Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗
И прежде, чем Грациниан исчезнет, я прошу его:
— Подождите, пожалуйста!
Он смотрит на меня, взгляд у него мягкий, нежный, отчего-то напоминающий мне взгляд мамы. Я говорю:
— Я вам сейчас кое-что расскажу, ладно? Я уже всех достал, но мне хочется понять.
Грациниан садится рядом со мной, молчит, ничем не показывает, что ему не хочется со мной разговаривать. А я рассказываю ему историю про то, как ищу бога ради одного очень дорогого мне человека. Я рассказываю ему, что сказала мне Ретика, и что я сам думаю об этом, рассказываю и историю о той женщине, что убила своих детей.
Грациниан только раз перебивает меня. Он говорит:
— О, я уверен, она вовсе не хотела совершать всего этого, не представляла, кого призовет и не думала, что убийство братьев и сестер поможет ее мальчику.
— Что тогда она хотела сделать? — спрашивает Ниса.
Грациниан улыбается.
— Она хотела унять боль.
А дальше я снова рассказываю, о своих надеждах и чаяниях, о том, что боги не живут в этом мире, но мне нужно попасть туда, где они живут. Я рассказываю взахлеб и, наверное, не очень ясно, но Грациниан — внимательный слушатель, как Ниса.
В конце концов он говорит:
— Наша богиня, наша мать встречает нас под землей. Мы умираем, чтобы встретиться с ней, а потом тратим вечность на то, чтобы вспомнить о мгновениях, проведенных в ее объятиях. Поэтому подсказать, как попасть к богу, я тебе не могу.
Он еще некоторое время молчит, пальцы его выстукивают по спинке скамейке что-то веселое и ритмичное, а потом звук резко обрывается.
— Но подумай, разве дурачок вроде тебя, милый, не имеет доступа в тонким материям? Не думаю, что тебе нужно что-либо лить, кровь, молоко или мед, ты и без того куда лучше настроен на взаимодействие с чужими мирами. Когда я был мальчиком, рядом с нами жил человек вашего народа. Он прошел от Рейна до Евфрата, потому что так ему велели голоса в голове. Так вот, он говорил мне, среди прочей бессмыслицы, что всякий вопрос уже содержит в себе ответ. Найди ответ в самом своем вопросе.
— Сразу видно, что ты — жрец, папа, — говорит Ниса. — Очень обтекаемая формулировка.
— А в чем мой вопрос? — спрашиваю я.
— Как Марциану попасть в мир своего бога, дорогой. Не кому-либо другому, а именно тебе. Ты как патриархи наших народов должен найти свой пусть, и чужой пример тебе ни к чему.
— Я могу искать его годами!
— Можешь, — соглашается Грациниан. А потом снова встает со скамейки. — А вот я с тобой годами говорить не могу.
И тут я замечаю, что говорили мы очень долго — небо светлеет. Первым приходит запах — запах земли и плоти, который перебивает глубокий аромат зелени в саду. А потом, когда первый луч солнца падает на лицо Грациниана, я вижу, как плоть клоками сходит с его щеки, обнажая кость. Серое, гнилое мясо и белая кость, ничто кроме глаз в нем, кажется, не имеет цвета. Глаза сухие, зато влажно блестят под лопнувшей кожей черви, они ворочаются, как беспокойные, крохотные дети. Грациниан одевает перчатки на руки, от которых остались кости с редкими клоками высохшей кожи на них.
Его зубы все еще обнажены, живое существо в нем выдают только они и сияющие желтым глаза.
— Мы заболтались, а меня так и тянет перекусить, мой дорогой. Хорошего утра!
Он касается тем, что осталось от его губ лба Нисы, и она без брезгливости принимает поцелуй. Я замечаю, что в голове у него дыра, осколки черепа открывают темный провал, в котором давно уже не осталось ни крови, ни мозга. Так вот как он умер. Грациниан наматывает черный платок и надевает капюшон. Теперь видно только его глаза. Голос у него прежний, мягкий, веселый, и не скажешь, что этим голосом говорит мертвец.
— Спроси еще у кого-нибудь, Марциан. Я даю советы твоей душе, а тебе нужен тот, кто даст их твоей голове.
Он касается своей холодной рукой в кожаной перчатке моей макушки, и хотя он всего на пару сантиметров выше меня, я чувствую себя очень маленьким.
Наверное, это потому, что Грациниан вдруг кажется мне древним (а ведь он умер максимум двадцать лет назад, если учесть, что Нисе девятнадцать).
Грациниан уходит, в утреннем свете он кажется тенью. Я смотрю на Нису и вижу, что трупных пятен на ней больше, теперь они яркие, кое-где кожа лопнула и гниет, а губы у Нисы — совсем синие. Я беру ее за руку, потому что знаю, что она смотрит на Грациниана и думает, какой еще будет.
Под ее кожей гниет кровь, ее сгустки можно почувствовать, но мне не противно. Теперь днем ее за больную не выдашь. Только если за прокаженную, наверное.
— Распухну, почернею, потом станет легче.
— Тебе плохо?
— Нет, только холодно.
У Дворца Ниса надевает платок, а я звоню Кассию, и он снова встречает нас.
— Ты меня задолбал!
— Правила есть правила, — говорю я.
Папа тоже так часто говорил.
Ниса прижимает к себе пакеты, счастливая настолько, что даже не очень заметно, какая мертвая. Она говорит:
— Я пойду разложу вещи!
— А я поговорю с Кассием.
Ниса проскальзывает мимо Кассия, в полутьме коридора ей удается не продемонстрировать Кассию пятна на руках.
— С чего это ты интересно взял, что я хочу с тобой говорить?
Голос у него веселый и задорный, будто он не устал и не волнуется. Я никогда его в плохом настроении не видел, в ярости — да, а вот грустным — ни разу. Кассий отвешивает мне подзатыльник, не особенно соизмеряя силу, так что даже больно.
— Где шлялся?
— Я ищу способ попасть к богу и выпросить у него папу обратно.
Кассий смеется.
— Дурак ты, Марциан. Жизнь она не для дураков сделана. Ты бы заткнулся и не делал больно матери и сестре.
— Но я смогу.
Уголок рта Кассия подскакивает вверх, получается то ли улыбка, то ли гримаса.
— Хороший ты парень, был бы поумнее, цены бы тебе не было.
А потом он орет:
— Прекрати заниматься глупостями! Ты здесь не для того, чтобы привести девку в дом, когда отец болеет, шляться неизвестно где и делать вид, что ты у нас пророк! Башку включи, слабоумный! У твоего отца в голове помутилось, но это временно! Меньше языком трепать надо! И больше будь рядом с женщинами, у которых ты сейчас один защитник! Придурок, мать твою!
Я зажимаю уши, потому что кричит Кассий громко, а потом кто-то кричит еще громче, и мы оборачиваемся на голос одновременно. Голос женский, но я сразу понимаю — не мамин и не Атилии. Кассий бежит наверх, я бегу за ним.
Когда Кассий распахивает дверь папиной комнаты, я вижу девушку, даже имени ее я не знаю. Она из новеньких горничных, молодая, глазастая и любопытная. Сначала мне кажется, что она что-то потеряла, она стоит согнувшись, смотрит вниз, не переставая голосить. А потом я вижу, что ладонь ее пронзил насквозь нож для писем, с такой силой, что рука оказалась, как гвоздем, прибита к деревянной тумбочке. Тогда, смотря на ее руку, которую толчками покидает кровь, я вспоминаю ее имя — Венанция.
Ее блузка смята, несколько пуговиц оторвано. Она плачет и кричит, красная и растрепанная. Папа сидит на кровати и смеется.
— Шлюха! Мне не нравятся блондинки! И темный шоколад! Вот две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете. А еще, когда меня кто-то будит!
Я кидаюсь к ней, с трудом вытаскиваю нож для писем из тумбочки, он вошел туда глубоко, как зуб, и с отвращением вытаскиваю его из руки Венанции, она только еще больший крик поднимает. Как только она оказывается свободна, то скорее от инстинктов, которые у каждого из нас есть, чем от каких-то разумных мыслей, забивается в самый дальний угол комнаты.
Папа перехватывает меня, выворачивает мне руку, пока я не выпускаю нож.
— Ты с чем-то спутал свой сыновний долг, Марциан? — шепчет папа. Нож упирается мне под ключицу, он измазан в крови и от этого теплый. Краем глаза я вижу, как Кассий хватает табельный пистолет, который всегда при нем. Но он не выстрелит в папу, папа его хозяин.
А если папа скажет "семь-пятнадцать", то Кассий выстрелит в меня. Он не ослушается папиных приказов, он сам выбрал папу когда-то.
