Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман (мир книг .txt) 📗
— Вот же бедолага хренов, — пробормотал Пезаро, качая головой. — С чего он только решил, что ему в жандармерию дорога?
— Нельзя было ему потакать, когда он отказался вытаскивать кауниан из домов вместе с нами, сержант, — заметил Бембо. — Мне это занятие самому не по душе — вот еще повод порадоваться, что мы сидим в Громхеорте, а не таскаемся по проселкам, — но я свою долю работы тянул исправно. — Он опустил глаза. — И не только работы.
Если бы он не посмеялся над своим брюхом, это сделал бы Пезаро — невзирая на то, что сержант был еще толще своего подчиненного.
Пезаро опрокинул очередной бокал.
— Думаешь, если б я его заставил, было б лучше?
— Ну вы же сами всегда говорите, сержант: ничто так не проясняет мозги, как пинок по заднице, — ответил Бембо.
— Знаю-знаю! — Пезаро снова махнул подавальщице, но та сделала вид, что не заметила. — Кишка у него тонка для нашей работы, вот что, — добавил сержант, проворчав что-то. — Ну и я подумал: если заставить его, может совсем умом тронуться.
— У меня только для тяжелой работы кишка тонка, — похвастался Бембо.
— А то я не заметил, — ответил Пезаро таким тоном, что жандарм невольно зажмурился. — Силы горние, парень, — окликнул он Альмонио, — возьми себя в руки!
— Простите, сержант, — пробормотал молодой жандарм. — Я все думаю… и думаю… что случится с теми ковнянами, когда их на запад отвозят. Вы же знаете. Я знаю, что знаете. Почему вы со мной ума не лишились?
— Они наши враги, — уверенно промолвил Пезаро. — А врага бьют без жалости. Таков закон.
Альмонио покачал головой.
— Они… просто люди. Мужчины, женщины, дети со светлыми волосами и смешным древним наречием. Иные из них были солдатами, правда, но с фортвежцами, что сдались нам в плен, мы ничего скверного не делали. Уж дети и женщины-то ничем не навредили Альгарве.
— Все кауниане жаждут нашей крови, — ответил Пезаро. — Елгаванские чучелки едва не отбили у нас Трикарико, если ты забыл. Они искали нашей погибели с тех пор, как мы разгромили их дряхлую, побитую молью империю, — столько веков — и ненавидели нас отчаянно после Шестилетней войны. Так говорит король Мезенцио, и по мне — он прав.
Альмонио упрямо покачал головой. Потом примостил на столе локти, уткнулся в них носом и мгновенно захрапел.
— Когда очнется, ему полегчает, — заметил Бембо, — до следующей пьянки, по крайней мере.
— Ну так оттащи его в казарму и брось на койку, — буркнул Пезаро.
— Как, в одиночку? — удивился жандарм.
Пезаро хмыкнул: сержант прекрасно знал, что его подчиненный не любит делать лишних усилий. Но в последний момент толстяк смилостивился:
— Ну ладно. Вон Эводио сидит за столом у стены. Эй, Эводио! Да, ты — а с кем я, по-твоему, разговариваю?! Иди сюда, помоги Бембо!
Эводио ткнул в сторону нежданнного напарника двумя растопыренными пальцами: альгарвейский непристойный жест, не уступавший в древности имперским руинам. Бембо ответил тем же. Взвалив безмятежно спящего Альмонио на плечи, они отчасти понесли, отчасти поволокли пьяного сослуживца на улицу.
— Тут бы его и бросить, — пропыхтел Бембо посреди мостовой. — Может, если ему телега башку переедет, соображения прибавится немного.
— Грязным делом мы занимаемся, — отозвался Эводио. — Еще грязней солдатского — те хотя бы видят настоящего врага с жезлом в руках.
Бембо уставился на него с некоторым удивлением:
— Тогда что ж ты не обливаешься с ним на пару пьяными слезами, коли так?
Эводио пожал плечами, едва не уронив свою половинку Альмонио.
— Работа у нас такая. Просто, как по мне, так и гордиться нам особенно нечем.
Поскольку Бембо сам полагал, что гордиться альгарвейской жандармерии особенно нечем, он и спорить не стал.
Вдвоем они кое-как уложили бесчувственного Альмонио на койку. Один из жандармов, игравших в кости посреди казармы, поднял голову.
— Эк ему паршиво будет, когда проснется, — предрек он с ухмылкой. — Бедный похмельный блужий сын…
— Ему уже паршиво было, — ответил Бембо, — иначе он бы так не нажрался.
— А-а, он из этих? — понимающе кивнул другой. — Ничего, послужит еще немного и сообразит, что нечего изводиться, коли поделать ничего не можешь.
Кости легли не в его пользу, и жандарм разразился руганью.
— Нечего изводиться, — со смехом начал Бембо, — коли…
— Сам заткнись!
Когда на следующее утро Бембо высунул нос из казармы, его затрясло. Обыкновенно в Громхеорте погода стояла не хуже, чем в Трикарико, но как раз сегодня задувал с юго-запада пронизывающий ветер, глумливо напоминая о бескрайних степях Ункерланта, где зародился.
— Со мной всегда так, — проворчал жандарм, начиная обход.
Толстяк всегда был готов пожалеть себя, справедливо полагая, что, кроме него, никто другой этим не озаботится. Несколько утешило его, что встречные фортвежцы и кауниане страдали от холода не меньше него самого. Самые состоятельные могли набросить поверх кафтанов или рубах теплые плащи и замотать шеи шарфами, но большинству, как и Бембо, приходилось терпеть. Когда особенно злой ветерок забрался жандарму под юбку, альгарвеец пожалел, что не носит штанов по примеру кауниан.
За время службы он успел отыскать несколько заведений, где можно было стрясти подачку. В одном он вытребовал кружку горячего чаю с медом и выхлебал так поспешно, что обжег язык. Зато в животе потеплело немного — чего жандарм и добивался.
Когда он выходил из трактира, мимо прогрохотала железными ободами по булыжнику телега, везущая поденщиков на дорожное строительство: больше фортвежцы и несколько кауниан, еще более тощие и обтрепанные, чем их товарищи. Платили им за ту же работу куда меньше, чем фортвежцам. Бембо не особенно сочувствовал им: могло быть хуже — ему ли не знать?
— Доброго вам утра, жандарм! — крикнул ему один из фортвежских рабочих, но на старокаунианском — оно и к лучшему, потому что на местном наречии Бембо и пары слов не мог связать.
Мгновение спустя жандарм признал фортвежца: это был тот самый парень, что помог ему отыскать казарму, когда Бембо только прибыл в Громхеорт. Альгарвейцу не хотелось отвечать по-кауниански при свидетелях, но шляпу он снял и вежливо помахал знакомому. Тот махнул рукой в ответ.
