Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗
— Это глупости, — говорит она. — Мне очень жаль твоего отца, но как ты найдешь бога?
— Поэтому мне и нужна ты. Ты из народа воровства, а вы видите свою богиню.
— Там все очень непросто. Это наш дар. Мы вообще больше видим, уходя под завесу.
— Это же вы умеете становиться невидимыми? — спрашивает Ниса. — У вас в Империи интересные народы, я передачу смотрела.
Офелла только кивает ей, но смотрит по-прежнему на меня. И тогда я понимаю: она добрая девочка, она мне не откажет.
— У тебя нет такого дара, и я не могу тебя научить. И даже если бы могла, то ты увидел бы мою богиню, а не своего бога. Я не знаю, как тебе помочь.
Я не отчаиваюсь, потому что, наверняка, можно найти других, кто сможет мне помочь. Вряд ли Юстиниан только ее знает в целом мире.
— Хорошо, — говорю я. — Спасибо тебе большое.
Я искренне улыбаюсь ей, а она вдруг топает ногой.
— Ладно! Хорошо! Я познакомлю тебя с людьми, которые знают больше меня. Вдруг у них есть способ. Ты этого хочешь?
— Да, я этого и хотел! Спасибо тебе!
— А теперь отвали. Встретимся у выхода, когда закончится моя смена, в девять вечера, и опаздывать не смейте.
Она уходит, кажется еще больше разозленная, и я думаю — да ее все на свете злит. Но я благодарен ей, и она, совершенно точно, хорошая девочка.
— Столько шансов пошляться по магазинам! Это судьба!
Я с тоской киваю. Обычно походы по магазинам меня утомляют.
Ниса смотрит на оставленный Офеллой замороженный йогурт, берет воткнутую в него, как флаг в заснеженную гору, ложку, загребает побольше посыпки и сиропа, отправляет в рот, и выражение ее лица ни капли не меняется. Она все еще не чувствует вкуса и не может в это поверить.
Она смотрит на воду фонтане, потом на меня, а затем снова на йогурт.
— Ты представляешь, — говорит она. — Я не узнаю, какой он на вкус. Никогда-никогда.
Глава 6
Я говорю Нисе, что денег у меня достаточно, чтобы купить ей одежду, но она только упрямо мотает головой.
— Ты и так меня содержишь в куда более важном смысле, так что деньги мне твои не нужны.
Некоторое время она рассматривает кожаные штаны с поясом покрытым шипами, потом кивает сама себе, говорит:
— Все-таки не содержанка.
Она прикладывает палец к губам, кусает подушечку, и я вижу каплю крови так похожую на зернышко граната. Ниса вертит штаны в руках и кладет на место.
— Ты что делаешь?
— Оставляю метку.
Она отмахивается от меня, и я решаю не переспрашивать, хотя мало что понял. Мы ходим по магазинам долго, почти мучительно. Одинаковые ряды тряпок, безделушек и мигающих экранов мобильных телефонов пляшут у меня перед глазами, как будто я очень пьян, до галлюцинаций. Всего слишком много, и я ощущаю перегрузку, как будто не тело мое таскало слишком много, а само сознание, и теперь мысли с трудом переворачиваются внутри моей усталой головы.
Ниса наоборот с восторгом заглядывает в магазины, любуется, стоя у витрин, приникает носом к стеклу. Мне кажется, что витрины похожи на анатомические срезы, за прозрачным стеклом видны какие-то разрозненные внутренности вещей. А у манекенов нет глаз, оттого они кажутся призраками, мертвыми людьми, даже имена которых забыты на земле. И люди в магазинах особые, как будто ищут добычу. Теперь людям не надо охотиться за мясом, но дизайнерские брошки на прилавке тоже делают их взгляды темными.
Мне не нравится ходить в толпе, разглядывать выставленные под стеклом вещи, похожие то ли на органы в формалине, то ли на мертвых насекомых.
А Ниса все этого просто никогда не видела. Она трогает вещи, примеряет, даже нюхает, прыгает в новых кроссовках, чем очень расстраивает продавца и, в конце концов, ничего не покупает.
— Тебе нравится? — спрашиваю я.
— Безумно.
Впрочем, по ее голосу не понять. Ниса очень подвижная, восторг она выражает скорее телом, чем голосом, голос ее остается на той же ноте, что и всегда. Я прежде не видел таких людей, которые все время держат одну и ту же интонацию, их голоса звучат, как голоса дикторов в метро — отстраненно. Даже если в вагоне пожар, задыхаются и гибнут люди, этот голос произносит то, что однажды сказал для записи живой человек, с той же безразличной интонацией. Вот и голос Нисы словно был записан раз и навсегда и используется только для того, чтобы озвучивать ее фразы, а вовсе не для того, чтобы показать, что она чувствует.
В голове у меня долго и глухо раздается какой-то странный звон помимо всего, что я слышу: голосов, музыки, писка кассового аппарата, грохота фритюрниц в термополиумах, детского плача.
Звон этот чистый, нежный, будто часть меня находится в месте тихом и далеком, похожем на поля за городом, и там звенит само небо или с кристальной нежностью ударяются друг о друга льдинки в центре холодного, северного моря, откуда не видно никаких берегов.
Этот звон позволяет мне думать, что я на самом деле где-то в другом месте, когда закрываю глаза. Он раздается на границе моего сознания, и я не хочу понимать, откуда он исходит. Но когда мы с Нисой выходим, оказывается, что так звенит детская карусель с нарядными лошадками. Музыка отключена или сломалось, а вращение изымает из каких-то пружинок тот самый ледяной звон. Я чувствую разочарование и радость. Разочарование потому, что ответ оказался в простой карусели, где лошадки с жемчужными уздечками носятся по кругу на радость детям и объективам фотоаппаратов. А радость я чувствую потому, что на свете может быть такой красивый звук, и возникать он может из ошибки, из неисправности, назло всем, кто не пытался его создать.
Мы выходим без пяти девять, Ниса пахнет всеми духами с длинных полок в магазине косметики.
— Я сейчас умру, ты пахнешь как синкретизм.
— Синкретизм не пахнет, это состояние культуры.
— Если оно пахло, пахло бы так, — убежденно говорю я.
— Если бы оно пахло, то пахло бы как мамонтовое жаркое и групповой брак.
— Как может пахнуть групповой брак, Ниса?
— Я бы тебе сказала, но ты слишком невинный для этого.
— Я не невинный, я занимался сексом семьдесят пять раз.
Мне нравится с ней болтать, мы как будто бездумно кидаем друг другу мяч, и не нужно заботиться о том, куда он прилетит.
Мы не ожидаем, что Офелла уже нас ждет, поэтому проходим мимо нее. Она говорит нам вслед:
— То есть, моя помощь вам уже не нужна?
Мы оборачиваемся. Пятна крови на ее платье замыты и высушены, однако их розоватые тени на без того розовой ткани все равно можно рассмотреть. Офелла сжимает тонкую сигаретку с фиолетовым фильтром, крепко затягивается и выпускает дым. У нее на ногтях прозрачный лак, свет фонаря заставляет пойманные в него блестки переливаться. Такой очаровательный, детский лак, что я уверен, если она достанет флакон, на нем будет красоваться мультяшный персонаж. Эти детские ногти выглядят особенно странно впивающимися в сигарету, когда Офелла отправляет ее в мусорное ведро.
— Нужна. Просто мы не думали, что ты придешь раньше, — говорю я. Мой голос должен звучать примирительно, по крайней мере я стараюсь, но Офелла, кажется, еще больше злится. Мы идем по площади, мимо нас люди стремятся в Колизей, а вместе с нами из Колизея. Офелла ничего не говорит, и нам с Нисой тоже не хочется. Мы идем молча, изредка Ниса облизывает подушечку пальца.
Мне кажется, мы никогда не заговорим, и все будет становится более и более неловким, пока кто-нибудь не упадет замертво от смущения. Явно не Ниса, потому что этот выход из ситуации для нее закрыт.
Офелла даже идет нервно, так быстро, словно мы неприятные личности, которые преследуют ее, а она стесняется обратиться к полицейскому. Так что я даже рад, что эту неловкую ситуацию чем-то еще более неловким прерывает Юстиниан. Он возникает перед Офеллой на мосту, преграждая ей дорогу. Офелла делает шаг назад, смотрит на нас и, кажется, думает, что у нее один выход — броситься в Тибр.
