Король-Бродяга (День дурака, час шута) (СИ) - Белякова Евгения Петровна (мир книг TXT) 📗
— Джок Просперо. А вы, маленький (отнюдь не в духовном смысле) человек, именующий себя Коком, мой кумир навеки.
— Слышишь, Ган, я все-таки и его уел. Кумир — ты слышал?
— Его зовут Шенба, и он действительно кок у меня на судне. Но кок — это не имя, а должность, означает — 'повар'. Выпьете с нами?
— С удовольствием, больше которого может быть только удовольствие от выступления вашего товарища. До сих пор в себя прийти не могу — блестяще!
Умиляющийся хозяин, тоже попавший под поток красноречия карлика, принес еще вина и кружку по первому же щелчку капитана.
— Выпьем за скорый развал этого мира, раскол вдребезги, кончину нескончаемого абсурда! — поднял кувшин карлик.
— Шен, ты не на столе, и вокруг не тупая толпа, выражайся без этих своих вывертов, — укорил его Ганвар.
— За жизнь! — заорал маленький кок зычным басом.
— О, это правильно!
И мы выпили.
А потом еще.
Под утро мы поняли, что пора покинуть гостеприимное заведение, которое, как выяснилось, называлось 'Шинт'Са', или 'Селедка' на моем языке. Обнявшись, мы втроем едва протиснулись в двери, что вызвало у нас приступ очередного веселья. Шенба, обозвав нас 'толстожопыми слонами', ободрал о косяк щеку и вывалился наружу, ругаясь на трех языках. Я восхитился, причем весьма бурно, и потребовал, чтобы меня научили всем этим чудесным, щелкающим словам.
— Хага тха унуас-са! — жизнерадостно поведал Шенба, — что значит: 'Дерьмовая жизнь имеет меня по всякому!'
— Восхитительно! Еще!
— Ха! — отозвался карлик, — за руганью прошу к этому верзиле, мнящему себя бороздетелем морских просторов; хотя я назвал бы его бороздетелем в несколько ином, более низменном — с этими словами Шенба указал себе на промежность, — смысле!
Ганвар только хмыкнул, не отрицая, но и не подтверждая сказанное другом.
— Куда? Направо? Неважно, — карлик фыркнул, — нет, ты скажи, как ты меня обычно называешь? А?
— В бордель, — решительно махнул рукой капитан и упал в ту сторону, куда махал. Мы с Шеном подняли его и понесли в указанном направлении. Но, несмотря на очевидную недееспособность друга, карлик все не отставал, дергая того по пути за ухо:
— Как ты меня называешь? Ну?
— Н'хагаш, — пробормотал Ган.
— А что это значит? — поинтересовался я, не оставивший надежды выучить все ругательства на свете.
— Подъедающий говно, приятель!
— Чей приятель?
— Да без 'приятеля', тупица. Подъедающий, сам, без друзей, в гордом одиночестве! — прыснул Шен.
Я глумливо захихикал:
— Один, без помощи друзей — ужасно! Как ты можешь, кэп?
— Я любя, — заявил Ганвар и свесил голову, отдавшись качке наших объятий. Мы несли его довольно криво, сказывалась разница в росте, да и пьяны были, как… как моряки и студент, демоны нас раздери!
И естественно, именно в этот момент и именно на нас решили напасть грабители. Трое идиотов против троих полудурков — ситуация, а? Смешнее некуда. Меня начала уже забавлять эта повторяемость событий в моей жизни; правда, они каждый раз выворачивались наизнанку. Вот теперь меня собирались грабить, а всего год назад…
Я прищурил глаза, внутренне содрогаясь. Оставь. Это — в прошлом, в безумии, прячущемся за новой маской.
В эту ночь, пропахшую опасностью и штормовым, зимним морем, меня ждало еще одно приключение, только и всего. Вдохни его поглубже, сказал я себе, и не рыпайся, когда судьба с жестокой и саркастической улыбкой сует тебе под нос обломки твоей прежней жизни.
Ганвар внезапно очнулся, выпрямился во весь рост и гаркнул прямо в лица этим 'лезвиям ночи', как их называли на трущобном полу диалекте:
— Гоните деньги, или смерть!
И почти одновременно, с секундным опозданием, прозвучало ошеломленно и с их стороны:
— Гоните деньги, или смерть!
Шенба зашелся в беззвучном смехе, корчась на земле, куда свалился после резкого рывка своего капитана. Я остолбенел, подавившись той же фразой, и готов был свалиться вместе с карликом в приступе хохота, как вдруг Ган повернулся к нам, хитро сощурился — в лицо ему плеснул свет луны, выбелив сединой брови, — и громко заявил:
— Ничего страшного, это всего лишь эхо. Не могу понять, чего вы так испугались.
— Буа-ха-ха! — выдавил Шен, свистя носом.
А тройка молодых, неоперившихся еще бандитов решила, что мы не представляем никакой опасности, ибо безумны.
Совершенно неправильное было решение.
Хотя бы потому, что я в последнее время уделял много внимания боевой магии, и в особенности — тому, как можно убить, не оставив следов. Ну, почти.
Асурро был бы мною доволен.
Все трое рухнули на землю, как подкошенные, даже не вскрикнув. Я ринулся к собутыльникам и потащил их прочь. Я знал, что сейчас в переулке станет почти нечем дышать — запах горелого мяса и дым уже начали просачиваться сквозь рты, ища дорогу наружу через обугленные зубы.
Я сделал мысленную заметку: в следующий раз пользоваться чем-нибудь почище и поскромнее. Льдом, например.
— Ба, да ты маг! — зашипел Шенба, — самый настоящий! Дай пощупать!
— Еще не маг, я только учусь, — поскромничал я, подхватывая падающего снова капитана, — кстати: об учебе. Мне бы надо вернуться, иначе… со мной сделают даже что похуже, чем пощупают. Малыш, отведи своего друга на корабль, пусть проспится.
— Жестокость к миру, а, приятель? — булькнул со злой веселостью Ганвар, цепляясь за мой рукав. — Тебя пинают, а ты огрызаешься, да?
— Мне пора…
Я сдал кэпа на руки карлику и быстро зашагал к выходу с проулка. Вслед мне донеслось приглушенное хихиканье Шенбы, и его крик:
— Спорим, мы еще встретимся?
Только через несколько поворотов я поубавил шаг. Остановился у угла дома, впился лбом в стену. Меня пронзила дрожь.
Почему я сделал то, что сделал? Мог ведь просто напугать языками пламени в руке, или фейерверком искр из глаз. Этого было бы довольно. Что это было? Вернувшееся безумие, желающее смерти всех и вся вокруг? Или это, как выразился капитан — 'жестокость'? Моя личная, без участия моего второго 'я', загнанного в самые глубины души? Я не знал.
Ха. Зачем мне знать? Что это изменит? Пора возвращаться к мерной и скучной жизни внутри Академии, существовать за крепкими стенами снобизма и самолюбия. Нам, студентам, было велено явиться до полудня, но я пришел к осьминожьим воротам гораздо раньше, едва только рассвело.
Устало протащился в свою комнату, и обнаружил, что Пухлика до сих пор нет на месте. Пнул стопку книг около его кровати — она рассыпалась, из некоторых вылетели засушенные между страницами блеклые цветки. Гербарист, мать его. С тоскою посмотрел я на кровать, такую мягкую и манящую… Потом все-таки собрался с силами и прошествовал к сибаритскому кабинету Главы кафедры Порядка и Дисциплины. Он встретил меня недовольными глазами из-под груды шелковых подушек с кистями и тарелочек со сластями.
— Сладчайший Аффар, — я прервал его утренний кофе, но не особо этим расстроился, — скажите, а что полагается студенту за опоздание?
— Ненагляднейший Джок, — толстый чиновник раздраженно улыбнулся, вращением пальца намекая на то, что неплохо было б мне развернуться и удалиться со всем возможным почтением, — как это что? Исключение, конечно.
Хага тха унуас-са!
Я пронесся ураганом по комнатам тех студентов, которым сдал вчера на руки Мика. Ни одного из этих паскудных гуляк не было. До них мне не было дела, исключат — и демоны с ними, но вот Мик… И где он мог застрять?
Я выскочил во внутренний двор, и завертелся, как волчок, припоминая, где у нас находится башня с водяными часами. Специальный смотритель как раз вывешивал третий белый флаг на верхушке, а это значило, что настал третий час после восхода. Смахнув солнечные зайчики с глаз, я понесся обратно к воротам.
И под сенью восьминогого уродца узрел стражника, волочащего Лу Кени, оторву и обормота, пьяного до умопомрачения. Я дернул его (Кени, разумеется, а не стражника) к себе за уши, сморщился от запаха блевотины, и заорал:
