Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (версия книг TXT) 📗
Одно, хвала Незнающему, сказал твердо: в грядущей войне, что надвигается с равнины на редколесье, горные встанут, как и обещано было, заедино с унсами, и то, мол, решено крепко-накрепко.
Что ж, и на том спасибо.
Хоть и скупо говорено, а большего вуйку Тарасу знать и не надобно. Ведь скоро, совсем уже скоро, как только подсохнут тропы, поползут с долины люди Железного Буйвола и настанет час реветь «брайдерам». Тут без горных никак не обойтись, и если Дмитро-ватажок подтвердил своим словом то, в чем поклялась отаман-дивчина, то, выходит, и не для чего сверх меры надоедать союзнику.
Пусть ест, пусть пьет, пусть оценит унсовскую душу!
Почти до полудня гремело на берегу Лимпопо веселие.
Когда ж свет-солнышко в самую высь поднялось и припекать стало, подошло к концу великое свято.
Иссякли маскали.
Из полусотни и еще трех лишь семерым удачникам посчастливилось уволочь мокрые хвосты в колючие заросли, густо оплетшие тот берег ручья. Остальные, слабосильные да невезучие, камешками отправились на песчаное дно, карася-рыбу свежим мясцом радовать. И ладно! Теперь надолго поутихнут маскали в своих земляных норах. Месяца два, а то и три носа не посмеют высунуть…
– Ну что, пане провиднык, – с должным почтением, не считаясь с разницею в летах, обратился Тарас к стоящему рядом гостю, – по нраву ли тебе потеха наша?
– Хорошее дело, – не раздумывая, откликнулся ватажок горных. – Так с ними и надо!
Мучить животных, конечно, нехорошо, но крыс Дмитрий ненавидел с детства. Больше того, боялся до рвоты. И ему стоило немалых усилий отучить себя от темного, непонятно откуда идущего страха, возникавшего при одном лишь виде этих мерзких тварей. Так что теперь, с удовольствием наблюдая, как взметаются фонтанчики над поющей водой ручья, дгаангуаби испытывал некое азартное злорадство.
Услышав ответ, Тарас приосанился.
– Верно говоришь, пан провиднык, так и надо. Так и творим! Одначе… – он, прищурившись, поглядел на яростный блин солнца, – как я разумею, так уже пора и попраздновать толком. Ходимо до хаты! Там небось уж готово все…
И верно! На широком подворье вуйковском женки все уже сладили к пиршеству. Не суетясь, вошли бородачи, кланяясь у ворот дому. Расселись, где кому указано. Приготовились.
Заняв место во главе стола, Тарас поднял глиняную чару.
– Первое слово мое к тебе, Незнающий! Как хранил ты унсов прежде, так и впредь береги! Огради роды наши от чужих глаз, опаси от чужой зависти!
Со стуком сдвинули сидящие за столом чарки. Выпили. Опрокинули кверху донцами. Ни из единой на столешницу не пролилось ни капельки.
– Добре! – радостно зашумели хозяева. – Гарна примета!
Тарас постучал кулаком по доске, требуя внимания.
– Вторую чару поднимем, родовичи, за Посланца, сидящего среди нас…
Десятки еще не налитых хмелем глаз уткнулись при этих словах в неприметного человечка, не по-унсьи одетого и гладко выбритого, в простеньких окулярах, упорно сползающих на кончик носа.
– Пусть попразднует сегодня с нами и отъедет от нас завтра в добром здравии. И нехай скажет Великому Отцу, что унсы, хоть и дети его, но давно уже живут своим домом, как свой разум укажет!
Здравицу поддержали. Но не в охотку, а так, из обычной вежливости. И не каждая чара оказалась выпитой до дна.
Тот, за кого пили, краснел и ежился.
Ему было обидно и очень грустно.
Вот уже больше двух недель он, полномочный агитатор избирательной комиссии, присланный из Котлова-Зайцева, бродил среди унсов, от поселка к поселку, уговаривая их, хоть и одичавших, но все-таки граждан Федерации, реализовать свое неотъемлемое право и выполнить свой священный долг.
Без толку! Как он ни убеждал, какие бы доводы ни приводил, с каким бы пафосом ни взывал к гражданским чувствам электората, результат оказался нулевым.
Даже хуже! В Чумакивке агитатора попросту на порог не пустили; выгнали в лес на ночь глядя. В Артемихе, повалив наземь, надавали пинков и опять-таки погнали прочь, правда сытно покормив на дорогу. В Йосиповке отлупили плеткой, а к столу даже не подумали звать. В Старом Збыреве бить не стали вовсе, но и отпустили не ранее, чем заставили сжевать десяток листовок с портретами кандидатов…
Только здесь, в Великом Мамалыгине, под твердой рукой вуйка Тараса, полномочный представитель планетарного избиркома сумел найти приют и хоть какое-то утешение.
Его подлечили, подкормили и, подчиняясь строгому указанию старейшего, не чинили обид. Только резвая детвора в первые дни бегала по пятам, швыряясь тухлыми яйцами, но на то она и детвора. Взрослые орали на огольцов и разгоняли их оплеухами. Однако слушать речи отказывались наотрез.
Агитатор давно смирился с карами, ожидающими его по возвращении в Козу. Собственно, уже выезжая оттуда, он понимал: наилучшим итогом командировки для него, провалившего сбор подписей в редколесье, станет выговор с занесением, а следовательно, и серьезное понижение пенсии.
В том, что сбор подписей будет провален, ни он, ни коллеги, вместе с ним тянувшие жребий, не сомневались ни секунды. И, в конце концов, никто не виноват, что короткую лучинку вытянул именно он. Раз в четыре года такое может произойти с любым из канцелярской братии.
Как бы то ни было, но командировка подошла к концу, а он все еще был жив. И это не могло не обнадеживать. Четыре года назад жуткие слухи об агитаторе, подвешенном за ноги на бумиане, заставили трястись весь аппарат Администрации.
Сейчас полномочный посланник хотел одного: убраться отсюда, да поскорее. И ничего больше. Ведь он всего лишь клерк. Не в его силах остановить прокладку железной дороги. И отменить приказ о депортации колонистов с Валькирии он, при всем желании, тоже не правомочен. Слава Богу, что Тарас Орестович, человек мудрый и здравомыслящий, это понимает и дал обещание, что его, агитатора избиркома, бить в краю унсов больше не будут…
– Ну что ж, братие, – помягчев лицом, воскликнул Тарас. – Делу время, потехе минутка. Веселите свои сердца, пока весело, и не думайте о плохом, пока хорошо!
Застучали чары. Заклубился духовитый пар от борща, разливаемого по мискам. Захрустели копченые ребрышки в крепких челюстях.
Только гости с гор сидели нахохлясь, не спеша приниматься за еду. Так не ведут себя за дружеским столом. Но Тарас не обижался. Он понимал: непривычно диким пировать рядом с теми, с кем вчера еще бились на меже. Провиднык-то ихний весел, по всему видно: немало по свету побродил, всяких обычаев насмотрелся. А хлопцы его ничего ведь толком и не видели. А все ж нехорошо, когда за славной трапезой кто-то сидит невесел. Никак нельзя такое терпеть.
Отложив ложку, вуйк похлопал ладонью о ладонь, призывая к молчанию. Дождавшись тишины, отстегнул от пояса и уложил перед собою поперек стола карабельку в богато украшенных речными каменьями ножнах.
– Эй, слушайте все! Вот мы, унсы, а вот – дорогие наши гости с высоких гор. Не устроить ли соревнованье? Кто победит, тому отдам свою карабельку, со всей удачей ее!
От едока к едоку побежал вдоль стола удивленный гул.
Эх, велика награда! Наследная сабля, это ж не что-нибудь, а о-го-го! Все Мамалыги, державшие ее допрежь, встанут рядом, когда придет час обнажить светлый клинок. А род Мамалыг славен великим таланом, и мало кому из ворогов удавалось пустить юшку кому-то из тех, кто держал в руке лежащую ныне перед Тарасом сабельку-карабельку.
– А коли все згодны, – возгласил старый унс, – так пускай сперва гости похвалятся, на что способны. По достоинству и честь!
Разбежались по сторонам суматошливые дивчины, разносящие яства и пития, а спустя мгновение-другое, переглянувшись с Дмитром-ватажком и получив безмолвное дозволение, на середину опустевшего подворья вышел худощавый, пожалуй, даже щупловатый юноша-горец, чье лицо, вдоль и поперек изрезанное ритуальными насечками, одновременно отталкивало и притягивало любопытные взгляды.
Светло-коричневое лицо М'куто-Следопыта сейчас казалось темней, чем обычно; оно было почти черным, и на низком лбу блестели крупные капли пота. Правая рука воина дгаа чуть касалась широкого боевого пояса, из-под которого торчали тонкие рукоятки пья'мг'ттаев, метательных ножей, похожих на длинные шильца.
