Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗
Когда я был совсем молодым богатырем, некоторые считали меня легкой добычей. Шестеро бились со мной честным боем, трое — до крови, трое — до смерти. И кровь и смерть были их. Я много думал, что это были за люди, и даже расспрашивал тех троих, что бились до крови, зачем они хотели со мной бой принять. Они талдычили одно — удаль показать да славу заработать.
Однако бывали и честные бои с причиной. Рассказывали — давным-давно, задолго до моего рождения, бились Святогор и Микула из-за какой-то обиды, до крови бились, одни в чистом поле — и победил Святогор.
Есть и другой честный бой — стоят две рати одна против другой, и выезжают два воина и бьются до смерти. Тоже глупый обычай. Когда два князя схватываются — то и понятно, их война. Но когда воины — что же, одного побили, товарищей его напугали? Неразумно все это, однако не нами придумано и не нами кончится. Обычно же, от природы своей завистливой и жгучей, завидовали воины богатырям и хотели прославиться, а то и сами богатырями стать.
Собственно говоря, меня заметили тоже после честного боя. Приехал к князю Владимиру степняковый князь, Тугарин. И стал он своей силой похваляться и над русскими трунить. Терпел князь Владимир: гость. А я вскочил, Тугарину мечом прядь волос срезал и на честный бой вызвал. Удивился Тугарин, за волосы схватился, но драться пошел с радостью. Рано радовался степняк, а меня с тех пор запомнили.
В последние годы исчез честный бой совсем. Поумнела Русская земля. Схватывались, правда, в честном бою со степняками, ну да это другое дело: с ними лучше в честном бою, чем он тебя стрелою достанет.
И вот теперь этот Сокольник. Что ему надо? В богатыри хочет? Так не с богатырями ему тогда сражаться: заносчивость такую не прощают богатыри и в свой круг потом не пускают. Прославиться думает? Опасный способ. Я ничего не понимал.
Илья, по-моему, тоже. Он неподвижно сидел в седле, уставившись на Сокольника.
— На честный бой вызываю! — выдохнул Сокольник и оглянулся на нас горделиво: вот я какой!
— И кого же ты вызываешь? — спросил Илья с некоторым страхом: вдруг Алешу или Добрыню!
— Тебя! — крикнул Сокольник.
Ухмыльнулся Илья. Подвиг не подвиг, а честный бой теперь редкость.
— Ну и как же биться хочешь — до крови или до смерти?
— До смерти! — заявил Сокольник.
Мы с Алешей переглянулись. Сокольник выглядел славно; Илья последние недели был не в себе — не лучший подбор для боя. Но даже если бы Илья лежал обескровленный на земле, а Сокольник рубил бы его мечом, мы и тогда не могли бы вмешаться. Впрочем… Мелькнуло у меня голове: мы здесь одни, и, если Кончить Сокольника, никто ничего и не узнает, а Илью спасем. Но проклятый Сокольник словно читал мои мысли:
— Только пусть Добрыня с Алешей поклянутся не вмешиваться!
Пришлось клясться. А с клятвами шутить я не люблю. О богах меньше Добрыни думаю, но их остерегаюсь.
Теперь все зависело от Ильи.
Илья отъехал от нас, распрямился в седле.
— Начинай! — крикнул он Сокольнику, не вытаскивая Скала.
«Ой, напрасно Илья лихость показывает», — мелькнуло у меня в голове.
И точно. С первого мгновения стало понятно, что Сокольник — искушенный боец. «Откуда же ты взялся?» — подумал я, но додумать мысль не успел, потому что Илья еле успел увернуться от меча. Потерять Илью… Я начинал колебаться, не нарушить ли свою святую клятву.
Наверно, Сокольник бился так, как Илья в молодости: мощно, напролом, попадись ему — коня разрубит пополам. Оба сражались одинаково: только один был моложе лет на сорок… Вот заржал страшно Ильин Бурый: разрубил ему-таки Сокольник голову.
Успел Илья, соскочил на землю, и вовремя — сверху на него обрушился Сокольник, но рубанул Илья по ноге его коня — и прыгнул конь в сторону. Жалобное ржанье двух коней было невыносимым, и Добрыня, морщась, добил их. Содрогнулся и я.
Илья с Сокольником кружили по земле. Если один не успеет отбить удар или увернуться — конец, такие бойцы рубят кости, как хворост; кольчуги еще не выкованы для таких ударов. Не видал я больше никого, кто бы бился так, как Илья: откуда ж Сокольник-то взялся?
Но Илья не отчаивался. Пот тек по его лицу, но рука не дрожала; притопывал, покрякивал Илья, уворачиваясь от удара, и ударял сам.
Сшибались мечи, высекая искры, и не ломались. Меч Ильи — богатырский меч, но где добыл такой меч Сокольник? И что же это за странный храбрец?.. Но я не успевал думать, следя за боем. Илья скоро устанет; онемеет рука — годы немалые. Попал Илья под жернов, по его подобию скроенный. Кто научил Сокольника под Илью драться?
Но вот просчитался Сокольник: решил, что берет верх, потому что Илья почти с места не сходит, силы бережет, и, норовя разом окончить бой, воспользовавшись молодостью и ловкостью, взмыл, огромный, в воздух в сильном прыжке, чтобы соколом на Илью сверху броситься, и отсек ему Илья ноги.
Закричал Сокольник, забился, хлынула кровь; попался сокол в лапы медведю.
Илья опустил меч, вытер пот, хрипло дыша. Посмотрел на нас, мотнул головой: силен я еще, хоть и чуть не погиб сейчас, — и шагнул к Сокольнику.
И тут, воя от боли, ткнул Сокольник мечом в Илью: страшно свистнула-скрипнула кольчуга, отскочил Илья, вскрикнув.
— До смерти, до смерти… — приговаривал Сокольник сквозь зубы. Могучий был воин, и тайна его уходила вместе с ним.
— Чего воешь, подставь шею, — крикнул Илья, оправившийся от удара. — Кончу тебя, мучиться не будешь.
Выл Сокольник, махал мечом, как жук, у которого половину лап оторвали, слабел; выронил меч.
Отшвырнул ногой меч Илья, склонился над ним; открылись снова глаза Сокольника, и потянулся он за кинжалом, но рука не слушалась уже: утекала жизнь Сокольника кровью в землю. Всего несколько мгновений оставались Сокольнику на земле. Шагнул я к нему, спросить хотел, но обвел Сокольник нас в последний раз глазами, остановился на Илье и прошептал:
— Будь ты проклят… За мать не отомстил…
И умер Сокольник.
— За мать? — пробормотал Илья, выкатив глаза. — В жизни девки не обидел…
Тихо было на холмах, заходило солнце, залило нас красным, как кровью. Стояли мы, молчали.
Я посмотрел на Сокольника и не сдержал крика.
На земле лежал Илья.
Раскрыли рты Добрыня с Ильей. Переменила смерть Сокольника, постарел он, и было у него лицо Ильи.
— Что же это, богатыри? — прошептал Илья с ужасом.
Я не понял, откуда я знал то, что говорю, но слова сами выпрыгнули из губ:
— Сын это твой, Илья!
Илья стоял неподвижно, а Добрыня в досаде топнул ногой.
— Не было у меня сына, — глухо проговорил Илья.
— Был, — так же глухо отозвался Добрыня.
— Ты что, со свечкой надо мной стоял? — зарычал Илья гневно.
— Моя вина, не стал тебе говорить. Смородинка открыла мне — грозит тебе смерть от руки сына.
Спросил тебя — не знал ты о сыне. Не сказал…
— Почему, почему не сказал… — Илья закачался, как от боли.
— Моя вина, — повторил бледный Добрыня.
— Берег меня — и хуже вышло. Э-эх…
— Может, и не сын он тебе, — сказал я, сам себе не веря.
— Лицо, может, тоже не мое?
Я молчал. И все молчали. Закат стал гаснуть; тьма наползала с востока.
— Я все знать хочу, — сказал Илья тихо. — Кто он, откуда, за что мстил, кто на меня напраслину навел, почему я о нем раньше не слышал.
— Кто напраслину на тебя навел, я, кажется, знаю, — сказал Добрыня тихо.
— Волхв? — дернулся Илья.
— Не было злой Силы у Сокольника. Честного боя хотел, и сам честный был. Значит, натаскали его на тебя. Не лешие в лесу это делали. Многие веревочки в руках Врага сходятся; думаю, и эта тоже…
— Где искать, что делать? — проговорил Илья горько. — Коня и того у меня нет теперь. Куда я без Бурейки?
— Где искать? Вспомни, Илья, женщин своих, не было ли среди них странных? — сказал Добрыня.
Я в сомнении сощурился. Илья заезжал к вдовам, веселым, разбитным, послушным. Странные женщины его не интересовали.
