Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман (мир книг .txt) 📗
— Не могу тебе ответить, — отозвался капитан. — Хотя очень хотел бы. Особенно на первый вопрос.
— Когда людей убивают, — вмешалась Меркеля, — всем понятно, что случилось. А вот когда люди пропадают без следа — тут-то и начинаешь гадать. То ли альгарвейцы их вывели в лес и спалили, то ли бедняги еще живы и мучаются, потому что рыжики не дают им умереть.
— Эк, какая… приятная мысль, — пробормотал Скарню, но, поразмыслив немного, признал: — Это звучит разумнее, чем все, до чего я успел додуматься по дороге.
— Ага. — Рауну кивнул. — На альгарвейцев похоже: попытаться запугать нас.
— Если они пытали Даукту и его родных, я уже начинаю бояться, — заметил Скарню. — Чего только не расскажет человек, когда ему выдергивают ногти по одному или насилуют дочь у него на глазах.
— Меня они живой не возьмут, — объявила Меркеля. За поясом она, как любая крестьянка, держала хозяйственный нож. Пальцы ее гладили рукоять, словно ласкали капитана. — Пожри меня силы преисподние, если я позволю им надругаться надо мной или выжать из меня хоть слово!
— Нам всем следует держать при себе оружие, — промолвил Рауну.
Скарню кивнул, размышляя, хватит ли у него отваги покончить с собой. Хотя… ради того, чтобы избежать встречи с альгарвейскими пыточных дел мастерами, пожалуй, да.
Той ночью он спал с жезлом под подушкой. Но альгарвейцы — или же подручные покойного Симаню с их дозволения — не вломились на его хутор, как это случилось с Даукту. На следующее утро Рауну отправился в город за гвоздями, солью и, если повезет, сахаром: всем тем, чем хозяйство не могло себя обеспечить. С собой ветеран прихватил кортик — достаточно длинный, чтобы достать до сердца.
Едва Рауну скрылся за поворотом, Скарню и Меркеля, не перемолвившись ни словом, разом оставили дела и поспешили наверх в спальню, чтобы заняться любовью. В этот раз Скарню был столь же настойчив, как обычно — — его подруга; капитана не оставляла мысль, что этот раз последний, и он стремился оставить сладкую память о нем на оставшиеся ему дни. На вершине наслаждения он застонал так мучительно, словно кнуты альгарвейских палачей уже впивались ему в спину.
Опустошенные, оцепеневшие, обессиленные, любовники вернулись к нескончаемым хуторским трудам. Скарню еле шевелил руками, все время ожидая, что из-за поворота вывернет Рауну или солдаты короля Мезенцио — интересно, кто придет первым?
Первым оказался Рауну. Спина ветерана согнулась под весом мешка с покупками, а лицо исказилось от напряжения.
— В городе я заметил с дюжину таких же надписей: «Месть Симаню — ночь и туман», — сообщил он, едва сбросив ношу. — Но из тех, кто — я точно знаю — борется с оккупантами, ни один не пострадал. Просто выбрали наугад каких-то бедолаг… и никто не знает, что с ними случилось.
— Приятно слышать, — ответил Скарню. — Приятно, я хочу сказать, всем, кроме тех несчастных, кто подвернулся рыжикам под руку.
— Ночь и туман, — повторила Меркеля задумчиво. — Да, они хотят, чтобы мы гадали, что случилось с пропавшими. Убиты ли? Попали в темницу, как мы тут говорили? Или рыжики сотворили с ними… то, о чем слухи твердят?
Скарню оскалился в жуткой гримасе.
— Вот о чем я еще не подумал. И не хотел, чтобы ты вспомнила.
— Если альгарвейцам дать волю, во всем мире не останется кауниан, — промолвила Меркеля.
— Из Валмиеры или Елгавы они вроде бы никого не забрали, — попытался возразить Скарню. — Если б такое случилось, мы бы знали…
— Да ну? — Это ответил Рауну, не Меркеля. Ветеран добавил всего три слова: — Ночь и туман.
— Мы не сложим оружия, — объявил Скарню. — Другого нам не остается. Они дорого заплатят за все, что сделали с нашей страной.
— О да! — Меркеля сердито тряхнула головой, так что челка цвета белого золота упала ей на глаза. Хозяйка решительно отбросила волосы назад. — Симаню, выходит, отомстил. А мы еще и не начинали.
— То, что мы живы и не опустили руки, — уже маленькая победа, — добавил Скарню.
Когда война только начиналась, а капитан полагал, что благородная кровь делает его достойным блестящих погон, ему казалось иначе. Теперь он многому научился.
Бембо поднял бокал с вином:
— За то, что время в Громхеорте не прошло без толку!
— Угу. — Пезаро опрокинул бокал в пасть, предоставив Бембо любоваться его многочисленными подбородками, и жестом подозвал замотанную подавальщицу: — Еще два бокала красного, милочка! — Фортвежка молча кивнула. Сержант вновь обернулся к Бембо: — Я, знаешь ли, рад и тому, что нам не приходится больше маршировать день за днем.
— Чистая правда, не поспорю, — согласился Бембо.
Подавальщица наполнила их бокалы из глиняного кувшина. Предыдущий круг оплачивал Бембо, поэтому на сей раз наступила очередь Пезаро выложить на стол серебряную монетку. Подавальщица подхватила ее и направилась прочь. Пезаро тут же ущипнул ее за седалище. Фортвежка подскочила зайцем и бросила на толстяка гневный взгляд.
— Зря это вы, — расстроился Бембо. — Теперь она будет делать вид, будто мы два привидения.
— Это вряд ли, — пророкотал Пезаро. — Можно подумать, я единственный в таверне руки распускать умею.
Оглянувшись, Бембо вынужден был кивнуть. Заведение располагалось через улицу от жандармских казарм, и альгарвейцев в нем было полным-полно — а те никогда не стеснялись распускать руки с женщинами, будто то в своем краю или на захваченной земле.
— Как думаете, за пару монет ее можно завалить? — полюбопытствовал Бембо.
— А чтоб мне провалиться, коли знаю, — ответил сержант. — По мне, так и пробовать неохота. Желтоловолосые девки в солдатских бардаках посимпатичней будут.
— Тут не поспоришь, — отозвался Бембо. — Эти фортвежки — они все словно из кирпича сложены. — Он хотел сказать что-то еще, но прервался, глядя на другого жандарма за столиком через проход. — Ах ты ж, силы горние! Альмонио опять нажрался до пьяных соплей.
Пезаро выругался, ерзая на табурете, — чтобы выпростать из-под столешницы внушительное брюхо, ему пришлось вначале отодвинуться от стола и только затем обернуться. По лицу молодого жандарма ручьем текли слезы. Альмонио был пьян до невменяемости. По столу перед ним катался глиняный кувшин вроде того, с каким расхаживала подавальщица, — пустой совершенно.
