Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗

— Поговорил?

— Нет.

— Не получилось?

— Не получилось.

— Что теперь будешь делать?

— Теперь я найду бога и скажу ему, чего я хочу. Он меня просто не слышал.

Ради папы.

Я улыбаюсь ей, Ниса смотрит на меня с недоверием.

— Знаешь что, тебе нужно одеться в другое платье, твое грязное. Мы пойдем в Колизей! — говорю я.

— Ты серьезно?

Я смотрю на свою руку — ранки совсем небольшие, не кровят, тогда я оглядываю все вокруг, чтобы убедиться, что и с окружающим миром все в порядке. Комната у меня небольшая, большие пространства делают меня рассеянным. Здесь ничего особенного нет, мой шкаф с книжками, кровать и стол, даже телевизора нет. Я говорю:

— Ты книжку почитай пока. А я тебе принесу что-нибудь.

Я иду к Атилии. Она открывает дверь прежде, чем я постучусь.

— О, мой полезный брат. Может, спустишься к чаю?

— У меня дела. Я пойду спасать папу.

— Потрясающе, Марциан. Если бы я хоть на секунду думала, что ты не такой идиот, каким кажешься, я бы разозлилась.

— Мне нужно твое платье.

Атилия с полминуты смотрит на меня, ее глаза даже не имеют какого-либо осмысленного выражения, будто она не знает, как отреагировать. Тогда я добавляю:

— Это не для меня. Для моей девушки. У меня есть девушка.

Атилия возвращается в комнату, захлопывает дверь. Я еще раз стучусь, и она, настежь распахнув дверь, швыряет платье мне в лицо.

— Спасибо!

— Возьми свою девушку и спустись к чаю. Мама хотела тебя видеть не для того, чтобы ты спал до трех часов дня.

Я не совсем понимаю, почему она злится. Ниса ниже, чем Атилия, но, наверное, такое платье ей сойдет, пока мы не купим что-нибудь для нее. Я возвращаюсь в комнату. Ниса сидит на подоконнике, смотрит в окно. Я думаю: все равно что кошку домой взял.

Я отдаю ей платье и отворачиваюсь, чтобы не смутить ее и себя.

— Ты спустишься со мной к чаю?

— О, тут в кармане помада.

— Атилия рассеянная. Будет невежливо, если ты будешь жить здесь и не познакомишься с моей мамой и сестрой.

— И черные очки! Класс!

— Очень рассеянная. Они — императорская семья.

Я смотрю на серые обои, на которых и рисунка никакого нет — я не люблю яркие цвета. У меня от них голова болит, поэтому в комнате все предельно блеклое. Ничего ярче глаз Нисы здесь никогда не бывало.

— Можешь смотреть.

Я оборачиваюсь. На Нисе платье Атилии выглядит странно, ей особенно нечего демонстрировать в вырезе, и платье оказывается на ней длиннее, чем рассчитано. Губы у нее накрашены красным, как вишневым вареньем, и я впервые понимаю, что у помады Атилии совершенно не кровяной оттенок. Темные очки и платок, повязанный на лицо и шею каким-то странным, но гармоничным образом, делает ее старше.

— Как я? — спрашивает она без особенной кокетливости, скорее с жадностью.

— Как вдова из детектива.

Пока я принимаю душ, я слышу, как Ниса поет. У нее очень благозвучный голос. Намного нежнее, чем когда она говорит, глубокий, морской — то есть, с переливами, как у моря волны. Она поет на незнакомом мне языке нежные песни.

— О чем это? — спрашиваю я, когда застегиваю рубашку. Мне вдруг тоже становится совсем не стыдно перед ней.

— О горьком море, — говорит она. Я не уточняю, потому что она отвечает как-то неприветливо.

Мы спускаемся вниз. Я шепчу ей:

— Только никому не хами. Будь хорошей, ладно?

— Ты забыл, что это от тебя зависит моя жизнь, а не от меня. Я не хочу обижать твоих родителей. Правда.

— Маму. Папы у меня пока нет. Но я работаю над этим.

Столовая у нас просторная и светлая, здесь такие окна, что кажется, будто все стены из них состоят, и стекла чистые настолько, что их будто и на свете нет. У солнца нет никаких препятствий, часто это неудобно для глаз, но очень красиво. За длинным столом, укрытым кружевной скатертью с торчащими, всегда накрахмаленными уголками, сидят Атилия и мама. Перед ними батальоны и батареи пирожных, печений и конфет. Никто и никогда не съедал столько, чтобы эта армия хоть вполовину поредела, но смотреть на них красиво. Здесь пахнущие молоком и коксом пудинги, вязкие, нежные ириски, леденцы с нарисованными красителем, будто акварельными, цветами, длинные трубочки и тучные, крошащиеся миндальные слойки. На чайнике, молочнике и чашках цветут розы, как будто в спирту постоявшие — болезненно яркие.

— Добрый день, мама, добрый день, сестра, — говорю я. — Я хотел бы вам представить мою девушку, ее зовут Ниса.

Я вздыхаю. Все получилось, кажется, вежливо.

— Здравствуйте, — говорит Ниса. Взгляд ее только на секунду скользит по маме и Атилии, а потом возвращается к пирожным, горящий и полный зависти. Очки она снимает и кладет в карман платья. Это и хорошо, было бы не слишком вежливо, если бы она расхаживала в очках Атилии, уже и так надев ее платье.

— Спасибо большое за платье. Я так спешила к Марциану. Дело в том, что мы хотели бы провести еще немного времени вместе — скоро я уезжаю в Парфию, и неизвестно, когда выберусь в следующий раз.

Мы садимся за стол, запах сладостей становится водоворотом, сахар, шоколад, молоко и мед вертятся вокруг, так что кажется язык мой уже чувствует их вкус.

— Очень приятно, Ниса. Я — Октавия, а это моя дочь Атилия.

Мама улыбается, выходит вовсе не вымученно, а вежливо и приветливо. Мама не умеет быть властной, но умеет быть очень вежливой — и это тоже императорское умение. Перед мамой тост с медом, его золотая, липкая спина блестит на солнце. Мама смотрит на Нису с интересом, и мне кажется, что этот интерес вызван ее чертами скорее, чем тем, что она — моя девушка. Ниса ей будто напоминает кого-то, или мама в ней кого-то высматривает.

— Ниса не особенно много ест, она аллергик…

Но договорить я не успеваю.

— У меня аллергия на кошек, — говорит Ниса, она раскладывает по тарелке пирожные, конфеты, как горсть монет ссыпает леденцы из ладони, берет два покрытых глазурью пончика, которые как два глаза смотрят на нее снизу вверх.

Я думаю, что когда она будет есть, рана на ее шее, спрятанная под платком, будет шевелиться.

Мамин взгляд скользит по окну, за которым не шумная улица, а тихий сад, цветы заглядывают в окна, как голодные дети.

— Скажите, — начинает она. — Вам понравился Анцио?

— О, потрясающий город! Сложно было сделать визу, но оно того стоило!

Я беру два миндальных пирожных и общаюсь с ними, пока мама и Атилия общаются с Нисой. Оказывается, что Ниса потрясающе врет. Она рассказывает всякие истории о том, как мы познакомились, о ее учебе на ветеринара в университете в Парфии, о строгих парфянских законах, о том, что в Парфии вовсе не так плохо относятся к Империи, как здесь многие думают, и о том, какое прекрасное в Анцио море, и как мы гуляли вдоль набережной по ночам, и я покупал ей всякие безделушки.

Я ем миндальное пирожное.

Мама будто бы отвлекается. Она мягко направляет разговор, задает вопросы, улыбается, словно бы и забывает о том, что ей грустно. Атилия больше слушает, только один раз говорит:

— Очень интересный цвет глаз.

Ниса, ничуть не смутившись, отвечает:

— Ага. У нашего народа так.

Словом, все вроде бы здорово идет. У меня на чашке роза такая красивая, что больно смотреть, как она цветет. В какой-то момент мама говорит мне:

— Марциан, милый, сегодня воскресенье, я отпустила прислугу пораньше. Ты поможешь мне убрать тарелки. И я понимаю, что чай заканчивается.

Мы с мамой уносим чашки, на кухне мама с мягким звоном опускает их на стол, говорит:

— Она чудесная девочка.

— Спасибо. Мне тоже нравится.

Взгляд у нее становится задумчивым, будто она удивляется чему-то и немного грустным, как если бы в Нисе было что-то любимое мамой и далекое от нее. А потом мама проходится пальцами над раной на моей шее — безошибочно, будто может видеть, что у меня под рубашкой. Она не касается меня, но я чувствую ее прикосновение, так и не сбывшееся, электрическое.