Сильнейшие - Дильдина Светлана (читать книги полные txt) 📗
Много весен прошло с того дня, как в бедном квартале увидел ее Уатта Тайау, и забрал в рощу неподалеку от Асталы, а несколько часов спустя привел в собственный дом и оставил там. И большее сделал он — добился, чтобы Натиу приняли в Род, хотя отец Уатты противился тому, не понимая одержимости простой девчонкой. Но сильной уканэ оказалась юная девушка, и Ахатта Тайау согласился с прихотью сына. Золотая татуировка украсила плечо девушки, и Натиу позволено было снять браслет из серебра, знак осторожности Сильнейших.
Натиу не любила Уатту, но лишь безумная стала бы отказываться от подобной судьбы — быть принятой в один из сильнейших Родов.
Двух сыновей родила Натиу, и оба не походили на нее. Старший удался не столько даже в отца, сколько в деда, а младший обликом был один в один черный энихи. Разве что мягкостью движений напоминал он мать, но жесты Натиу — медовая струя, а движения Кайе словно зверю принадлежали, не человеку.
И Киаль не походила на мать, скорее она напоминала птицу-ольате.
Натиу могла гордиться собой — разве не она внушала верность воинам-синта, принадлежащим Роду Тайау? Исподволь, по капельке помещала в сознание избранных уверенность в том, что только этому Роду стоит служить, и жизнь отдать, если что. Их всего десять — больше не разрешено, о большем Совет прознает — плохо придется Роду. Зато хороши! И Силой обладают умеренной.
А еще Натиу видела Сны.
Сон течет сквозь кожу, тело становится водой и течет сквозь сон. Ресницы отбрасывают лохматые тени. Ойоль, сновидица.
Много-много весен назад уканэ умели плавать по рекам снов, не тонуть в водопадах снов. Много-много весен никто этого не умеет. Редкие всплески — рыбка махнула хвостом, и вновь тишина.
Во сне опасней, чем наяву — так говорят.
Натиу любила сны. Училась быть ойоль. Не было учителя — брела сама, наощупь.
Порой сон показывал прошлое или будущее куда четче, нежели это могло сделать видение, вызванное дымом шеили. А в древности, говорят, могли сном менять другой сон, делать реальность иной. Убивать могли, говорят. Натиу не умела. Никто сейчас не умел.
Но она научилась рисовать перед собой двери… и заходить в них. И даже касаться того, что стояло за дверью. Долго училась, не жалела ни себя, ни зелий — а дорого обходились подобные зелья ей, тогда еще совсем девчонке. Здесь, в доме Тайау, нужды в средствах уже не испытывала.
Поначалу и не нужно было ничего — Сила сама хлынула в пробитую щель. Но…
Уже много месяцев сны сами не приходили. Готовила травы. Немного пожелтели белки глаз, руки подрагивали — но ей уже не для кого было оставаться красивой.
Къятта видел, и презрением дышала вся его фигура. Презрение вызывало страх, и мать съеживалась, когда мимо проходил старший сын — гибкий зверь скользил в травах, где рос ее сон.
Зверь этот мог вырвать травы с корнем.
Не делал этого — то ли из презрения, то ли из другого какого умысла.
Не из любви к матери.
Натиу спала, раскинувшись на синем шерстяном покрывале. Из шерсти белых грис покрывало, крашенное лепестками синих цветов. Дорогое — принимать дорогого гостя.
Находясь не здесь, Натиу шла по дороге, по серым камешкам, к своему сыну. Младшему.
Кайе сидел прямо на дорожке, зачерпывая камешки и высыпая их сквозь пальцы. Был он постарше, нежели сейчас. Значит, доживет, подумала Натиу. Кайе поднял голову — чья-то фигура показалась рядом. Темная. Не увидеть лица. Склонилась к мальчишке, руку протянула к плечу… Натиу испуганно вздрогнула — на плече сына не было знака Рода.
А тот, темный, стал перед ней, заслонил сидящего.
Женщина досадливо топнула ногой — не пускает сон, не дает рассмотреть.
Топнула — и дорожка распалась, под ней была пропасть.
— Спит. Как… личинка в коконе, — глуховатый негромкий голос. Молодой, но полный осознания собственной силы.
— Разбудишь ее? — ломкий, еще полудетский.
— Нет. Пусть… спит.
Къятта скользнул в дверной проем, прочь из покоев матери, подросток — троюродный брат — следом. На ходу спросил нерешительно:
— Может, попробовать разбудить? А если слишком много выпила она айка и сонной травы?
— Значит, одним человеком в роде Тайау будет меньше. Не самым ценным.
Голоса разносились свободно, отражаясь от стен — говорящим нечего было скрывать.
Нъенна, подросток тремя веснами младше, смуглый почти до черноты, угловатый и острый, устроился на полу. Троюродный брат Къятты, Нъенна пытался быть его точной копией, но смахивал больше на тень, повторяющую очертания искаженно.
— Тебе не жаль мать?
— Многие даже из лучших умирают, не в состоянии одолеть свой огонь. Подумаешь… Хуже другое. Каждого из Сильнейших сила ловит в капкан.
— Новость сказал! — кончик носа Нъенны дрогнул; так всегда бывало, когда подростку делалось смешно. — Все знают, что наша сила несет в себе нашу смерть.
— Разве я говорил о смерти? Умереть… не страшно. Страшно стать пленником собственной силы. Моя мать сны предпочитает действительности. Сестра может думать только о танце. Да и в других домах…
— А ты?
— Я не позволю Силе взять верх надо мной. Человек не она, а я.
— А как же твой дед?
— И у него есть… — Къятта осекся. — Есть, уж поверь.
— А младший твой? — чуть пренебрежительно спросил Нъенна, так, как и говорят подростки, желающие показать свою зрелость.
— И он… — глаза Къятты блеснули нехорошо. — Но я его удержу. Такие рождаются раз в сотню весен… И даже Тииу они не подвластны!
Люди сильных Родов поступали по-разному, развлекаясь. А Къятта никогда не приводил надолго в дом тех, кто на сей раз послужил забавой. Исключение было одно — в его крыле появились сразу юная девушка и мальчишка. Через несколько дней оба исчезли, и Кайе не интересовался, что с ними сталось.
Впрочем, без надобности особой не убивали даже Сильнейшие. Не Къятта, во всяком случае.
Но игрушки младшего брата — дело иное, сам еще ребенок. Да еще такие занятные…
Близнецы не рождались у юва — да и у норреков они были редкостью. Две дикие девочки прижились в Астале — по-человечьи они говорили совсем плохо, но тянули любопытные ручонки повсюду. Они пробыли в городе почти полгода. Как-то утром дед застал мальчишку насупленного и беспокойного сверх обычного. Одна из близняшек-зверушек лежала мертвая подле окна.
— Древний свиток порвала, дурочка, — сказал Кайе угрюмо. — Я не хотел ее убивать…
Другая девочка съежилась в углу, и смотрела затравленно.
— Уберите ее… Больно, когда она тут, — мальчишка отвернулся, вскарабкался на подоконник и выпрыгнул в сад.
Мысль вернуть девочку в племя была бы нелепой. А одна, без сестры-близняшки, дикарка не представляла собой никакой ценности. Уже через час в доме не осталось и следа пребывания Амалини и Таойэль.
К сезону дождей у мальчика уже была другая игрушка. Серебряные знаки на черном поле двигались, подчиняясь плавному качанию руки. Круг Неба, единственное, с чем могли управляться и уканэ, и айо. Говорили, в Тевееррике по нему могли точно узнать судьбу человека. Только на севере еще помнили, как им пользоваться, а на юге совсем забыли — так, детская забава. Сосредоточиться, как эсса, не могли южане. Разве что Имма Инау в совершенстве освоила, как повелевать серебряными рисунками — но и она не умела сложить из них совсем уж определенное.
Ахатта попробовал младшего внука хоть через Круг Неба к знанию приучить — мальчишка любит все новенькое. Тот и вправду увлекся, ненадолго, потом остыл.
Вот и сейчас — уселся в центре черного мраморного круга, ладонями поводил над полом, добиваясь плавного движения знаков. Плавные жесты давались ему без труда, странно при его-то порывистости. Кошка, говорил старший, порой проводя рукой ему по спине, словно ждал, что мальчишка замурлычет. Но мурлыкать тот не умел, только шипеть и фыркать.
