Аленький цветочек - Разумовский Феликс (е книги .TXT) 📗

– Дай мильён, – потребовала наглая хавронья. Причём сказала не ртом, а прорезью для опускания денег. – Эй, ты, глиста в корсете! Давай, грю, мильён!

Эдик не дрогнул. Ему было не впервой.

– Хрен тебе поросячий, – ответил он с достоинством. – Изыди, парнокопытная. Заткни пасть.

Подействовало. Хрюшка заткнулась, покраснела – не иначе, с досады, – и начала снова превращаться в огнетушитель.

– То-то! У меня не забалуешь! – Эдик приосанился, победно повёл по сторонам взглядом… и вдруг заметил, как из стенной розетки выдавился жёлтый светящийся шарик. – А ты это куда без спроса? А ну давай взад!

Однако огненный колобок и не подумал слушаться. Он медленно поплыл мимо Эдика по коридору, распевая архиерейским басом:

– Я от дедушки ушел! Я от бабушки ушел! И от тебя, мудака, свинчу наверняка… Это было уже слишком!

– Пасть закрой, гнида! – Победитель хрюшек-копилок перехватил шприц поудобнее и метко пырнул наглый шарик иглой:

– Ки-и-я-а-а-а…

Эффект превзошёл все его ожидания (если какие и были). Эдик испытал нечто среднее между прикосновением электрошокера (с которым, слава Богу, он доселе не был знаком) и множественным оргазмом (до которого ему следовало бы ещё расти и расти). Боль и наслаждение слились во всеобъемлющей судороге, генеральский сын рухнул на пол и провалился в странное, ни на что не похожее забытьё. Он легко и свободно поплыл в прозрачной пузырящейся воде. Эдик то устремлялся к буро-малиновым водорослям на белом песке, то с проворством дельфина взмывал вверх, к солнцу, синевшему сквозь розовую волну. Было приятно и невесомо. Море было смешным, газированным и сладким на вкус…

Никто не обнаружил коматозного Эдика в коридоре, не оттащил его обратно в комнату, на кровать. Он очнулся сам, и гораздо раньше, чем ему бы хотелось. Было немного грустно оттого, что поистине внеземное блаженство так быстро закончилось. А впрочем… К чёрту грусть! Эдик чувствовал он себя великолепно, так, как не чувствовал уже очень давно. Огненный колобок, как и сулился. слинял в неведомом направлении, а ширева в дурмашине оставалось ещё выше крыши. Приглядевшись, Эдик заметил. что оно претерпело некоторые изменения: из антрацитово-черного стало радужным и прозрачным. «Должно быть, – решил он радостно, – настоялось, облагородилось, силу набрало…»

От полноты чувств, от бьющей через край жизни Эдик восторженно запел и двинулся дальше по коридору. Правду сказать, все его предыдущие похождения имели место возле самой двери палаты. Пора было вырываться на оперативный простор, пора было делиться счастьем со всеми..

Однако делиться восторгом было особо не с кем. В длинном пустом коридоре царила тишина. Только гром буйствовал за окном да ветер потоками швырял в стёкла косой дождь.

– Эй, народы, вы где?..

Беспричинно расхохотавшись, Эдик заглянул в соседнюю палату… никого. Отворил дверь в следующую, присмотрелся… На специальной кровати, не дававшей появляться пролежням, неподвижно вытянулся какой-то чувак. Утыканный и обвешанный, вот умора, какими-то шлангами и гирляндами электрических проводов. Рядом подмигивал экранчиками и тихонько попискивал целый стеллаж всяких дурацких приборов… Эдику захотелось без особых затей растолкать мужика и вместе похохотать над уморительными, на его взгляд, надписями типа «NEHER electronics»… Он подошёл ближе и вдруг узнал в неподвижном человеке великана-спецназовца, не позволившего тогда, в Карелии, откромсать ему мужскую гордость. "Единственный был чувак путёвый из всех… Теперь вот в отрубе лежит, как пить дать ломается [176] , и некому его раскумарить [177] … оно всегда так, хорошим людям не прёт…"

– Друг, друг, .. – От внезапно подхлынувшего сострадания у Эдика даже слезы выступили на глазах. Влекомый светлым порывом, он шагнул к кровати и, всадив иглу шприца в пластиковую капельницу, придавил шток до упора. Радужная жидкость завинтилась тоненькой струйкой, потом образовала размытый клубок и начала втягиваться в прозрачную трубочку. – Держись, брат, ща и тебе хорошо будет… Поплаваем в розовом море… Русалки там такие… каракатицы… Чур только, не брызгаться…

Глеб Буров никак на его старания не отреагировал. Даже глаз не открыл. А возле стены, на узенькой, притащенной откуда-то кушетке крепко спала под наброшенным пледом пожилая женщина. Его мать Ксения

Ивановна. Спала – силы-то человеческие не беспредельны…

А ведь известно, что с ребёнком всё как раз и случается именно тогда, когда мать отвернётся. Даже в зорко охраняемой, от всех мыслимых и немыслимых напастей защищённой «Семёрке»…

– Ну что, брат? В кайф тебе? – прошептал Эдик. – Ну, торчи, торчи… мешать не буду…

Неслышно открыв дверь, он выбрался в коридор, сунул порожний шприц в мусорнику и вернулся к себе. Забрался под одеяло, свернулся калачиком… Его переполняло ощущение счастья. Огромного и всемирного. Оно пузырилось и играло всеми цветами, точно сладкое море из его сна. «Счастья… Всем… Сразу и даром… – всплыла в памяти окрошка из когда-то прочитанных строк. – И чтобы никто не ушёл обиженным…»

На следующий день у Виринеи, Вени, Альберта и спевшихся с ними Гринберга с Капустиным была, запланирована страшная месть в отношении Андрея Александровича Кадлеца. Разведав пять циферок на его кейсе, молодые учёные вознамерились подложить в серебристый чемоданчик несколько пришедших в негодность плат от компьютера. Ребята заранее предвкушали, как разразится истошными воплями чувствительная система сигнализации, после случая с трансформатором сменившая – радениями всё того же замдиректора – допотопные турникеты на вахте. Как вылетит во всеоружии доблестный спецназ и устроит показательное задержание. С жуткими криками, лязганием затворов и – при малейшем намёке на уважительный повод – с непобедимыми приёмами рукопашного, боя. А потом, что существенно хуже, тщательное, со вкусом организованное дознание и разбирательство, бесконечные объяснительные, подписки о невыезде (если повезёт) и прочие ужасти-прелести чекистского бумаготворчества. «Я мстю, и мстя моя страшна!» А нефиг было Глеба Бурова биомассой называть!..