Вечный колокол - Денисова Ольга (версия книг .TXT) 📗

— Да чего там… — засопел Волот, — я просто испугался.

— Согласись, ты не пугливая девушка и не маленький мальчик, ты воевал и ничего не боялся… Почему же тут ты испугался настолько, что босиком побежал прочь от Городища? Было бы естественным позвать людей на помощь, если уж на то пошло.

И Волот рассказал доктору все — о своих ночных страхах и ощущении безвыходности. О том, что принял Вернигору за смерть, которая за ним пришла. О том, что не хотел видеть людей, хотел только освободиться, бежать и бежать подальше от всех.

— Мне не нравится твой рассказ, — покачал головой доктор, немного помолчав, — мне не нравится то, что с тобой происходит. А до этого когда-нибудь ты ощущал что-то подобное?

— Я же рассказывал тебе… Тогда, по дороге из Пскова. Я думал, что угорел… Но сегодня это было гораздо сильней.

Доктор снова качнул головой и повторил:

— Мне это не нравится.

Волот помолчал немного, а потом все же спросил с замирающим сердцем:

— Ты думаешь, меня хотят отравить?

— Нет, мой друг. Нет. Это не яд. Но это очень похоже на первые признаки одной болезни… Тяжелой болезни… Я бы не стал тебя пугать, но я никогда не обманывал ни одного своего больного, потому что борьба за выздоровление — наше с ним общее дело. И чем раньше мы начинаем бороться — тем легче нам победить. Я завтра привезу тебе лекарство. А ты обещай мне рассказывать обо всем, что с тобой происходит.

Болезней Волот не боялся, обычно поправлялся быстро и не мог себе представить, почему доктор столь озаботился его здоровьем.

Весна не спешила — до комоедиц [17] стояли морозы, а после подул сырой северо-западный ветер, принес тучи, полные тяжелого мокрого снега, и зимний холод сменился промозглой сыростью.

Вернигора не выздоравливал — с той памятной ночи он так ни разу и не открыл глаз. Волот ездил к нему в университет, и видел, что повязки с лица ему сняли — шрамы, конечно, остались, но не страшные, не уродующие: доктор Велезар говорил, они сойдут через год-два. А вот из глаз главного дознавателя сочился гной, он не мог даже приподнять век, и с каждым днем доктор качал головой все горше и горше, а сам Вернигора отчаивался все сильней. Он не умел болеть: пытался заставить писарей читать ему вслух, надеялся довести до конца те дела, которые начал, но только раздражался без меры, ругался на своих помощников, запирался в спальне и по многу часов не выходил оттуда.

И через несколько дней доктор прямо сказал Волоту: скоро придется искать нового главного дознавателя. Но князю было не до этого — с каждым днем то, что Велезар называл болезнью, тревожило его все сильней. Ему все время хотелось побыть в одиночестве, ему хотелось убежать, бросить все на произвол судьбы: судебные дела, бесконечные заседания в думе, гонцов, привозящих вести, длинные письмена от королей, великих князей, ханов и султанов — хоть молодой Воецкий-Караваев и взял на себя сношения с ними, но непременно каждый свой шаг обсуждал с князем, или не доверяя самому себе, или снимая с себя ответственность.

Иногда Волот убегал — садился на коня и гнал его во весь опор по льду Волхова — это помогало на несколько часов избавится от ощущения безвыходности, от невозможности сидеть на месте. А сидеть на месте было просто невыносимо, Волот чувствовал, как по телу пробегает дрожь, более всего похожая на дрожь от тягостного ожидания. Он действовал не спеша, но все время куда-то собирался, и понять не мог, куда ему надо торопиться.

Ночами он начал слышать тихие шепоты и не сомневался: призраки зовут его к себе. Доктор велел пить на ночь сон-траву, и сначала она хорошо помогала, но прошло несколько дней, и Волот снова стал просыпаться по ночам — слушать шепот. К ночным страхам нельзя привыкнуть: сперва он оставлял в спальне чадящую лампу, а потом велел дядьке перетащить постель к нему в спальню. Единственное время, когда он мог побыть один — ночь — не оставила ему такой возможности.

Он осунулся и похудел, с лица сошел румянец, глаза провалились, заострились скулы, и вскоре в думе начали говорить о болезни князя. А никакой болезни не было! То странное, что с ним происходило, болезнью назвать было нельзя! Он просто плохо спал!

Волот не сомневался в этом, пока у него не начали мучительно ныть суставы. Особенно по ночам, когда он не двигался. Достаточно было пошевелиться, и боль отпускала ненадолго, но потом бралась за князя с новой силой. Доктор делал ему припарки, но они нисколько не помогали, так же как и все остальные его лекарства. Помогало только одно — сумасшедшая скачка по Волхову. Только запыхавшись и обливаясь потом, князь мог на несколько часов избавиться от боли, от сосущей тоски, от ощущения безвыходности и страха…

9. Масленица

До комоедиц ландмаршал дважды пытался взять Псков приступом: один раз с востока, а потом в Запсковье, со стороны Великой, пока она не вскрылась. Оба штурма закончились для него неудачей: Псков был неприступной крепостью. Никому еще не удавалось взять его ни осадой, ни приступом — только с помощью предательства.

Млад так и не нашел свою броню — она как в воду канула! Теперь ему в бою приходилось тяжелей, надо было прикрывать спину. Лишь потеряв, он ощутил, насколько ценный подарок сделал ему Родомил: раньше он имел преимущество перед студентами — пробить броню могло только копье с узким наконечником, кольчугу же пробивали и стрелы, и прямые удары мечом или топором, ее сминал шестопер.

Ширяй поправился: его обошла стороной горячка, и потеря крови никак на нем не сказалась. Он храбрился, пробовал вешать на обрубок руки щит и сражаться левой, но выходило у него плохо. Он не ныл, и, со стороны казалось, смирился со своим увечьем. Только иногда по ночам Млад слышал его тихие всхлипы, да в глазах парня время от времени мелькала затаенная боль. Прошло почти полтора месяца с их последнего подъема, и Млад решил, что настало время попробовать, как Ширяй сможет подняться наверх без руки. Тем более, начиналась масленица — осажденный город не желал оставаться без праздников. Млад не хотел устраивать представлений, но студенты уговорили его попросить солнца хотя бы на один день — не каждый из них видел подъем шамана, а тем более — двух. Погода стояла отвратительная: шел мокрый снег и дул сильный ветер — Весна повернулась к захватчикам самой некрасивой своей стороной. Но вместе с врагами ее гнев делили и псковичи. Млад не был уверен, что боги послушают его, но и не видел никаких причин, чтоб они отказали защитникам крепости в маленькой радости. Он сделал два бубна, а вместо шкур раздобыл медвежьих шуб у псковичей — под праздник встающего из берлоги медведя он не боялся обидеть прародителей. Недостающие обереги им собрали ребята, незамкнутые обручи для запястий и щиколоток дали девушки, с которыми студенты успели свести дружбу.

Ширяй волновался. Пробовал стучать в бубен обрубком руки, пробовал закрепить на нем обруч с оберегами, иногда беспомощно смотрел на Млада, но тот кивал и говорил, что отсутствие руки не должно помешать. Шаманская пляска немного меняется, но и только, смысл же ее остается прежним: задать ритм самому себе и тем, кто на тебя смотрит.

Кроме студентов в назначенный час на подъем шаманов пришли смотреть и псковичи, и новгородцы — на широкой выжженной полосе перед стеной хватило места всем. Те, кто хотел получше рассмотреть представление, поднимались на стены, толпились на лестницах и башнях. Пожалуй, такой толпы Млад ни разу не собирал — обычно ему помогала одна деревня или село. Но чем больше зрителей, тем легче идет подъем, и боги с большей готовностью дают то, о чем их просят.

В добыче живого огня поучаствовали студенты, псковичи же принесли только что срубленное дерево на костер. Начали ближе к вечеру, когда солнце спустилось к стене, хотя Млад больше любил ночные подъемы. Ширяй поднимался прилюдно в первый раз в жизни, ему еще ни разу не доводилось просить о чем-то богов — он прошел пересотворение в конце лета.