Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗

И вцепилася в конскую гриву клещом.

Колени стиснула, как Арей учил, а все одно, коник скачет, я култыхаюся…

— Полегче, — Арей своего мерина попридержал. — Этак ты коня задушишь. Просто почувствуй, как он движется, и ты за ним.

Легко ему говорить, вона, сел, что приклеенный.

Почувствуй… да я на бревне склизком себя этакой неуклюдой не чувствовала. А тут… а бревно-то в последние седмицы ходить стало. Поначалу-то с его все и сыпалися, любит у нас Архип Полуэктович супрызы устраивать, значится… но ничего, поплавали в прудку, в водице студеной, враз ловкости прибавилося. Оно ж главное так идти, чтоб ноженьку ставить аккуратней, чтоб ноженькою этою бревно не сдвинулося. А коль сдвинется, то и следом за ним.

А ежель подумать, то спина у коняшки поширше того бревна.

И стремена есть.

И я глаза прикрыла. Может, оно не самое разумное, когда летишь по заснеженному полю, да только конь и без меня видит, куды ему ступать. А я этакою макарой, которая медитация почти, глядишь, и приноровлюся…

Ох, и тяжкое это дело…

А Милослава сказывала, что есть за дальним морем земли, где водятся люди, которые наполовину кони. Я еще тогда подумала, что такого супруга зело сподручно в хозяйстве иметь. И вспашет, ежели надо, и покосит, и сенцо сам свезет… на ярмарку опять же заглядение ездить. Впряжешь такого в возок, и пущай волочет. Его ж и погонять не надо.

Правда, после задумалася, как его прокормить. Одное дело, ежели сеном, а другое, когда он, как и нашие мужики, кашу мясную есть, только конячьими мисами… но не о том ныне, об другом. Не быть мне кентаврою, хотя ж… чую, как дышит коняшка моя.

И как мышца его под седлом гуляеть.

И как сердце ухает… тяженько ему, небось. Идеть, в снег по самое брюхо проваливается, да выскаквает…

— Ничего, — сказала я, по гриве потрепавши, — сейчас на тропки выйдем, там оно легчей будет.

Не ведаю уж, поверил мне конь аль просто пришлося, но вздохнул тяженько. И будто бы ровней пошел. Теперь-то я села, чуть назад откинувшися, как то Арей показал, и куды конь, туды и я.

Легчей, чем с бревном.

Конь-то салом для склизкости не смазанный.

К темноте добрались мы до Нового лесу, который новым был годочков этак сто тому, а может, и двести. Поговаривали, что прежде тут вовсе гущар древний стоял, да однажды не то молния его шибанула, не то цмок огнем дыхнул, да выгорел на пять ден пути. И болота тогда полыхали.

И поля.

И мало, что до Барсуков не дошло.

Потом-то мужики паленую землю чистили, корчевали старые пни, сеять пыталися, но не принялося. Будто проклятое место, ничегошеньки не родило. Вот и оставили его лесом. Потом-то ужо пробились сквозь землю тонюсенькие осины, затянуло страшные раны мхами да сухостойными ломкими травами. А по ним, что по коврам, лес пришел.

Вот лес туточки удался.

Сама в ем бывать люблю. Стоять вековечные сосны, переплелися ветвями, что подруженьки обнимаются. А по низу и орешничек, и малинка с ежевикою, и черничные поля. И травок всяких. А самое главное, что лес этот не дурного норову, такой не заведет путника, не заплутает, чтоб, наигравшись вдоволь, бросить к медвежьему логову. Туда и дети малые без опаски бегали. И ничего, возверталися.

Правда, ныне было тут темно.

И жутко.

Поскрипывали сосны. Торчали из-под снега хлысты орешнику.

Хрустело чегой-то под копытами.

Бабка спешилася.

— Тропка узкая, — сказала она, — и лучше, чтоб не соступать…

— Сиди, — велел Лойко Станьке и сам на снег спрыгнул, взял коня под уздцы. — Зося, ты за мной. Илья… Арей, ты замыкающим.

От же ж, раскомандовался. Да только не время спорить.

Я с коня еле слезла. От же ж… навроде и недалече отъехали, а все тело ломить, ноги и тые враскоряку. А жеребчик мой глядит, скалится желтыми зубами. Весело ему.

Бабка же моя слово молвила заветное, еще дедом даденое, и легла под ноги нам лунная дорожка.

— Интересно. — Ильюшка тотчас присел и пальцем потыкал. А чего тыкать? Хаживали мы по ней, крепкая. Правда, хаживали так, без коней, но мыслю, и их выдержит. Я на дорожку ступила.

Светла та.

Пролегла по сугробам, прокатилась лентою девичьей. И до самых, мыслю, до болот. Бабка шла по ней споро, и Лойко тянул кобылку соловую. Станька только в седло вцепилася, тоже, значится, ездить не умеет. В лунном свете ее личина будто бы прозрачною была. И ежель приглядеться, то по-за дебеловатою девкой проступало тоненькое Станькино обличье.

Я шла. И коник мой за мною. Умная скотинка оказалася, ступал аккуратне, что коза по ветке яблоневой… ой, того разу тетка Алевтина намаялася, сгоняя. И как коза на яблоню забралася? Никто не ведае, а поди ж ты…

Ильюшка идет и бормочет чегой-то.

Видать, крепко ему волшба бабкина глянулася, потом пристанет, чтоб она ему контура намалевала. А какой контур? Бабка-то в Акадэмиях не ученая, про структуру пространственную заклинаниев ведать не ведает, зато знает, что в лесах многих тропы есть тайные, лесовиком для собственных нужд заведенные. И что энтие тропы человек обыкновенный не увидит, хоть бы все глаза выглядел. Но если скажет в нужном месте правильное слово, то и откроется лесовикова тропа сама собою. Будет пряма и проста и выведет, куда надобно. Главное, чтоб хозяин не почуял. Крепко на такое самоуправство забидиться могет. И тогда пожелает человек, скажем, в Климуках, которые от Барсуков на версты три к заходу, очутиться, а выйдет и вовсе где-нибудь под столицею аль в степях азарских… нет, с лесовиками шутки плохи.

Но бабку они ведают.

И меня.

Даром, что ли, мы кажную весну в лес и пироги свежие носим, и сливки со сметанкою, и бусины стеклянные для лесавок, очень уж они до украшениев охочие. Ныне, правда, спят все…

Вывела тропа, как оно и думалося, прямиком к болоту.

И стоило Арееву коню соступить наземь, как мигом развеялася, будто ее и не было. От и стоим мы на опушке, снежком припорошенной, озираемся.

— Это получается… — Илья на звезды выперился, после вытащил из карману трубку свою хитрую, в которую левым глазом поглядел, после и правым. — Да быть того не может…

— Чего не может? — хитро спросила бабка.

— Получается, что мы у Морошковых топей…

— А то…

— Они ж в тридцати верстах к югу. Я по карте глядел!

— От и молодец. — Бабка Ильюшку похвалила от чистого сердца, крепко уважала она людев ученых. — Но налево поглянь. Вон они, твои топи.

Он и поглянул.

И повторил:

— Быть того не может…

А как не может, когда лежат топи, раскинулися полями заснеженными, спокойны да пристойны, как ведьма после отпевания. Но и ныне от них дурным веет.

— Если, конечно… феномен искажения пространства…

— Чего?

— Мы от силы четверть мили прошли…

— Так лесные тропы завсегда короче. — Бабка на болото глядела с прищуром. Топи она не любила, хотя и тут нам случалося бывать. А что делать, коль иные травы только на болотах и встретишь? Небось, сабельник в окнах-зевах селиться любит, да таких, которые на два-три роста человечьих, потому как на зимку корни низенько опускаются, под лед.

Еще лилея болотная.

Кровохлебка.

Да и много чего.

Наши-то сюда не заглядывали, оно и понятно, ежели обычною дорогой, то верно Ильюшка сказал — три десятка верст, а то и поболей выходит. Ко всему и народец болотный дурного норову, такой и шутки шутить любит, и сожрать не побрезгует.

— А до столицы так сможете? Мы ж тогда к утру и…

— Охолони. — Бабка пихнула Лойко кулачком. — На болотах свои тропы, а я их не ведаю. Не для людей они.

— А за болотом?

— Там леса уже иные. И хозяева в них. Коль без спросу сунемся, то до столицы твоей вовек не доедем. А спрашивать некого, потому как зима. Спять все.

— Ясно. — Лойко поскреб плешку. — Что ничего не ясно. Так что, мы дальше?

Бабка вздохнула.

— Не дело это, ночью на болото соваться, да… вам чем быстрей, тем оно лучше…

— Ваша правда. — Арей коня по морде погладил. — Шансов у нас немного…