Драконья чаша - Нортон Андрэ (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
— Драконье серебро… — сказала Офрика. — Это серебряная чешуя дракона. Слыхала я о нем лишь в старых легендах, а вот видеть — не доводилось, пока по мольбе Госпожи не сотворилась в драконьем огне эта чаша прямо передо мною. Большую силу дает эта чаша, храни ее крепко.
— Ты говоришь так, словно она моя, — дивилась я чаше, ведь красоты была она несравненной и подобной могла я уже никогда не увидеть.
— Твоя она и будет, когда придет время и нужда приспеет. Твоя она и Элина. Но только ты по природе своей можешь извлечь из нее пользу, — и не сказала Офрика тогда ничего больше.
Поведала я об Офрике, которая была так близка мне, и об отце моем, что ходил, говорил и жил так, словно тонкая броня отделяла его от остальных людей. Но не говорила я пока об Элине.
Рождены мы были в едином рождении, но не были копией другого. Только лицом и фигурой были мы схожи. А интересы наши были различными. Он любил действовать, любил фехтовать и душно было ему в спокойном мирке Роби. Он был безрассуден, и частенько отчитывал его отец, когда заводил он других мальчишек в опасное место. А иногда он стоял рядом с домом и глядел на горы с такой тоской в глазах, что казался прикованным соколом.
Я искала свободу внутри себя, он — снаружи. На уроки Офрики ему не хватало терпения. И, подрастая, все чаще поговаривал он о Джурби, о службе у Властителя Долины.
Мы знали, что когда-нибудь отцу придется отпустить его. Но пришла война, и все решилось без нас. В год Огненного Тролля неприятели вторглись в Высокий Халлак.
Они пришли с моря, и окаменело лицо отца, когда услышал он о набегах на прибрежные владения и города. Похоже, пришельцев этих он знал хорошо, и были они врагами. Отбросил он свою отстраненность и однажды вечером с твердой решимостью мужа объявил нам и Офрике свою неизменную волю.
Он решил отправиться к Властителю Долины и предложить свой меч и не только меч — ведь, исстари зная врагов, мог подсказать он кое-что полководцам и усилить сопротивление. Не сводили мы глаз с лица его и понимали, что ни слова, ни дела наши не отвратят отца от выбранного пути.
Встал тогда Элин и сказал, что, коль должен идти отец, он последует с ним как оруженосец. И решимость его была тверда, и суровы были их лица, и словно в зеркале отражали они друг друга.
Но сильней была отцовская воля: сказал он, что до поры место Элина здесь, хранить он должен меня и Офрику. Но поклялся тогда, что вскоре пошлет за Элином, и согласился тот с решением отца.
Не сразу уехал отец, на несколько дней и ночей засел он в кузнице. Но сперва, взяв черного пони, отправился в горы. А вернулся с вьюками тяжелых слитков металла, сплавленных из старинных изделий.
Из металла этого с помощью Калеба сковал он два меча и две тонкие гибкие кольчуги. Одну отдал Элину, другую — мне. Положив их перед нами, он сказал, и было понятно, что слова эти следует запомнить и не забывать в грядущие Дни.
— Нет у меня ее дара предвидения, — редко упоминал он мать, и никогда по имени, словно была она великой госпожой, перед которой склонялся он с почтением и благоговением. — Но приснилось мне, что ждет вас обоих впереди испытание, одолеть которое можно, лишь перепоясавшись не одной волей и стойкостью, присущей тебе, дочь моя. Хотя не как с девушкой обращался я с тобой…
Не найдя более слов, погладил он кольчугу, словно платье из шелка, резко повернулся и вышел, прежде чем успела я что-нибудь сказать в ответ. А на рассвете отправился он горной тропою в Западную Долину. И мы никогда больше не видели его.
Прошел год Огненного Тролля, а мы все еще спокойно жили в нашей зажатой скалами Роби. Но не пришлось Омунду отправиться как обычно в конце года в Джурби: из-за горы пришли истерзанные люди и сказали, что пал Джурби перед врагом в ночь, полную кровавого бесчинства и разбоя. А твердыня Долины осаждена врагами.
Жители деревни собрались на совет. Хоть и прожили они всю жизнь у моря, выходило теперь, что погибель сулит оно им, а бегство в горы обещает жизнь. Молодежь и бессемейные предлагали остаться на месте, но остальные считали, что лучше бросить деревню и вернуться, когда уйдут восвояси пришельцы.
Все решили рассказы беженцев о кровавом погроме, сразу заторопились жители Роби и решили бежать немедля.
Пока шли споры, брат мой слушал все речи молча. Но видела я, что все для себя решил он. И когда мы вернулись домой, то сказала ему:
— Настало время, когда меч не должен оставаться более в ножнах. Если ты решил — уходи, и мы благословим тебя в дорогу. Здесь ты больше не нужен, ведь в горах мы будем в безопасности; никто не знает их секретов лучше нас с Офрикой.
Помолчал он, не отводя от меня глаз, и молвил:
— Зову крови моей не могу противиться, и так уже целый год заточен я в деревне, связан данным отцу обещанием.
Подошла я к сундуку Офрики, а она сидела у очага на стуле, смотрела на меня и молчала. Достала оттуда драконью чашу. Поставила на стол между нами и дала скользнуть платку вниз, и обеими руками смело обхватила холодный металл. Так сидела я несколько мгновений.
Со своего места поднялась Офрика, порылась в припасах и достала бутыль травяного настоя, которую никогда не откупоривала прежде. Зубами вынула пробку и крепко держала бутыль обеими руками, словно и каплю боялась пролить на землю. Плеснула из нее она в чашу густую золотистую жидкость, пряный запах наполнил комнату, и было в нем изобилие щедрого урожая и дремотная сытость ранней осени.
Наполовину наполнила она чашу, которую я держала, а потом отступила и оставила Элина лицом ко мне перед чашей. Опустила я чашу на стол, взяла его за руки, положила их на гладкое серебро.
— Пей, — сказала я, — пей половину. На прощание мы должны осушить эту чашу.
Ни о чем не спрашивая, поднял он чашу двумя руками и не опускал, пока глоток за глотком не выпил половину. В свой черед взяла я чашу и допила все, что осталось.
— В разлуке, — сказала я ему, — по чаше этой прочту я твою судьбу. Если все будет хорошо, серебро останется чистым. Но если оно помутнеет…
Он не дал мне закончить:
— Сейчас война, сестра. И мужчина не может вечно ходить безопасной тропой.
— Все это так. Но и зло иногда можно ослабить или обратить в добро.
Элин нетерпеливо отмахнулся. Никогда не интересовали его мудрость и знания, словно бы и не ценил он их вовсе. Но и мы никогда не говорили об этом. Так поступили и теперь.
С облегчением убрала я чашу и вместе с Офрикой занялась сборами. Дали мы ему в путь питья и еды, одеяло, чтобы спать в тепле, да мешочек с целебными травами. И ушел он, как ушел отец.
А на следующий день оставили Робь и все остальные. Кое-кто из молодежи последовал за братом, неумелым в военном деле прислужником. Ведь хоть и молод был брат, но владел он мечом и другим оружием, а потому главенствовал над ними. Прочие заложили засовы на дверях, навьючили пони и отправились в горы.
Зима выдалась суровой. Сперва укрылись мы в деревеньке подальше от берега, а потом, когда дошли до нас слухи о вторжении, перебрались подальше, на пустошь. Там и жили мы в пещерах и на скорую руку сколоченных укрытиях. По слухам, враги продвигались, отхватывая от Высокого Халлака все новые и новые куски.
Часто люди обращались к нам с Офрикой за помощью, но не только раны целили мы, когда забредали к нам раненные в проигранных битвах скитальцы, приходилось лечить и болезни — много было их от голода, суровой жизни и потери надежды. В любой момент могла нагрянуть беда, и я всегда носила выкованную отцом кольчугу и привыкла к тяжести меча на поясе. Научилась я и охотиться с луком — и не только на зверей, чтобы насытиться, но и на тех двуногих, что не прочь были поохотиться на нас самих и на скромные наши пожитки.
Как всегда случается, когда нет на земле закона, лишь война да война, и осенью, и зимой, и весной, объявились и среди нас гнусные шакалы, рыскавшие повсюду и обиравшие тех, кто не мог защитить себя сам. Таких я убивала и не сожалела об этом, ведь убитые мною уже не были людьми.
