Дочь Велеса (СИ) - Шафран Пан (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
— И вправду, Добрыня, — удивилась Ялика, — зачем ты его сюда притащил? В темнице, небось, разговорить сподручней было бы.
Здоровяк нахмурился.
— Нет темницы, лазарет там теперь для помирающих, — буркнул он. — Так сподручнее тварей вылупляющихся бить, а то ведь к каждому стража не приставишь.
Добрыня замолчал, но, догадавшись по недоумевающему выражению лица Ялики, что объяснений недостаточно, счел за лучшее растолковать.
— Тут ведь, Ялика, дело такое, что твари эти хворь и разносят. На людей кидаются, кого покусают или оцарапают — тот сам вскоре хворым делается. Пока суть да дело, пока разобрались, что к чему, многие пострадать успели, а посему решено было всех хворых в темницу свозить да за решетками держать.
— Решили, что твари так выбраться не смогут? — уточнила Ялика. — А вылупившихся сразу же на месте и забивать?
Добрыня кивнул, подтверждая ее догадки.
— Не поможет, — с сомнением покачала головой ворожея. — Не в них дело. Первопричину искать надо.
— Вот в этом-то наш друг любезный и поможет, — согласился дружинник. — Горбыль, где бы нам потолковать с этим человеком?
Трактирщик нехотя провел их на задний двор, где, указав на старый покосившийся дровяник, которого за другими хозяйственными постройками не было видно с улицы, тут же предпочел ретироваться, сделав вид, что ему нет никакого дела до того, что будет с пленником.
Недолго думая, Добрыня решил привязать Тихомира к одному из массивных столбов, служивших опорой для навеса, под которым когда-то хранились дрова. Едва он вытащил кляп изо рта слепца, как тот тут же попытался заорать во весь голос, за что немедленно получил от дружинника под дых.
— Значит так, — угрожающе процедил Добрыня, наклонившись к самому уху пленника. — Здесь рядом ворожея, и она будет задавать тебе вопросы, а ты, милый друг, на них будешь отвечать. Понял?
Тихомир лишь молча сплюнул ему под ноги и отвернулся. Усмехнувшись, Добрыня занес руку для удара.
— Не надо, — испуганно выдохнула Ялика.
— Ты знаешь иной способ по-быстрому его разговорить? — Хмуро переспросил дружинник.
— Нет, — честно созналась ворожея. — Требуемый для этого настой готовить долго, да и необходимых трав под рукой нет…
— Тогда молчи и не мешай, — оборвал ее Добрыня, нанося здоровенным кулаком удар в живот пленника.
Сколько еще потребовалось ударов, Ялика не считала. Отвернувшись в сторону, она лишь вздрагивала каждый раз, как до нее доносились болезненные стоны и судорожные выдохи пленника. А когда тот заговорил, ворожея услышала совсем не то, чего добивался Добрыня.
— Вам его не остановить, — прохрипел Тихомир, сплевывая кровь, наполнившую рот из-за разбитой губы. — Он все равно получит то, что хочет.
— И что же ему нужно? — притворно ласково поинтересовался Добрыня.
— Вы, люди, этот город, весь мир. Он пришел, чтобы сделать его чище. И я — его скромный слуга, приближающий час его триумфа, когда вы и подобные вам будете ползать на коленях у меня в ногах, моля о снисхождении.
Блаженная улыбка расползлась по лицу Тихомира.
— Сейчас я страдаю, но знаю, ради чего, — продолжил он, глядя куда-то перед собой, будто и вправду был способен видеть нечто, недоступное иным. — Он непременно защитит меня, и даже если я умру от ваших рук сейчас, он воскресит меня, когда явится в этот мир, чтобы я, его верный слуга, встал бок о бок с ним и справедливо вершил суд над теми, кто пойдет против его воли. Он очистит этот мир от скверны, сожжет его в очищающем пламени, чтобы возродить иным, девственным и нетронутым гнилью человеческого бытия. И только подобные мне, несущие слово его, заслужат милостивого прощения, обретя после смерти блаженство вечного рая.
— Это я уже слышал, — равнодушно перебил его Добрыня, доставая нож. — А теперь ты послушай. Сказывают, что далеко на востоке, под лучами восходящего солнца, живет дивный народ, а среди них есть множество храбрых и умелых воинов, знающих, в отличие от тебя, червя, что такое честь и верность.
Он приставил тускло сверкнувшее в густеющих сумерках лезвие к брюху Тихомира так, чтобы тот мог почувствовать его острую грань даже сквозь рубаху.
— Когда такой воин опозорит чем-нибудь себя или господина, которому служит, то сам вспарывает себе живот, да так, чтобы нутро не повредить, а затем достает потроха и обматывает их вокруг дерева. Так и висит на собственных кишках, пока не умрет в страшных муках, тем самым смыв с себя пятно позора.
Тихомир побледнел и нервно сглотнул, но промолчал. Добрыня чуть надавил на нож.
— Так вот, собака подзаборная, — зло процедил он. — Не ведаю, воскресит ли тебя тот, кому ты служишь, но обещаю, коли не заговоришь, провернуть с тобой подобное. И уж поверь, крови я не боюсь, много ее повидать пришлось на службе.
С каким-то неестественным хрустом лезвие распороло рубаху, оставив на бледном пузе пленника еле заметную царапину.
Тихомир дернулся, стал похож лицом на выбеленное полотно, и вдруг трусливо заплакал.
— Вам не изменить того, что предначертано, — давясь слезами, просипел он.
Гневно сведя брови, Добрыня чуть сместил лезвие, оставившее на коже пленника неглубокую рану, из которой тут же выступила кровь. Тихомир забился в истерике, как-то совсем по-собачьи подвывая и скуля.
— Я привел чудище в город, как и велел хозяин, — едва слышно сознался он и обреченно повис на удерживающих его веревках, бессильно опустив голову на грудь.
— Мастер-кукольник в него обратился? — вмешалась Ялика, отпихнув в сторону довольно хмыкнувшего Добрыню.
— Да, — ответил Тихомир. — Хозяин сказал прийти в деревню и забрать из дома мастера куклу. Где кукла лежит, туда и чудовище явится, хворь насылая.
— Ты его видел? — выпалила Ялика, схватив пленника за грудки. — Как с ним сладить?
— Не знаю, — промычал слепец. — Знаю только, что куклу нужно было в город пронести да схоронить где-то. Только я сперва с Богданом поквитаться решил за то, что над моими рассказами смеялся.
— Кукла где?
— У меня, не успел… — начал было пленник, но вдруг, подняв голову, уставился куда-то за спину ворожеи и истошно заверещал: — Не надо, хозяин, не надо! Я же все сделал, как ты просил.
Тихомир дернулся, выгнулся, так что затрещали связывающие его веревки, и забился в страшных конвульсиях.
Ялика испуганно отпрянула назад.
— Не надо! — умоляюще завыл слепец.
Его глаза налились вдруг чернотой, из ушей и носа побежали ручейки крови. Отвратительная гримаса нечеловеческой боли исказила его и без того малоприятное лицо. Не переставая выть, он так сильно сжал челюсти, что, казалось, раскрошил себе все зубы и начал неистово биться затылком о бревно, к которому был привязан. Череп не выдержал и с отвратительным хрустом лопнул, высвободив хлюпающее содержимое. Пару раз дернувшись, Тихомир обмяк и уставился невидящими глазами куда-то за спину пораженной произошедшим Ялики.
— Кукла, — прошептала она одними губами. — Нужно найти куклу.
Словно расслышав бормотание ворожеи, Добрыня тут же принялся деловито обыскивать безвольно повисший труп.
Вытащив из запазухи мертвеца какой-то тряпичный сверток, он немедля протянул добычу Ялике. Та, не сводя взгляда с Тихомира, медленно развернула сложенную ткань.
Внутри оказалась точно такая же кукла, как и в видениях, посетивших ворожею в деревне. Деревянная кукла, лишенная лица и облаченная в красное подвенечное платьице.
— И что нам с этим делать? — растерянно спросил Добрыня.
— Ох, знала бы я… — неуверенно откликнулась ворожея. Не успела она договорить, как старый дровяник, будто бы жалобно охнув, дрогнул и рассыпался в щепки, сметенный одним могучим ударом. Что-то, плохо различимое в темноте, схватило Добрыню сзади, стремительно подняло в воздух и, приложив о землю, отбросило в сторону. Беспорядочно махая руками в воздухе, дружинник перелетел через двор и впечатался в бревенчатую стену сарая, оказавшегося на пути.
Непонятно почему, вдруг вспыхнул труп Тихомира, поджигая остатки дровяника и выхватывая из мрака чудовищные очертания мерзкого создания, застывшего на самой границе света и тьмы. Должно быть, некогда оно и было тем самым мастером-кукольником, несчастной жертвой гнусного замысла чуждого всему живому кошмара, пришедшего из неведомой бездны, старого, как сама ткань реальности, безмерно голодного и движимого единственным желанием — уничтожить все, до чего только удастся дотянуться. Мало что в чудовище теперь напоминало о том, что некогда оно было живым человеком, ныне превратившегося в некое странное, уродливое подобие паука. Переломанное тело выгнулось грудью вверх, выставив неимоверно раздувшийся живот и вылезшие сквозь кожу обломки ребер. Ноги будто бы кто-то разрезал вдоль от паха до пят и вытянул так, чтобы каждая половина, обвитая ошметками плоти и лоскутами кожи, стала напоминать лапы насекомого. Увеличившийся до поистине гигантских размеров орган, размерами коего обычно безосновательно гордятся мужчины, покрытый сетью пульсирующих красных прожилок, обзавелся чем-то вроде скорпионьего жала и, извиваясь подобно змее, волочился следом за чудовищем. Многосуставчатые руки, каждый из пальцев которых превратился в острый изогнутый коготь, существо держало прижатыми к груди на манер богомола. Рот чудовища был открыт настолько широко, что верхняя часть головы запрокинулась назад, а из разверзшегося чрева, в окружении многочисленных, покрытых тягучей слюной саблевидных зубов, торчал огромный язык, усеянный отвратительными, бугрящимися наростами и кровоточащими язвами. Беспокойно покачиваясь из стороны в сторону, он будто бы ощупывал пространство перед собой.
