Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗

Говорит Илья: поехали в глушь, хочу Перуна спросить, что мне теперь с жизнью моей делать.

Не верю я Перуну, думаю, новый Бог сильнее. Поэтому и крестился я в свое время, хотя в вере своей так далеко, как Добрыня, никогда не заходил. Но спросить и Перуна не вредно. Поехали.

Знают богатыри Русскую землю, и Перуновы капища знают. Нашли одно. Стоит Перун в лесу, в чаще схоронили его: выкопали в селении, перенесли сюда и жертвы ему приносят, думаю, иногда и человеческие (уже поэтому противны мне старые боги). Подстрелил Илья лосенка, отнес Перуну. Долго там пробыл. Вернулся. Спрашиваем: что? Махнул рукой Илья:

— Молчит Перун. Лосенок у подножия лежит, кровь его течет, на землю капает. Гнев меня стал душить, богатыри, захотелось мне Перуна этого скинуть. Погубил я лосенка, как Волхв сына моего погубил. Да и что мне посоветует Перун, идол деревянный? Скинул его князь Владимир в Днепр, не побоялся, и поплыл Перун, как деревяшка, как бревно безглазое, и ничего не случилось, хоть и плакали по нему. Никогда Перун с людьми не говорил; врут, наверно, ведуны. Бездушный бог, из дерева сделанный. Боюсь я его до сих пор, потому что дед и отец в него верили, но сам в него не верю. Боюсь, а не верю — можете такое представить? Смотрел, смотрел я на бога этого, бой свой с сыном вспоминал, а потом вытащил меч да и рассек Перуну башку — не покарает он меня уж страшнее. И ничего со мной не сделалось, и упал Перун, как дерево трухлявое.

Не стали мы Перуна защищать. По мне — старый бог Перун, и если и была его Сила, то вся вышла, да к тому же вера в него больно жестокая.

Говорит Илья: поехали в Киев, хочу у нового Бога спросить, что мне с жизнью моей делать. Говорит ему Добрыня, знаток новой веры тонкий — у него и мать, И Учитель в скитах спасаются, и сам он христианин, сам себя мучающий:

— Не спрашивают Иисуса, Илья, коли в него не верят.

Нахмурился тот:

— Коли настоящий Бог — скажет.

Приехали в Киев, к князю заходить не стали, сразу в церковь. Оставил нас Илья снаружи: сам, говорит, спрашивать Бога хочу. Ему Добрыня: ты и то — не знаешь. А Илья:

— Коли настоящий Бог — и без молитв ответит.

Пробыл в церкви долгое время, вернулся:

— Молчит и ваш Бог. Всем сердцем ему молился — не отвечает. Красота в церкви, и поют небывало, сердце тает, а — молчит Бог. То ли придуманный он, то ли прав ты, Добрыня, верить в него нужно. Но утешился я немного: сам Бог ваш умер, а потом воскрес. Не умирал Перун, и не знает он, что такое страдания наши. Верьте в вашего Бога и, может быть, поможет он вам.

Молчит Добрыня, ничего не отвечает.

— Но вот чего я не пойму: если так добр ваш Бог, так чего ж сына моего под мой же меч подвел? Для чего вообще зло терпит?

Добрыня — сам, видно, об этом думал — говорит:

— Не нам Бога судить. Дал он людям свободную волю, чтобы сами между злом и светом выбирали и чтобы сами светом становились. А без зла — были б люди как травы безмысленные. А что сына отнял — так мы верим: в другой жизни встретитесь, и мечей при вас не будет, а будет только понимание, которого на этой земле не было. Если б не было жизни вечной — легче было б тебе, что сына потерял навеки?

— Будет твоя вечная жизнь, не будет, — отвечает Илья, — а я сейчас знать хочу, как мне жить дальше. Может, и утешил меня твой Бог, что с сыном еще встречусь и все ему объясню, но как же я с матерью его подлой да с Волхвом в жизни новой говорить буду?

Нахмурился Добрыня:

— Не знаю. Учат нас, что такие, как Волхв, в аду будут, но чтобы с ними в жизни другой не поговорить — не может быть такого, думаю. А как говорить с ними будем — того не знаю.

— Вот видишь, — кивает ему Илья, — если и ты не знаешь, то кто? Не попа же мне спрашивать — не верю я им, из Царьграда приехали на наши хлеба, при Боге вашем состоят и не страдают ни капельки — а Бог страдал.

Сказал Илья:

— Хоть смейтесь надо мной, хоть что, а спрошу я духов малых, которые есть и о которых я доподлинно знаю.

Я молчу, а Добрыня говорит:

— Нас что же не спросишь? Мы, может, не дурнее духов.

Махнул рукой Илья:

— Знаю я, что вы скажете. Скажете: богатырский путь — путь одинокого. Скажете: не плачет богатырь от потерь, но всю жизнь теряет. Скажете: бери меч да защищай Русскую землю или Волхва ищи снова.

Потупились мы. Действительно, так бы и сказали.

— Нет, — говорит Илья, — пойду малых духов спрашивать.

А малые духи — кто? Всякому русскому человеку известно: домовые, лешие, русалки.

Никогда себя телесно не показывают. Говорит человек: лешего видел. Не видел вовсе, так, куст шелохнулся, леший тенью прошел. И русалка засмеется и водой плеснет, а что видели ее — полурыбу-полудеву, так то для малых детей придумано. То же и про домового. Стучит, гремит, горшки роняет, а за бороду не ухватишь.

Не связывались богатыри никогда с малыми духами. Вреда богатырю причинить они не могут, помогать не помогут. Правда, намекал мне Святогор кое на что… Видно, и Илья от Святогора про это слышал, раз на такое решился.

Вообще малые духи для обычного человека — сила большая. Домовой из них из всех наименьший. В детстве я все искал его, все он мне мерещился, но только и может он, что мерещиться, да вещи кидать, да стучать за стенкой. Некоторые говорят — дом охраняет, коли любит хозяев. Верю, да, охраняет. Но как? От болезней мелких да от ссор пустых, а от большой беды — не поможет домовой. Своенравный дух, но не сильный.

Леший в своем своенравии, напротив, силен. Были примеры — завлекал леший по злобе целые рати в болота, и гибли они. Но отчего злоба? Оттого, что леший хозяином леса себя считает, а всякого, кто вошел туда, — врагом. Кого помилует, а кого и погубит, но для людей, Силой обладающих, безвреден леший, Почувствуешь его и ухмыльнешься только: что, взял?

То же и русалки. Для нас они — смех над водой вечером, а сколько простых людей погубили? Но и лешие и русалки невинных сердцем не трогают почему-то. Вот когда человека страсти одолевают, тогда — не ходи в лес ни в какое время, не смотри на воду в вечерний час. Добра хочешь или зла — могут завлечь тебя и в лес, и в воду. Можешь выбраться, а можешь и нет.

Говорят, слабеет Сила малых духов. Говорят: при дедах больше была. Проверить это невозможно, но только мало я знаю дел, в которых они действительно замешаны.

В любом случае, бороться с ними — то же самое, что дождь мечом сечь, и не обращают на них богатыри внимания. Хотя… Святогор обращал, и через много лет проросло слово Святогорово в Илье.

Удивился Добрыня, но не удивился я (потому что помнил Святогоровы недомолвки), и поехали мы спрашивать малых духов. Была здесь тонкость: не знали мы доподлинно, как это делается. Не учили нас этому — так, слыхали кое-что от учителей. Говорим Илье: без нашей Силы не справишься. Богов без нас спрашивал — духов с нами вместе спроси.

Согласился Илья:

— Заморочат мне голову эти тени, а то и не пойму я их совсем. Вы же Силой наделены.

Найти тени эти непросто: хоть леший каждым правит, а русалки речками, но не Перуново это идолище, которое каждый видеть может. Малые духи — маленькие божки, и нельзя прийти так да и спросить.

Долго совещались. Наконец выбрали Божемильский лес близ Мурома. Темный это лес и густой, в трех шагах ничего летом не увидишь; силен его леший. В светлых лесах — слабые лешие, уже иной раз и не почувствуешь их, умерли почти все, выцвела их Сила, истончилась и скоро, думаю, вовсе кончится. А в Божемильском лесу — там старина еще, мухоморы по колено мне будут, на коне в лесу этом не проберешься, а иногда и неба не увидишь. Зверья в таких лесах много, защищает зверье леший; трудно там охотиться — и от стрелы зверь уйдет, и сам пропасть можешь. Но мы не охотиться собирались.

Доехали мы до леса; коней на сырой опушке оставили, а сами в чащобу пошли. Долго ходили, переговаривались с Добрыней шепотом: отвыкли мы уже леших слушать — по молодости только этим баловались, а потом не до того было, чтобы с безвредными и слабыми духами беседовать.