Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗
Лица Юстиниана толком не видно, его закрывает букет роз, который он держит. Букет такой большой, что розам тесно друг с другом, и их головки, красные и белые, опасно наклоняются.
— Офелла! — говорит Юстиниан, голос у него хорошо поставленный, так что все, кому случилось пройти по мосту в этот момент, прекрасно его слышат, кое-кто останавливается. Наверное, думают, он будет делать ей предложение. Может быть, Офелла тоже так думает, потому что даже кончики ее ушей становятся красными, а значит кровь в ней кипит.
Хотя, наверное, это все же от злости.
— Что тебе от меня нужно? — она даже наклоняется к нему, чтобы говорить как можно тише.
— Я хочу извиниться! Ты — талантливая девушка, которой я должен был помочь, а не использовать в своих целях! Я чудовищен и эгоцентричен!
Я вздыхаю. Юстиниан всем это говорит, потому что считает, что самокритичность покрывает любые другие недостатки. Это не совсем так, если ей пользоваться только ради того, чтобы шумно извиняться. Я разворачиваюсь и смотрю в Тибр, в его темных водах плескаются рыбы и мусор. Я слежу взглядом за путешествием пакета, который не может определиться плыть ему или лететь, а потом, наполненный водой, уходит в темноту.
Тоже трагедия, Юстиниану бы показать, но он занят. Я слышу его голос:
— Я клянусь больше никогда не обманывать твоих ожиданий! Пугать тебя не входило в мои планы. Просто я творческая личность, а искусство живет, меняется. Повторение, репетиции, это все уже не искусство, это рыночный продукт!
— Даже тут умудрился продвинуть свою идею, — шепчет мне Ниса.
Юстиниан сбрасывает розы к ногам Офеллы, она одной ногой вступает в них, шипит, наверное, поранившись.
— Я не знаю что на меня нашло!
— Ты сумасшедший, Юстиниан!
— Мой бог — бог войны и охоты, а то, что ты принимаешь за безумие — страсть. Страсть к своему делу, разве тебе это не знакомо? Прости меня, прости! Ты столько раз спасала мне жизнь, ничто не стоило нашей дружбы!
Некоторое время Офелла стоит в розах. У нее нервные руки, прямая спина, и множество цветов у ее ног делают ее похожей на девушку с картины.
— Встань с колен!
— Сначала скажи, могу ли я искупить свою вину?
Офелла переступает через розы с брезгливостью, будто перед ней не цветы, а лужа, полная квакающих обитателей. Она собирается пройти мимо Юстиниана, но он хватает ее за запястье, прижимается лбом к ее пальцам и замирает.
Я никогда не видел сцены ни более красивой, ни более дурацкой. Опять смотрю в Тибр, а Ниса с восторгом наблюдает, свет фонарей селит солнце в желтизне ее глаз, а приоткрытый рот, кажется, сейчас радостно улыбнется.
Наконец, Офелла говорит:
— Хорошо, хорошо Юстиниан. Все ведь в порядке. Но больше я тебе помогать не буду, никогда!
— Я и не рассчитываю, Офелла, ведь главное для меня — твоя дружба!
Он вскакивает, крепко целует Офеллу в щеку, так что награждает ее красным следом.
— Так ты решила помочь Марциану? — буднично спрашивает он. Мы снова идем, наконец минуем мост. С появлением Юстиниана вся неловкость сосредоточивается на нем, но он не обращает на нее никакого внимания.
— Да, — говорит Офелла неохотно, поддерживает идею, что они вроде как снова друзья.
— А ты знаешь, что это за Марциан? Это Марциан, сын императора!
Офелла останавливается так резко, что я не успеваю затормозить, едва не сбиваю ее с ног и чувствую запаха клубничного шампуня, идущий от ее затылка. Она разворачивается ко мне, и ровно секунду мы стоим очень близко друг от друга, стоит мне наклониться к ней, и я без труда коснусь ее губ. Она смотрит на меня снизу вверх, так глаза ее кажутся еще больше. Радужка у нее светлая, а вокруг зрачка будто поднимаются темные волны, начинается шторм.
— Я не думала, что ты — тот Марциан.
— Конечно, ты же меня никогда не видела.
— Мне казалось, что ты должен быть принцепсом.
Я смотрю на нее некоторое время, потом спрашиваю:
— А почему ты думаешь, что я нет?
У нее щеки становятся как розы.
— Император болен?
— Юстиниан не умеет хранить секреты. А ты умеешь? Не нужно, чтобы кто-то это знал. Папа хороший император, но сейчас ему очень плохо.
А внутри у меня что-то хрустит, болезненно дергается, когда я вспоминаю, как он схватил Атилию.
— Мне нужно ему помочь. Но я не хочу, чтобы люди знали про папу, — продолжаю я. Хочется и еще что-то сказать, чтобы совсем ее убедить, но глаза у нее становятся горящими, как будто она сейчас будет плакать, а потом Офелла берет меня за руки, ее теплые пальцы гладят меня.
— Конечно, я тебе помогу! Если он болен, я все сделаю, чтобы ему помочь. Врачи не могут ничего сделать?
Я качаю головой.
— Поэтому ты отчаялся и решил искать бога?
Я киваю. Она рассказывает мою историю, чтобы осмыслить, я ей не мешаю.
— Я помогу тебе, поверь. Я не знаю, получится ли у тебя что-нибудь, но я сделаю все, что в моих силах. Если лучший врач Империи не может ему помочь, то…
Юстиниан заканчивает за нее:
— То остается только признать, что желание спасти его выходит за границы возможностей наличной реальности. И обратиться к силам, для которых такой границы не существует.
Он подмигивает мне, но я не понимаю, почему. Офелла сжимает мою руку, кожа у нее горячая и мягкая, а колечко на указательном пальце тонкое, серебряное и холодное.
— Мы едем ко мне домой. Если там кто и может подсказать, то мои родители! Но если они не смогут тебе помочь, ты ведь не собираешься останавливаться?
Я могу только открыть рот, потому что все слова словно съел, ни одного не осталось. Она ведет себя совсем не так, как я ожидал, и оттого мне нечего ей сказать. Поэтому я говорю:
— Мне нужна пара минут, чтобы подумать, что я могу сказать.
— Не принимай это за надменность, он просто туго думает! — говорит Ниса. Я с отчаянием оборачиваюсь к ней. Она подобрала одну из роз и теперь вертит ее в руках, с ловкостью обходя острые шипы.
Наконец, слова находятся, я скрепляю их во фразу и выдаю Офелле.
— Спасибо тебе, я буду очень рад помощи. Но не говори никому.
— Конечно, я никому не скажу. Станет неспокойно, если кто-то узнает.
— Я исполнил свою роль в этом спектакле, два согретых жаром политического и родственного сердца бьются в унисон. Прощайте!
Юстиниан разворачивается, чтобы во второй раз пересечь мост, который мы только что прошли, и мне становится за него обидно — два раза подряд идти по одному и тому же маршруту грустно.
— Может он пойдет с нами? Ему интересно!
Офелла говорит:
— Хорошо. Может пойти с нами. Если будет держать язык за зубами. Я не буду показывать никаких секретов. Просто Марциан поговорит с моими родителями, а вам, — она смотрит на Нису, потом на замершего, не оборачивающегося Юстиниана. — Я налью чаю. И хватит с вас.
— Даже без конфет? — спрашивает Ниса, мы с ней смеемся над шуткой, понятной только нам.
Юстиниан еще некоторое время стоит на месте, будто бы не расслышал, потом оборачивается, сияет улыбкой и глазами.
— Ах, Офелла! Я так счастлив, что сердце твое оттаяло!
— Просто заткнись!
Мы идем дальше, Офелла выпускает мою руку, и это почти неприятно, как будто я привык к ее теплу. Ниса то и дело нюхает розу, потом говорит:
— А она не такая уж плохая.
— Роза или Офелла? — спрашиваю я шепотом, и Ниса сует мне под нос цветок, запах у него водянистый, едва заметный и очень нежный, как у волос Офеллы.
Только без оттенка клубничного шампуня.
Говорить мы начинаем только когда доходим до остановки. Я редко езжу на автобусах, поэтому расписание кажется мне непонятным, но мне нравятся оранжевые точки, из которых составлены цифры на табло. Офелла сверяется с ними и садится на скамейку. Я сажусь рядом с ней, рядом со мной садится Ниса, а с краю — Юстиниан. Все происходит будто бы само по себе, оттого мы все еще более неловко молчим.
Ниса крутит в руках розу, и начинается дождь. Он барабанит по остановке, и запрокинув голову, я могу увидеть тяжелые капли, осевшие на стекле, из-за света фонаря они кажутся жидким золотом. Машины теперь едут по мокрой дороге с характерным шумом, а роза в руках у Нисы кажется яркой из-за дождя, под который Ниса ее выставляет. Мы сидим в полной тишине, никого кроме нас на остановке нет. Я вдруг улыбаюсь, встаю со скамьи и выхожу под дождь. Он хлесткий и холодный, пахнет огурцами и машинами. Я кружусь под дождем, чувствуя радость.
