дай мне терпения!
В этот день комиссар полиции Орбинска полковник Серафим Морару был в очень плохом расположении духа. Об этом говорил его идеально отглаженный без единого пятнышка мундир, агрессивно торчащие в стороны усы и убийственный аромат неизвестного одеколона, очевидно, доставшегося ему по наследству. Комиссар был бесповоротно и неприлично трезв.
— Как продвигается расследование? — спросил его Борис.
— А никак, — сказал комиссар. — Тот парень стоит на своем: они хотели просто устроить шумовую акцию. А взрыв вызвал зеленый луч, который вырвался, как он утверждает, из шпиля здания.
— А что говорят его неукротимые друзья и, в частности, их атаман Эмиль Негро? — поинтересовался Борис.
— Ищи ветра в поле, — лицо комиссара приняло кислое выражение. — Мы нагрянули в старый город, да было поздно. Вся эта шайка ушла в глубь катакомб. А там сам черт ногу сломит. Можно целый год их искать. А у меня в штате десять человек.
— Ну, а в Институте? Может, есть какие-то свидетели?
— Опять этот Институт, — раздраженно сказал комиссар. — Как это мне надоело: как будто свет клином на нем сошелся.
— А чем ты недоволен? — спросил Борис.
— Мне с самого начала не нравилась эта идея: строить это здание в нашем округе, — признался комиссар.
— Тебе-то он чем помешал? — удивился Борис. — Я думал, тебя все устраивает.
— Ты сам посуди, — сказал комиссар. — На хрена козе баян. Раньше в округе полновластным хозяином был я, а теперь кто только не пытается меня погонять: и попечительский совет, сенатская комиссия, Интерпол. Все начальники. Раньше у меня один начальник был — министр. А сейчас? Я сам не знаю, кому должен подчинятся.
