Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗

— А кто? — не понял юноша. Вместо ответа Тихомир протянул снятый с шеи оберег. Лазутчик старался: оторвал тело, даже голову, остался лишь берестяной клок волос. Да кто же в Меттлерштадте делает берестяные обереги? — Лесовик?

— Лесовик. Наш, кряжицкий. Молись за пятидесятника, чтобы ему боги эля налили в самый большой кубок.

— Чего? — понимание никогда не приходит сразу.

— Того! Ольгерд-пятидесятник. Запомни это имя, сынок. Твой первый кровник, первая заместительная жертва. Благодаря ему, ты остался сегодня живым. Не вздумай его забыть. Боги не прощают слабых памятью.

Доннер

— Не тревожь его, — послышался издалека голос Тихомира. — Видишь, человек отдыхает.

Мечислав глубоко с удовольствием вздохнул, пробубнил сквозь сон:

— Нет-нет, я уже выспался. Чего там?

Открыл глаза, сквозь сонную пелену увидел давешнего десятника с блюдом.

— Князь, конь вымыт. Поешь чего?

— Клади блюдо. — С силой вдавил ладонями глаза, зевнул, так что чуть челюсти не свело, — Тихомир, давай ко мне.

— Я уже сыт.

— Уже? Это ж, сколько времени я проспал?

— Почти до полудня. Ешь.

Мечислав уселся, взял с блюда варёную оленью печень, кубок с рубиновым вином, с наслаждением откусил.

— Славная охота, — заговорил с набитым ртом. — Не ожидал, что когда-нибудь выберусь из простых загонщиков, да пеших воинов. Садись, Тихомир, в ногах правды нет.

Воевода потоптался, уселся на траву, отломил кусок хлеба. Жевал вяло, словно в рот не лезло. Князь осмотрелся, воины подходят к котлам, набирают разваренное мясо в деревянные миски, жуют прямо на ходу. Кто-то черпает кружкой густое луковое варево, обжигается, беззлобно бранится.

— Ой, запах какой! Слышь, десятник! Принеси и мне, что ли. И воеводе.

Десятник, гордый служеньем князю, схватил посуду, вприпрыжку побежал к ближайшему котлу. Мечислав посмотрел ему вслед, покачал головой.

— Дети. Совсем дети. Кто постарше — всадники, а пешие… посмотри, Тихомир.

— Что делать, — Воевода пожал плечами. — Старшие сыновья остаются на хозяйстве. Младшим всего две дороги: в подмастерья, да в наёмники. А ежели ни на что не пригодны — в робяты, сироты. Я самый младший в семье. В строю с десяти лет, в четырнадцать стал сотником. Миродар в шестнадцать уже княжил. — Указал на возвращающегося паренька. — Вот, в его возрасте. Это мы, князь, были дети.

Тихомир помолчал, принял посудину с варевом, дождался, пока десятник отойдёт, повторил:

— Это мы были детьми, Мечислав, мы.

Молча тянули луковую на мясе похлёбку, закусывали размоченной лепёшкой, чтобы не обжигать нёбо и язык. Мечислав подобрал со дна последние крохи пшёнки, откинул миску, постучал себя ладонями по животу, сыто рыгнул.

— Чего смурной, Тихомир? Словно что не так на этом свете.

— А чего на нём так? Ты отдохнул?

— Ещё как, на целую неделю!

— Сколько проспал?

— Вам виднее, — рассмеялся князь, — я же спал. До полудня.

— До полудня. С утра до полудня, князь, ты со своей тысячей купался и отдыхал у стен Кряжича, и за всё это время твой брат даже не вышел, не проведал.

— Ну, — пожал плечами Мечислав, — он вчера бунт гасил, сейчас, небось, что-то с боярами решает.

— И минутки для родного брата не нашёл? Не знаю, не знаю, князь. Может быть, решает. А может уже решил.

Мечислав застыл, уткнулся взглядом куда-то вдаль, пальцы растирают недоеденную краюху, крошки падают на траву, штаны. Очнулся. Голос глухой: рык, а не голос.

— Ты, что же это, Змеев сын, раньше не сказал?

— Две причины. Надо было проверить, не решать с кондачка. Это первая.

— А вторая?

— Ты был голоден. Скажи я раньше, так ты и не поел бы.

***

Тверд стоял на городской стене в окружении бояр и Змеева сотника, молча смотрел на брата и его тысячу, подошедшую к самым воротам. Плотники колотили молотками, мешали собраться с мыслями. Лучники внутри города встали наизготовку — тетивы накинуты, стрелы воткнуты в землю. Разминают руки, разогревают мышцы, хорошо — брат не видит: нрав у него горячий, неровен час — бросится на стены с голыми руками. Вторак куда-то пропал, чтоб его, совета взять не у кого.

— Не хочу воевать с братом, — шепнул боярин, но Двубор, кажется, расслышал.

— Битвы не будет. Я хорошо знаю людей.

Твердимир повернулся к сотнику, неловко ухмыльнулся.

— Знаешь? Так какого Змея тебе это понадобилось?

— Я говорил. Мы выполняем волю Отца. Что ты сделаешь с боярами, если не подчинятся твоей воле?

Снаружи послышался шум, боярин посмотрел в ту сторону. Мечислав направил коня к воротам, задрал голову.

— Привет, брат!

***

— Здравствуй, Мечислав, — ответил со стены знакомый голос.

Мечислав помнил с детства — если щуриться, окружающим мерещится улыбка.

— Чего грустный какой? Плохо спалось? Я на Пескарке прекрасно выспался.

— Я видел.

— Видел? Что ж не навестил брата, ежели видел? Я бы тебя олениной угостил. Хороший оленёнок, молодой, мягкий.

— Дела городские, брат. Только и успел одним глазком узреть.

— Понимаю, понимаю.

Помолчали, разглядывая окрестности. Наконец Мечислав не выдержал.

— Чего надумал, серьга?

Глава пятая

Волхв ворвался в каморку, когда Милана перекладывала вышивку в пяльцы. Растрёпаный, глаза встревожены, даже не заметил, что она в одной лишь нижней рубахе. Милана лишь бровь подняла — не дело для княгини, пусть и будущей, по холопьим пустякам тревожиться.

— Милка, вставай, одевайся мигом.

— Что случилось? — ледяным голосом процедила девушка, пропустив сквозь уши панибратское «Милка». Бровь выгнулась луком, быть волхву на конюшне поротым.

— Мигом, говорю. Иначе братья друг дружку порешат.

Глаза Миланы расширились, укололась, не почувствовав боли. Второй раз, уже специально — больно, жива, не спит.

— Где?

— У Восточных ворот, бегом.

Руки схватили сарафан, начали судорожно перебирать подол.

— Я мигом, погоди.

— Некогда годить, беги сама, я по делам.

И метнулся в сторону. Куда? Дверь хлопнула. Это какая, одеваясь и оправляя волосы, думала девушка. Близкая. В светлицу что ли? Босиком выбежала в главную палату, распахнула дверцу. Так и есть, волховы сапоги громыхают по ступеням.

— Ты куда?

— Беги, беги, мне тут надо. Я недолго, — раздалось сверху.

Бросилась к выходу, ступеньки подставили спины под ноги. Вот оно, чутьё бабье, подумалось на бегу. Всю ночь глаз не сомкнула, такая тишина стояла. А теперь вспомнила — так же тихо было перед изгнанием Четвертака.

Блиц

Кордонец кряхтя забрался на ступеньки, передумал, сел на завалинку в тенёчке перед теремом во дворе. Все в княжьем доме знали, что он любит свежий воздух и в отсутствии Четвертака обходились по-простому. Милана вышла спустя несколько минут, улыбается, поглаживает округлый животик. Старик с любовью посмотрел на правнучку, улыбнулся, пошамкал беззубым ртом. Юная женщина едва заметно поклонилась, прошла к скамейке, села рядом.

— Здравствуй, дедушка.

— Здравствуй, милая. Как твоё здоровье? Плод хорошо несётся?

— Всё хорошо, дедушка. Мамка ухаживает, старшие сёстры помогают.

— Старшие сёстры? Это хорошо, милая. Я вот о них с тобой поговорить пришёл.

Милана настороженно посмотрела на прадеда.

— О чём, дедушка? О чём ты пришёл говорить?

— Не волнуйся, тебе нельзя…

— … дедушка, ты медлишь, а мне всё хуже.

— Да, ты права, не буду тянуть. Тебе нужно переехать в наш терем. Там вся родня, тебе помогут, защитят.

— Защитят? От чего? От чего меня надо защищать?

— Понимаешь, Миланушка, — Кордонец замолчал, посмотрел на забор, ворота, осмотрел двор. Наконец решился. — Четвертак не вернётся в город.

В долгом молчании можно услышать шелест листьев, жужжание насекомых.

— Как? Как, не вернётся? Его убьют?

— Нет. То есть, ну как. Может быть, его убьют в бою. Но не наши. Мы просто не пустим его обратно в город. В город вернутся братья. Помнишь изгнанных братьев?