Золотая свирель - Кузнецова Ярослава (книги без сокращений .txt) 📗
— Видно, те колдуны подосланные были.
— Ну и что? — не сдавалась Мораг. — Подосланные, не подосланные, какая между вами разница?
Да уж, вопрос. И правда, какая разница? Я сидела с недоуменной миной, а все на меня смотрели и ждали, что я скажу. А мне ничего не лезло в голову.
— Ну… не знаю. Скорее всего, они были меня сильнее. Или наоборот… Колдовал ли тот парень с прутом? Вполне мог — наведенная галлюцинация, отвод глаз… Я никогда не колдовала на людей… Мораг! Вот в чем разница! Я никогда не колдовала на людей, в том числе на тебя. Если я попытаюсь на тебя воздействовать, со мной тоже случится какая-нибудь беда.
— Ага! — обрадовалась принцесса. — Это хорошо. — Она фыркнула. — Трепещи, малявка. И этим своим расскажи. Тварям говорящим.
— Они не люди. Вряд ли твои таланты их заденут.
— Если спросите моего мнения, — скривилась Мораг. — Это все опять вилами по воде. На малявку не действует — пусть скажет спасибо.
— Спасибо!
— Помолчи! Может, вообще ни на кого не действует, это мы насочиняли тут сказок как детишки, и радуемся. Подумаешь, один идиот удар схлопотал, другой драться полез — это что, доказательство?
— Складывается или нет, но мы точно чего-то недоучли, — пробормотал Виген. — Надо подумать как следует.
— Вот и думай! — Мораг выпрямила ноги, отъехав на табурете на середину комнаты. — Ты камерарий, тебе думать положено.
— Лорд Виген прав, — Найгерт с некоторым трудом выбрался из кресла. — На сегодня мы завершаем совет. Задача в общих чертах обрисована. Ломайте головы, господа. Если возникнут какие-нибудь мысли или новые сведения, я выслушаю их в любой час дня и ночи. Кадор. Приказываю тебе заменить седалище. Если не жалеешь собственную задницу, пожалей хотя бы собственного короля. Что касается тебя, Леста. Ты остаешься в замке при моей сестре. Если тебе понадобиться выйти, обращайся прямо ко мне. Если я не смогу тебя принять, обращайся к господину Дирингу. Кроме того, я хочу, чтобы ты дала слово не сбегать и не колдовать в стенах замка.
Я закивала:
— Даю слово, мой король.
— Хорошо. Мореле, я прошу тебя хотя бы пару дней не выходить в город. Ты нужна мне здесь, и я не хочу разыскивать тебя по всем притонам и игорным заведениям.
Принцесса хмыкнула, поднимаясь:
— В кои веки я тебе нужна.
Маленький король подошел к сестре, снизу вверх заглянул ей в лицо:
— Ты мне всегда нужна, Мореле. Помни об этом, пожалуйста.
— Ясен пень, как такое забыть. — Мораг цапнула меня за рукав и подтолкнула к двери. — Пошли, малявка.
Перехватило горло — не вздохнуть, ни выдохнуть. Аромат поднялся приливной волной — едва ощутимый, настойчивый, на грани узнавания… ни на что не похожий. За стоячими камнями царила темень, только верхушки невысоких деревьев серебрились лунным светом. Шелест, дыхание ветра, покалывающая кожу прохлада. Едва заметная тропка, ведущая вниз.
— Ирис… чем так пахнет?
— Яблони цветут.
Он остановился, протянул длинную руку вверх. Передо мной опустилась ветка, грузная от цветов, росы и листьев. Влажный аромат сделался таким острым, что стало больно. Я ткнулась в цветы лицом — лепестки облепили нос, склеили веки, влага потекла по щекам. Губы защипало, на вкус роса оказалась соленой, как слезы.
Освобожденная ветка взлетела тяжелым крылом, осыпая нас лепестками и листьями, словно мы ее терзали, а не нюхали. Я поймала падающий лист — он зашуршал в пальцах и раскрошился.
Ирис повлек меня дальше, я повисла у него на локте и закрыла глаза. Запахи слоились и перемежались, путались цветными лентами. Я цеплялась за один запах, за другой — и они растаскивали меня как кучу валежника. Внимание разваливалось, я даже не соображала, перебираю ногами или стою на месте.
Сладостный, головокружительный, чуть навязчивый аромат яблоневого цвета, медный, плотный, жесковатый запах самих яблок, и запах опадающей листвы, запах тлена и дыма — они были нанизаны на острую, всепроникающую горечь, как на стальную иглу. Эта горечь пригвоздила меня к месту. Я охнула и разлепила веки.
Лицо Ириса склонилось надо мной, фарфорово-прозрачное, тающее, глаза его светились сизым серебром, и зрачки были едва заметны.
— Хорошо, — шепнул он, — что ты не боишься. Доверяй острову. Он поможет.
Над головой его, в прорехе черной листвы, свирепо сияла луна — маленькая, круглая, размером с ноготь. От Ириса тоже пахло горьким, и горьким пахло от меня, аж скулы свело и рот наполнился слюной. Горечь стала невыносимой — и вдруг, скачком, переродилась в приторную сладость. Я отшагнула назад и сплюнула в темноту.
Нет, ничего. Осталась только глубинная, еле заметная дрожь в теле. Небольшой озноб. Замерзла, что ли?
Прохладная рука настойчиво сжала запястье.
— Пойдем.
Еле заметная тропинка вилась вниз, впереди, между деревьями замелькало что-то белое, будто кто-то прошил черно-пепельный гобелен серебряной нитью. Еще несколько десятков шагов — белое сместилось влево. Я поняла, что это ручей. За сажисто-черными стволами текла вода, опалесцирующая, точно в нее плеснули молока. Над водой летел тонкий флер тумана или мельчайших брызг, прибрежные трава и кусты казались вырезанными из бархатной кротовой шкурки.
Некоторое время мы брели вдоль ручья, слушая его комариный звон. Скоро поток ушел куда-то вниз, деревья отодвинулись, пространство неба расширилось и отдалилось. Маленькая злая луна и редкие звезды глядели на нас из морозной январской полночи.
Оказалось, мы идем не по дорожке, а по кромке высокой насыпи, и яблоневый сад бледной пеной омывает ее с обеих сторон. Или это заснеженный лес? За краем леса я увидела черно-синюю пропасть и задержалась, пытаясь отыскать линюю горизонта. Есть там море или нет?
— Идем, идем, — подгонял меня Ирис. — Здесь надо спуститься.
Насыпь неожиданно оборвалась; под ногами протянулся длинный каменный оползень, пробивший дыру в темных зарослях.
— Прямо по камням?
— Нет, — он крепко взял меня за руку и потянул влево. — Здесь ступеньки.
Деревянную лестницу явно расчитывали на кого-то гораздо более длинноногого, чем мы с Ирисом — каждая ступень была мне по плечо. Ирис спрыгивал вниз и переставлял меня с одной на другую. Я, конечно, могла бы слезть сама, но мне было приятно, что он со мною возится. Мы запыхались и увлеклись, а когда лесница закончилась, пейзаж опять изменился.
