Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит (полные книги TXT) 📗
— Почему будущее только на мне? — спросил он. Тави в ответ улыбнулся, и Хинте стало еще страшнее. Вокруг продолжалась черная метель. Фиолетовый заслон энергийной Бемеран Каас смыкался в единую стену, перекрывая южное направление течения золотой реки.
— Не бойся, Хинта, — сказал Ивара, — это хороший знак. Знак того, что у нас все получится.
— Но почему только я? — на грани слез повторил свой вопрос Хинта. — Потому что вы двое…
Он был не в силах произнести вслух то, о чем думал — что Ивара и Тави погибнут, а он в конце останется в одиночестве. И не с кем ему будет говорить, и никто не поймет, какой была эта история, никто больше не будет проникать в его сердце. Для него это было даже страшнее, чем погибнуть втроем. Он не хотел жить после смерти друзей. Он станет тогда как Ивара — лишь призраки останутся с ним, и он превратится в горестное существо, в раздавленного, сломленного победителя. Он будет бродить по обновленному миру, среди распускающихся растений и оживающих зверей, среди смеющихся людей, один, и плакать.
— Это потому, что ты еще не сделал самых важных вещей в своей жизни, — сказал Ивара, — а мы с Тави — уже да.
— И Тави?
— Я фавана таграса, — напомнил Тави. — Во мне прошлого больше, чем настоящего. Так всегда было.
— Радуйся, Хинта, — пожелал ему Ивара. — Из нас троих ты, возможно, в наибольшей степени воплощение того, каким должен быть человек, как он должен мыслить и принимать решения. Именно твоим путем пойдет все человечество. А мы двое уже слишком другие. Мы стоим почти за пределом.
Пока они говорили, преображение продолжалось. Когда оно было закончено, они услышали, как над золотой рекой поднимается какой-то новый звук. Это была музыка. Казалось, она исходит от всех вещей: от золота, от камней.
— Что это? — спросил Хинта.
— Песня Аджелика Рахна? — предположил Ивара.
— Смотрите. — Тави указал вперед, на корни древа. В том месте, где еще несколько минут назад стояли белые силуэты — проекции Аджелика Рахна — теперь вспыхнул новый источник яркого света. Волнистые нити поднимались вверх, опутывая желто-зелено-красное тело волшебного древа, проникая в него. И древо начало оживать. Набухли и лопнули почки, выросли листья, крона загустела и туго уперлась в свод пещеры, превратившись в единое облако света. Но и в этом облаке было видно, как раскрываются бутоны, как распускаются прекрасные белые цветы с широкими лепестками и длинными пестиками. Словно пестрый хоровод, вокруг древа закружились бабочки. Цветы увяли, их лепестки разлетелись вокруг, смешиваясь с хлопьями мрака, вступая с ними в битву. А на смену цветам пришли плоды.
— Я знаю, что это, — сказал Ивара. — Это возвращается, освобождается сам поток жизни. Музыка, которую мы слышим — это не песня Аджелика Рахна, это песня самой жизни.
Он еще говорил, а плоды уже начали падать на поверхность золотой реки, взрываясь фейерверками света. Их семена-искры летели во все стороны, пронзая мрак, устремляясь повсюду. Казалось, над Меридианом поднимается паутина из трассирующих линий света. И внезапно он преобразился, тоже начал цвести, прорастать жизнью. В его окнах вспыхнул ясный дневной свет; там, за стеклом, стали видны картины жизни, которой Земля не знала уже тысячу лет — поднялись зеленеющие поля, деревья встали чащами и распрямили свои могучие ветви, сплелись лианы, заблагоухали цветы, засинело ясное незнакомое небо. А в небе летели птицы, и звери бежали в полях и лесах, и рыбы выпрыгивали из воды… Десятки таких картин появились за каждым окном. Река превратилась в огромный фрактал, который перерабатывал, пропускал через себя, приводил назад в мир все многообразие жизни. Одновременно под некоторыми из стекол стало видно другие вещи — там по золотым конвейерам двигались бесконечные ряды золотых ячеек. В каждой из них был человеческий силуэт — тысячи новых тел должны были родиться, и найти свои души, и вернуть свою жизнь.
Не в силах говорить, они стояли на краю своей платформы и смотрели, как под ними разворачивается целый мир, который в одном этом месте был в тысячу раз богаче, чем вся нынешняя полумертвая Земля. Но они знали, что сейчас то же самое происходит вдоль всего Меридиана и, возможно, вдоль Экватора тоже — два кольца жизни опоясали мертвую планету, чтобы вернуть ей все, что она потеряла. Десятки тысяч картин, сцен, биоценозов, миллионы живых существ проходили и возвращались, словно воспоминания. И при этом тьма владела Меридианом, впитывалась в него; вся эта жизнь, едва успев родиться, могла перестать существовать. Настал опасный момент — уже не осталось возможности повернуть назад, отложить, переиграть что бы то ни было. Хинта смотрел на жизнь и на тьму, испытывая восторг и ужас. Потом он ощутил, что Тави трогает его за плечо.
— Ты слышишь?
— Слышу что? — не понял Хинта. Музыка все еще играла — гимн жизни, шествующей к своему возвращению.
— Ты должен слышать.
— Музыка, — неуверенно ответил Хинта. А потом он услышал. Это был лишь один мотив среди тысячи, но он звучал ясно — мелодия, которую Ашайта любил играть с помощью Иджи. От этой мелодии что-то переломилось внутри у Хинты. Он ощутил острую боль в груди, на него навалилась слабость, и он упал бы, если бы Тави не успел подхватить его.
— Как? Почему сейчас, снова…
— Потому что твой брат сейчас тоже родится, — ответил Тави. — Он входит в одно из этих тел. Он будет жить. Он придет к тем, кто его помнит. К твоим родителям или прямо к тебе — я не знаю.
Хинта тяжело дышал.
— Я тоже его слышу, — улыбнулся Ивара.
Пока они говорили, пока звучала песня Ашайты, древо постепенно начало исчезать — оно не увядало, но рассеивалось, превращаясь в мириады цветных частиц света, которые разлетались повсюду, словно споры самой жизни. Платформа, на которой они стояли, поплыла вперед и вверх сквозь их дождь к тому месту, где еще недавно находился самый центр энергетического дерева. Там была какая-то золотая точка. Сначала они не могли ясно ее разглядеть, но потом различили силуэт маленькой фигурки. Аджелика Рахна все еще танцевал — завершал величайшее и сложнейшее из своих дел. Прибор для управления планетой все еще был у него в руках, но он снова менялся. Когда они подлетели ближе, Аджелика Рахна сделал какой-то магический жест и разделил устройство на три части, каждая из которых обрела форму маленького жезла. Три жезла перелетели по воздуху и оказались в руках у удивленных людей.
— Он возвращает это нам? — спросил Тави.
Хинта заметил, что на концах жезлов есть разъемы.
— Думаю, это три ключа. Чтобы…
— Чтобы открыть Золотые Врата, — закончил за него Ивара.
Они ожидали, что Аджелика Рахна присоединится к ним. Но тот сделал повелительный жест, и их платформа, пролетев через самый центр грота-мира, снова начала опускаться вниз, до самой поверхности Золотой Реки. Они оказались у южной стороны грота, в золотых латах, с золотыми ключами в руках. Перед ними страшной колеблющейся мембраной поднималась стена энергийной Бемеран Каас. Давление и сила исходили от нее, и даже золото не могло защитить от чувства ужаса перед лицом этой преграды. Но все же Хинта смотрел, и ощущал, что в нем больше нет прежней боли. В Шарту, во время видения, даже отблеск Итаирун, даже эхо голоса золотого человечка были для него почти невыносимы — все в его душе раскалывалось на хорошее и плохое. Теперь это тоже происходило, но без страдания — может быть, потому, что вокруг, со всем миром, происходило то же самое. Боль была признаком спутанности, но спутанность разрешалась, узел развязывался, и воцарялась последняя ясность — все или ничего, блеск и полнота жизни или мрак и пустота вечной ночи. Хинта знал, что в нем есть его собственная тьма, он научился встречаться с ней лицом к лицу — преодолел желание убить Круну, очистил свою любовь к брату, прожил до конца свою скорбь. Он понял, насколько все плохое в нем мало в сравнении со злом в Квандре, и насколько зло в Квандре мало в сравнении с чудовищными последствиями больших войн, и насколько малы ужасы войн в сравнении с великой тьмой Бемеран Каас. Хинта знал, что тьма в нем, как черный металл на его скафандре, соседствует с добром и золотом; плохое в нем было частью узора его души — он принял это, но не примирился. Он заставил свое зло спать, и сейчас оно было лишь беспомощным остатком, подчиненной частью целого. Оно было нужно лишь для того, чтобы он отличал добро, знал, как ему правильно поступать и как оценивать вещи, которые он видит вокруг. У него появилось то, чего раньше не было — мужество понимать себя. Он мог дрогнуть, и не раз, но точно знал, что не отступит.
