Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович (книги полностью бесплатно txt) 📗
Бард, бросив бренчать, слушал меня, открывши рот. Надо признаться, я не соврал ему ни слова. Такие обычаи действительно существовали, и я их выкопал из завольтаженных мне в голову знаний.
— А у вас в маркграфствах? Есть что-нибудь необычное?
— Да будет тебе известно, необычное есть везде, — заверил я ошарашенного Амадеуса. — К примеру, едем мы с тобой по Гюнцу и вдруг нам на встречу процессия во главе с маркграфом. Развеваются знамена, воют фанфары, герольды несут шиты с гербами, блеск доспехов и бряцание оружие… Впечатляет! Особенно когда за маркграфом следует полусотня копейщиков. Так вот, если мы являемся его придворными, то по приближении приветствуем сюзерена тройным поклонам, а его супругу поцелуем в колено. Как тебе?
— И все так поступают? — поразился бард, услышанному от меня.
— Конечно! — подтвердил я, догадываясь, что вовсе не воинская мощь, взволновала поэтическое воображение Амадеуса, а чувственное лобызание маркграфиневой коленки.
— Не представляю, как такое бывает, — с грустью признался он.
— Не ты один! Поскольку не многие отважатся высунуть нос дальше дворовой калитки. Их можно понять. Не везде тебе будут рады. Хуже того, отыщется множество мест, где спят и видят, как бы попортить твою шкуру. Тут надо чувствовать прелесть момента. После того как недосыпая, недоедая, не выпуская из рук оружия протопаешь сотни лиг, приятно оказаться там где тебе приветят. Напоят, накормят, уложат спать и ничего не попросят взамен, — покровительственно разглагольствовал я. — Однажды мне посчастливилось побывать в Пуэрто Фа, в Дальних маркграфствах. Поверь лучшего места не сыскать под сотворенным Троицей небом! На улицах как в праздник полно народу, на площадях ярмарки, в кабачках каждая вторая чарка бесплатная, мужчины дружелюбны и щедры, сеньориты влюбчивы и красивы. Нужно совсем немного времени, что бы ощутить себя не гостем, а старым другом, заглянувшим на огонек к приятелям на чарку другую. Время потечет легко и весело, выгоняя из сердца застарелую тоску и боль. Ты заподозришь, что счастлив, истинно счастлив. И твои подозрения оправдаются, когда преисполненный хмельной бодрости будешь прогуливать по берегу реки прекрасную даму, и созерцать, — здесь я подержал умышленную паузу, немного поддразнив Амадеуса и закончил речь совсем не так как он того ожидал, — как в прозрачной воде местные попы сотнями топят любопытных бардов.
Амадеус непонимающе глянул на меня, а потом когда переварил сказанное, обиженно надулся. Ореол моей славы в его глазах пал ниже рыцарских шпор.
— Не обижайтесь мой юный друг на приятельскую шутку, — обратился я к нему с примирительной речью. — Просто будьте осторожны ко всему, что услышите и даже к тому, что увидите собственными глазами. Здоровое недоверие несказанно облегчает жизнь.
Бард ничего не ответил, лишь по новому принялся тренькать на мандолине. Слушать его плачущие переборы мне не фартило, и я в качестве компенсации за нанесенную обиду под строжайшим секретом поведал ему о суровой воительнице Жанне Д'Арк. Поведал как бывший соратник и друг, пересказав сценарий фильма в котором дублировал одного из героев. Амадеус, тут же забыв мои наставления об осторожности к разного рода рассказам, затаил дыхание. Временами он вскакивал и торопил меня продолжать, не позволяя как следует приложиться к султыге с кларетом. Когда же я дошел до описания ее казни он чуть ли не ревел.
— Что ж вы! Не могли ее спасти? А еще друг! Соратник!
— Не мог, Амадеус, не мог, — хмуро как бы борясь с горестными воспоминаниями, добавил я. — Это только в балладах герои в одиночку расправляются с сотнями. Я споткнулся на двенадцатом. Тринадцатый проткнул мне грудь.
Решительно расстегнув рубаху, я показал ему шрам. Был он конечно не от вражеского меча, а от пули американской М16. Кусок свинца нанес герою гор и пустынь, легкое касательное ранение, не повлекшее долгого выбывания из строя.
— Я напишу про нее, — загорелся вдохновением Амадеус, хватаясь за инструмент одной рукой, другой копошась в своем вещмешке в поисках бумаги и чернил.
— Ты думаешь, стоит? Она ведь была еретичка, — напомнил я ему. Его идея с переложением моего рассказа на бумагу мне не понравилась. Парень запросто мог нажить себе лишних неприятностей. Здешние служители поэтической музы дозволяли вымысел лишь как небольшой штрих к портрету героя. Ни каких выдуманных героев не допускалось. Увы, история Жанны являлось красивой сказкой. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Благородство и мужество выше догм и условностей! — отмел мое возражение бард.
— А справишься? — заинтересованно спросил я, зная верный способ остудить творческий пыл Амадеуса. — Видишь ли, рассказать плохо все одно, что соврать.
За рассказами вино закончилось. Пришлось подниматься и отправляться в низ. Как всегда желание тяпнуть по маленькой пересилило собственную лень, да и настроение способствовало употреблению крепленых напитков.
6
Народишку в зале поубавилось. Остались самые сливки: неукротимые борцы с Зеленым Змием, дамы зарабатывающие расстёгиванием гульфиков на мужских штанах, да беззаботная школярская бестолочь.
Усевшись подальше в уголок, добирать норму, я потягивал чудную мадеру, смакуя глоток за глотком. Окружающее казалось премилым, люди братьями, а надувший меня на сдаче хозяин заведения симпатичной сволочью. Реальность исподволь, градус за градусом, трансформировалась в отрешенные мечтания. Я грезил себя приятелем императора, другом императрицы, учителем танцев императорских дочек, кумом министра финансов и еще черте кем. Но обязательно при деньгах. Как только моя нетрезвая думка напоролась на неисчерпаемо большие суммы в золоте и ценных бумагах, я хлебнул так, что закашлялся. Кашель замутил чистоту грез, и я сразу же ощутил себя извечно бедным и брошенным. Насчет бедности ничего не поделать, новое поступление финансов ожидалось не раньше выполнения миссии в Ожене, а вот одиночество… Я окинул взглядом жующих, пьющих и ржущих в пространстве харчевни. Все суета сует! Оказалось симпатичного и милого в мире не так и много. В данном помещении лишь моя персона и не более.
Пока я высматривал и выглядывал, сам не зная чего и кого, одна из особ прельстившись моей блаженной алкоголической мордой, подсела ко мне за стол.
На старух меня не тянуло даже в положении полного не соображения. Я не отрицаю очень и очень тепло отношусь к покладистым многоопытным матронам, но отнюдь не к палеонтологическим древностям.
— Угостите сеньориту, — проворковала старушенция строя мыльные глазки и растягивая в улыбке ярко накрашенные лошадиные губищи. Сеньорита выглядела минимум втрое старше меня и являла классический образец ведьмы из польских сказок.
— Венера Милосская, — поморщился я брезгливо, — сделай меня счастливым — умри!
Улыбка старушки полиняла.
— Хам! — фыркнула она рассерженно и упорхнула от меня быстрее, чем синица счастья из корявых рук.
— Addie! Не забуду вашей милости до конца своих непутевых дней, — отсалютовал я ей кружкой и залпом опустошил посудину.
После не состоявшегося рандеву я налег на остатки мадеры, желая возвратить утраченные грезы. Усилий для этого потребовалось гораздо меньше, но, увы, они приняли нарочито извращенный характер. Грезилось поиметь женщину на ярмарочной площади.
Тут я решил остановиться и просто посидеть, прикрыв веки на несколько минут. Когда я их открыл, напротив меня уже расположился старик и крошил хлеб в жидкий суп, чтоб сделать баланду гуще. В памяти смутно проклюнулся похожий образ так же вот…чинивший тюрю [22]! Тюря! Я попробовал вспомнить человека называвшего так готовку и само блюдо. Тщетно! Алкоголь ли тому виной или пропитые мозги не знаю. Может я никогда и не знал того деда и мне почудилось… Я налил мадеры и жадно выглушил.
Искрошив хлеб, старик вытер руки о замусоленный, ветхий кафтан, взял ложку, и низко склонившись над тарелкой, принялся есть. Ел не спеша, подминая хлеб в юшку, черпал с горкой, жевал долго, будто дегустировал каждую порцию.
