Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Потом подошел к Сарпедону. Тот, бледный и заплаканный, все еще стоял на коленях подле того места, где недавно лежала мать, смотрел снизу вверх. Я почувствовал жалость к этому податливому, как воск, человеку:
— Богам ненавистно убийство родственников. И я прощаю тебя, брат мой, хотя и замыслил ты злое на меня.
— Я… — начал было Сарпедон.
— Веди себя, как подобает мужу царского рода!
Он поднялся и опустился на свое место, совершенно раздавленный, сгорбился, как старик.
Я полоснул взором по гепетам. Дольше, чем на других, задержал взгляд на Вадунаре. Тот ответил мне яростно горящими глазами, в которых я не увидел ничего, кроме исступленной убежденности в своей правоте.
— О, неразумные дети мои, поднявшие руку на своего отца! Ибо царь есть отец подданным!!! Я не буду ждать, когда боги накажут вас за дерзость! Итти-Нергал-балату! Пусть люди твои держат под стражей изменников, доколе мой царский суд не определит судьбы их!
Варвары, не боявшиеся рядом со мной никого и ничего, с готовностью выполнили приказ. Почтения к знатным мужам Крита они не испытывали. Немилосердно толкая гепетов руками и древками копий, выкрикивая лающие команды, они выволокли их прочь из залы советов. Потом Пасифая поднялась и неслышно скрылась в маленькой комнате, примыкавшей к святилищу, занавес упал за ней. Сарпедон так и сидел, не двигаясь. С этими — покончено.
Остались только промахи. Они стояли подле святилища, коленопреклоненные, дожидаясь позволения встать. Я вышел к ним:
— Воины не должны ползать на коленях! Поднимитесь!
Они подчинились. Я коснулся змеи, все еще лежавшей у меня на плечах.
— Она пощадила мое тело. Вы страшнее её. Душа моя уязвлена вашим предательством. Вы предали боевое братство мужей, я больше не верю вам. Но готов простить…
Голос мой дрогнул, и я с трудом совладал с собой. Испепелил их взглядом.
Воины некоторое время молчали, не в силах поверить, что прощены. Потом разразились восторженными криками и слезами благодарности.
Ате, богиня безумия. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)
Третий день у меня за плечами стоит Ате — золотоволосая сестра моя, дочь Эриды — раздора. Стоит — и играет мной, как котенок. Украдкой касается моей головы, и я едва успеваю удержаться и не совершить ошибки. Потому взвешиваю каждое слово, прежде чем выпустить его из уст своих, и обдумываю каждый жест, прежде чем пошевелиться. Она закрывает мне глаза своими прохладными ладошками, и я вижу людей. Когда она отнимает руки, на месте моих помощников появляются вороны и стервятники. И я чувствую запах падали, исходящий от них.
Самый главный, мерзкий Келмий, бывший надсмотрщик над рабами. Он прячет свое тело трупного червя под безобидной людской внешностью, но я-то знаю, кто он.
Нет справедливости на земле. Друг мой, Вадунар, благородный воин, любимец Афины — заслуживает казни, потому что дерзнул поднять руку на царя. У меня нет гнева на него. Изменив мне, он не предавал себя, своей чести.
А Келмий будет жить.
Уверен, он не принял участия в заговоре только потому, что никому из злоумышленников в голову не пришло обратить внимания на гадкую козявку. И, как только стало ясно, что я победил, Келмий тотчас же предложил мне свою службу. Он мастерски умел пороть рабов. И я видел, с каким удовольствием эта мразь измывалась над благородными мужами!
А одержи верх моя мать, он пришел бы к Сарпедону и, так же услужливо кланяясь и по-собачьи заглядывая в глаза нового царя, назвал имена тех, кто не согласился принять участие в заговоре. И избивал бы моих сторонников.
Завтра я награжу его, потому что эта служба мне необходима…
Комната качнулась и поплыла перед глазами. Меня затошнило от явственного трупного запаха. Нет, я больше не в силах выносить рядом с собой обитателей помоек!
— Идите прочь! Я сам решу судьбу виновных! Останься, Дамнит.
Молоденький писец вздрогнул, услышав свое имя, и втянул голову в плечи. Остальные поползли вон.
Я, нетерпеливо разворачивая то один, то другой лежащий передо мной свиток папируса, начал диктовать имена обреченных на смерть и изгнание. Дамнит, ссутулившись, торопливо писал. Наконец, я отпустил и его.
Он с видимым облегчением выскользнул из комнаты. Его можно понять: всю жизнь записывал, сколько прибыло во дворец кувшинов с вином и маслом, а не имена обреченных на смерть. Юноше тоже было противно сидеть в окружении этих тварей, но что поделаешь, я приказал. И ты будешь награжден, бедный зайчишка, только не сейчас, чуть попозже. Чтобы тебе не казалось, что от золота и хлеба, пожалованного царем, несет кровью.
То, что я делаю — безумие.
Необходимое безумие.
Я должен поступать так.
Потому что я — царь.
Но это противно сердцу моему!
Я в изнеможении уронил голову на руки, потер виски. Не был я готов к этому бремени! О, Зевс Лабрис! Неужели и тебе приходится сносить все это? Ведь и на Олимпе воздвигают заговоры против власти твоей. Неужели и ты поступаешь так же, как я? И так же, смертельно устав от чужой подлости, низости и яда, ворочаешься на ложе своём и не можешь заснуть? Ответь мне, неужели и бессмертные боги, поняв, что навлекли твой гнев и не избегут наказания, клевещут на врагов своих, чтобы заодно с собой погубить недруга? Или эта низость возможна только у смертных?
Я разложил перед собой папирусы с именами заговорщиков — плод трех дней беспрерывных допросов и трех бессонных ночей, когда я, бродя по дворцу, в сотый раз прокручивал в голове услышанное от подданных моих. Вспоминал, как звучал их голос, как смотрели они, отвечая мне. Вспоминал, с кем заговорщики в ссоре, а с кем дружны. Пытался встать на место каждого, понять его мысли.
"Мне было тяжело идти против Миноса, с которым мы вместе росли. Но ты, анакт, задумал зло. Если бы ты подчинился воле исконных богов Крита, то, поверь, никто бы не пожелал тебе смерти. Ни брат, ни мать, ни я, — вспомнил я ответ Вадунара на мой вопрос, что заставило его умыслить зло на анакта. — Но ты упорствуешь. Я понял — ты пришел погубить это царство. А я готов умереть ради того, чтобы оно жило и процветало."
Жизнь и смерть десятков людей заключена в этой куче помятых свитков. Горсть живых скорпионов не опаснее, чем эти бездушные, торопливые строчки.
Зевс Лабрис, отец мой, мудрый и могучий!
Все предали меня!
Мать, брат, друзья, возлюбленный.
Нет не меня… Тебя, отец!
Они хотели, чтобы я отрекся от тебя.
Я уже определил, кто достоин наказания смертью, а кто — изгнанием. Завтра будут казни. Отрубят гордую голову друга Вадунара. Он так и не захотел назвать никого, хотя вину свою перед царем признал.
Завтра не станет прямодушного Айтиоквса, благородного Мериона, задумчивого и осторожного Моса, порывистого Рексенора, молодого Хрисея, отважного Пепарета, молчаливого Эномая. Я сам отдам приказ погубить достойнейших мужей Крита. Завтра расстанутся с жизнью тридцать семь человек. И большинство из них мне от души жаль.
А вот Милета — юноши с прекрасным лицом, телом атлета и душой женщины — среди казненных не будет. Он успел бежать раньше, чем я узнал о его измене.
Он клялся, что всегда будет следовать за мной. И нарушил свое слово.
Я приходил в его покои. Нет сомнений, Милет был готов к провалу заговора. Собрал все необходимое. Не забыл ни одного из своих бесчисленных украшений, которыми я без меры оделял его. (Помню, обычно эти дорогие безделушки валялись по всем многочисленным комнатам, которые он занимал в Лабиринте). Корабль стоял на пристани, оснащенный, готовый к отплытию. Значит, он ни на миг не сомневался, что я могу казнить своего возлюбленного. А я только сейчас узнал, что и вправду могу…
Вспомнив о нем, я невольно застонал, сжав виски ладонями.
Милет, сын Аполлона, возлюбленный мой!
Когда Энхелиавон, сын Энхелиавона, брат Вадунара, сказал о Милете, сердце моё сжалось и дрогнуло. Так во время гадания, когда животное уже мертво, и жрец распорол его брюхо и нагнулся, чтобы увидеть печень и селезенку, бывает, что мертвое сердце еще содрогается, будто живое. Так же дрожало моё сердце и голову сжало болью, как тисками. Но лицо моё осталось бесстрастным. Ни один мускул не дрогнул, и Энхелиавон не смог порадоваться, что напоследок ужалил царя. Я сказал ему:
