Трон Знания. Книга 5 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир" (версия книг txt) 📗
— Сосунок пользуется спросом?
— Тут все пользуются спросом. — Фара обвёл прихожую рукой, будто вдоль стен выстроились продажные мужчины. — Гвоздь собрал здесь самых лучших. Ты же знаешь его вкусы.
Надевая перчатки, Хлыст многозначительно хмыкнул.
— Сосунок исполнительный мальчик, — продолжил Фара, — молчаливый, терпеливый. Кстати, он любимчик твоего Интеллигента. И Шнобель его любит, и Бузук. Его многие любят.
Пожевав нижнюю губу, Хлыст затолкал салфетки и баночку с вазелином в карман штанов:
— Ну что ж, веди.
Фара распахнул двери в передней стене и загремел каблуками сапог по лестнице, сбегающей в подвал. Эйра шла за ним. Прислушиваясь к хриплому дыханию за спиной, посматривала через плечо на перчатку, скользящую по перилам.
Хлыст заметил. Оторвав руку от перил, пошевелил пальцами:
— На это смотришь?
— Зачем тебе перчатки?
— В этом доме работают меченые. Знаешь, кто они такие?
Эйра вонзила взгляд в серебристый пушок на затылке Фары:
— Знаю.
— Меченые — это слизняки, отходы. Их нельзя трогать голыми руками. — Резко наклонившись вперёд, Хлыст прошипел ей в ухо. — У такого, как я, сын не может быть слизняком.
Пройдя по коридору мимо комнат, из которых доносились стоны, шлепки, крики и ругань, Фара открыл двери и вновь низко поклонился:
— Горячей ночки, мой правитель.
В небольшой комнате почти не было мебели. Кровать, прижатая одной стороной к стене. На столике плётки, наручники и какие-то непонятные приспособления из кожи, железа и верёвок. Под потолком окошко, завешанное тряпкой. В углу на корточках сидел худенький юноша.
— Давай задницу, гадёныш, — проговорил Хлыст, расстёгивая ремень. Зыркнул на Эйру. — Смачивай вагину.
Юноша вскочил. Опустив голову, принялся расслаблять завязки на штанах.
— Здравствуй, Тормун, — сказала Эйра и что есть силы стиснула кулак.
Паренёк замер. Помедлив, поднял взгляд. Посмотрел на Эйру. Уставился на Хлыста. На лице, изуродованном застарелыми ожогами — круглыми, маленькими, как шляпки гвоздей, застыла маска панического страха.
— Папка…
— Тормун… — выдохнул Хлыст. Сделал шаг. Ещё шаг… Кинулся к сыну, сгрёб в охапку. — Мальчик мой… Жив…
Тормун обмяк в его руках, как тряпичная кукла.
— Как же так, — прошептал Хлыст. Усадил сына на краешек кровати. Встал перед ним на колени. — Кровиночка моя. Как же так?..
Тормун побелел как полотно; вот-вот потеряет сознание.
— Папка…
Хлыст стянул перчатки, принялся лихорадочно растирать ему ноги, руки. Взял его лицо в ладони:
— Кто с тобой это сделал? Сынок…
— Я слабак, папка. — По изуродованным щекам потекли слёзы. — В тюрьме плакать нельзя. Я плакал.
Хлыст закачался из стороны в сторону:
— Да что ж это такое… Господи…
— Я звал тебя, папка. Днём и ночью звал, а ты не приходил. — Тормун захлебнулся рыданиями. Повалился вперёд.
Хлыст притянул его к груди:
— Поплачь, сынок. Поплачь.
— Где ты был так долго?
— Прости меня, сынок. — Хлыст похлопал его по спине. Опустился на пятки, уронил руки на колени. — Мамку помнишь?
— Помню, папка, — проговорил Тормун, размазывая по лицу сопли и слёзы. — Помню, как она гроб свой сломала.
— Какой гроб? — словно с того света прозвучал голос Хлыста.
— Ну не гроб, а доски, из которых хотела гроб сделать. Разломала и печку растопила. Мы сели рядышком: мамка, ты, я, Мартин, Тоола. Одеяло на себя накинули, и так хорошо было. — Тормун улыбнулся. — Так хорошо было…
— Прости меня, сынок, — промолвил Хлыст. С трудом поднялся, забродил по комнате, натыкаясь на стены, словно слепой.
— Мне ведь, папка, жизнь опостылела.
— Ну что ты такое говоришь?
— Меченый я, отхаренный. Везде метки стоят.
Хлыст упёрся ладонями в шаткую перегородку, уронил голову на грудь:
— Мы их сведём.
— Я ведь всё делал. Всё делал, папка, — проговорил Тормун и вновь залился слезами. — Мне жить хотелось. А теперь не хочу. Сбежать не могу. К мамке не могу пойти. Стыдно. Перед Мартином стыдно. Я, дурак, его клопом называл. Тоолу по рукам шлёпал. Сволочь я, папка. Сволочь и слизняк… — Вытер рукавом лицо. — Как они?
— Не знаю. Я давно их не видел… — Хлыст запустил растопыренную пятерню в седые космы. Качнувшись, обернулся. — Тормун, сынок… Мы сведём метки. Подо мной такие мастера ходят.
— А здесь? — Тормун ударил кулаком себя в грудь. — Здесь… кто их сведёт? Просьба у меня есть, папка.
— Нет. — Хлыст двинулся к сыну, еле поднимая ноги. — Нет-нет… Нет!
— Если наложу на себя руки, попаду в ад. А я встану перед Богом на колени, попрошусь в рай. Мамку хочу увидеть хоть разок. И Тоолу, и Мартина. С тобой вот увиделся… Сходи к ним, скажи, чтобы на тот свет не спешили. Я дождусь их. Обязательно дождусь.
— Тормун, мы… — Хлыст сжал костлявые плечи сына. — А не надо ничего сводить. Мы уедем с тобой. Далеко-далеко. В Лэтэю. Помнишь, мы хотели уехать? Будем белок щёлкать, сохатых рубить.
— Устал я, папка.
Немного помедлив, Хлыст уселся на край кровати. Пружины испугано взвизгнули.
— Давай-ка я тебя покачаю. Как маленького. Помнишь?
— Я не маленький. Целую жизнь прожил.
— Мой сынок, моя кровиночка. — Хлыст похлопал ладонью себя по коленям. — Давай. Хочу тебе спеть. Как мамка. Помнишь? А давай вместе споём.
Тормун перебрался к нему на колени, обнял за шею:
— Люблю тебя. Сильно-сильно. И ты меня любишь, я знаю.
Хлыст покосился на Эйру:
— Чего вылупилась?
Она отвернулась к двери.
Засипела панцирная сетка. Два голоса затянули тоскливую мелодию. Раздался треск костей, песня оборвалась.
Стонали пружины. За перегородкой бранились мужики. В окно билась снежная крошка.
— У меня было двадцать сапфиров, — прозвучал замогильный голос. — По сапфиру за каждый грёбаный год, что я получил. Я мог забрать семью, увезти куда угодно. И нас бы никто не нашёл. А я… я испугался, что не смогу жить, как все… Я выбросил семью, как мусор. А Бог их подобрал.
Эйра обернулась. Хлыст баюкал сына, прижимаясь щекой к его щеке. Рука Тормуна безвольно покачивалась. Безжизненный взгляд устремлён на отца. На приоткрытых губах застыла улыбка.
— Он спит, Асон.
Хлыст уложил тело на кровать, укрыл одеялом с головой. Сгорбился. Пошатнувшись, схватился за железную спинку:
— Я свечки ставил за его упокой, а мои кореша его харили… Приходили ко мне и лыбились в рожу… Суки… Ненавижу. — Затряс кровать, закричал с надрывом: — Ненавижу! Суки! Говнодавы! Мать вашу…
Подавился глухим рыданием, согнулся пополам. Проглотив стоны, спросил:
— Почему не смеёшься?
— Мне не смешно.
— Смейся. — Обернувшись, Хлыст направил на Эйру взгляд, полный горя и страдания. — Смейся, дрянь. Смейся. Не скрывай радости.
— Мне жаль. Я до последнего надеялась, что это не твой сын.
Прерывисто дыша, Хлыст примостился в ногах Тормуна. Заскрипел зубами:
— Мрази… Что б вы сдохли… Что б вы сдохли.
— Я могу их убить, — промолвила Эйра, опустившись перед ним на корточки. — Всех до одного.
— Нет такой смерти, чтобы они страдали, как я. Нет такой смерти, и ада такого нет. И дьявол им не страшен.
— Они будут страдать, а ты будешь смотреть. Я могу это устроить. Я моруна, не забывай.
— Хочу смотреть, хочу, — закивал Хлыст. — Хочу смотреть, как они ползают на четвереньках и умоляют о быстрой смерти.
Эйра взглянула на кулак. Сжатые пальцы приобрели сливовый оттенок. Камень уже не чувствовался.
— Приведи своих людей в дом молитвы Белых Волков. У тебя есть время до рассвета. На рассвете начнётся штурм города. Те, кто насиловал твоего сына, либо умрут лёгкой смертью, либо отправятся в тюрьму. А там, сам знаешь, они будут жить как короли.
Хлыст откинулся на стену, закрыл глаз:
— Что сказать им? Сказать, что нас спасёт Бог? Что надо помолиться?
— От дома молитвы в Ведьмин парк ведёт подземный туннель.
— Знаю. — Хлыст оттолкнулся от стены, облокотился на колени и уставился в пол. — Нас там ждут?
