Как приручить Обскура (СИ) - Фальк Макс (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Когда их голоса и шаги затихали на гулкой галерее, дверь смежной спальни тихо приоткрывалась, и в комнату к Персивалю проскальзывал Реми.
Реми было двадцать пять или двадцать восемь. Он приехал из Франции с превосходными рекомендациями и поступил гувернёром к Грейвзам, когда Персивалю исполнилось четыре. Он был темноволосым и темноглазым, высоким, подтянутым и улыбчивым. Он учил Персиваля чтению, письму и французскому языку, следил за расписанием занятий с учителями арифметики, этики, логики, географии и истории, гулял с ним, шутил с ним и всегда готов был рассказать Персивалю о чём угодно, о чём бы тот ни спросил. Он вытирал его огромным пушистым полотенцем после вечерней ванны и относил в постель, пока Персиваль не стал слишком тяжёлым, чтобы таскать его на руках. Помогал одеваться утром и раздеваться вечером, причёсывал перед зваными ужинами, на которых Персиваль был обязан присутствовать, целовал в висок, желая спокойной ночи, читал вслух и обнимал, держа на коленях, если Персивалю становилось грустно.
Он был его единственным другом — умный, весёлый, внимательный.
— У меня дома есть маленький брат, — говорил он, и Персиваль вздыхал, прислоняясь головой к его груди.
— Сколько ему лет?
— Как и тебе, Перси. Шесть.
— А как его зовут?
— Ноэль.
— Ты по нему скучаешь?..
— Конечно. Вы бы подружились, если бы познакомились.
Персиваль снова вздыхал и прижимался теснее. У него не было ни братьев, ни сестёр. Времени на дружбу у него тоже не было. Был только Реми.
Он называл его «молодой мистер Грейвз», когда родители изредка интересовались его успехами, и «Перси», когда они оставались вдвоём. Родители называли сына «Персиваль» и демонстрировали гостям, как породистого жеребёнка, от которого в ближайшем будущем ждали победы на скачках. Персиваль звал Реми по имени и на «ты», родителей — «сэр» и «мэм».
Сэр Френсис Александр Грейвз, строго говоря, не был сэром, поскольку не обладал никакими титулами, однако держался, как герцог. Он занимал пост министра связи в МАКУСА, поддерживал обширную переписку с Европой, регулярно цапался с президентом МакАртуром по поводу отсталости от прогресса не-магов, держал в кабинете коллекцию толедских клинков и прекрасно фехтовал. Персиваль мечтал разделить хотя бы одно увлечение отца, помимо шахмат, но на робкую просьбу научить его фехтовать Френсис Александр строго отвечал, что сейчас на это нет времени, и что хобби Персиваль себе заведёт тогда, когда добьётся в жизни чего-нибудь стоящего. Персиваль уныло думал, что в сто лет ему будет уже не до хобби.
Медея Пенелопа Грейвз была статной, высокой гречанкой с холодными чертами лица, тёмными миндалевидными глазами и чувственными губами. В её черных волосах не сверкало ни одной нити седины, несмотря на возраст. Она происходила из древнего рода, уходящего корнями к самому Орфею, элегантно носила чёрный бархат и жемчуг, не любила английский язык и дома предпочитала говорить по-гречески. Она вообще не любила Америку и никогда не уставала высокомерно вздыхать о том, как всё здесь отличается от её родины, будто приехала сюда лишь в качестве одолжения. Огонь в её огромных глазах зажигался лишь тогда, когда Персиваль обсуждал с ней греческих поэтов и философов, греческую культуру, греческих богов или великое прошлое Эллады в целом. Она наизусть читала Гомера, Сапфо и Гесиода — по-гречески, разумеется. В своё время история о Зевсе и Ганимеде потрясла Персиваля до глубины души. Мать не видела в ней ничего достойного осуждения — она вообще не видела ничего достойного осуждения в традициях Древней Греции. Если тема разговора менялась, она тут же становилась рассеянной, холодно целовала сына в лоб и отсылала поиграть.
Как будто у Персиваля было время играть.
Все его дни были расписаны по часам. Даже когда он болел, если только ему не было настолько плохо, что он не мог даже сидеть, опираясь на подушки, занятия не прекращались. Отец считал, что плохое самочувствие — не оправдание и не повод для отдыха, а лишь временное неудобство, которое пройдёт само, если обращать на него поменьше внимания.
Заниматься логикой и географией с лихорадкой, гудящей головой и больными глазами Персиваль не любил.
И очень старался не болеть.
Когда Грейвз открыл глаза, в спальню из-за тяжёлых штор сочился тихий угасающий свет. Он перевернулся на спину, вытащил из-под одеяла тяжёлую руку. Ощупал бинты — на нажатие пальцев правая рука отозвалась невнятной тупой болью. В ладони была слабость. Он попробовал сжать кулак. Согнуть пальцы у него получилось, а вот сжать их не удалось.
Троллье дерьмо.
Он попытался подтянуться выше и сесть, опираясь на обе руки — правая затряслась и подогнулась. Пришлось помогать себе только левой.
Троллье дерьмо!
Он откинулся на подушки, положил перебинтованную руку перед собой, задрал рукав пижамы. Посмотрел на неё строго, будто от пристального взгляда она могла очнуться. Пошевелил пальцами. Те отозвались вяло и неохотно. Грейвз вздохнул. Шепотом позвал:
— Финли.
— Сэр?.. — тот моментально возник возле кровати, сцепил пальцы у груди, с волнением глядя на Грейвза. Спросил тем же шепотом: — Вам что-нибудь нужно?..
— Да, — негромко сказал Грейвз. — Во-первых, спасибо, что вчера помог подлатать дом.
— Это моя работа, сэр…
— Не перебивай, — Грейвз поморщился, и эльф затих. — Во-вторых — Ньютон ещё здесь?
— Он с молодым мистером Криденсом, — сообщил тот.
— Хорошо. Скажи ему, пусть зайдёт.
Эльф кивнул и остался на месте, заискивающе хлопая глазами.
— Что?.. — спросил Грейвз.
— Как вы себя чувствуете?.. — шепотом спросил тот.
— Финли, — вздохнул Грейвз. — Если я не умер — значит, я чувствую себя хорошо. Вот скажи — я умер?..
— Нет, сэр, — испуганно отозвался тот.
— Вот видишь. Значит, со мной всё в порядке. Который час?
— П-половина третьего, — эльф медленно бледнел, будто его испугала сама мысль о том, что Грейвз не бессмертен.
— Хорошо. Я, пожалуй… — он выпрямился, спустил ноги вниз, чтобы встать и дойти до ванной комнаты. Но ощутил резкий приступ головокружения до темноты в глазах — и передумал вставать. — Я, пожалуй, побуду тут, — сказал он, будто у него был какой-то другой выбор.
— Я м-могу… — начал Финли.
— Что ты можешь?.. — с кривой усмешкой спросил Грейвз. — Добыть мне ночной горшок? Спасибо, я как-то обходился без них всю жизнь и не собираюсь начинать.
— Я м-могу аппарировать, — шепотом сказал тот. — С вами. Куда нужно.
Грейвз вздохнул, помедлил и протянул ему руку:
— Давай.
Путешествие до ванной комнаты и обратно стоило ему нового приступа озноба и холодной испарины. Зато никаких неудобств он больше не чувствовал.
— А теперь зови Ньютона, — велел он, забираясь обратно под одеяло и стараясь не стучать зубами.
— Да, сэр, — твёрдым шепотом, будто заговорщик, отозвался эльф, и исчез.
Грейвз прикрыл глаза, откидываясь на подушки. Вчера он надеялся, что отоспится — и ему станет лучше. Нет, не стало. Как бы даже не наоборот. Вчера он ещё как-то ковылял на своих двоих, пусть и опираясь на Ньюта, а сегодня не мог даже стоять, не держась за стенку. Очень хотелось надеяться, что завтра не станет ещё хуже.
Раньше Грейвзу всегда везло. Он не раз сталкивался с чудовищами. Ему приходилось охотиться на гризли-оборотней. Однажды в Оклахоме завелась стая стикини, которые обожали вытаскивать человеческие сердца через рот — с ними он тоже справился. Как-то пришлось выслеживать в лесу вендиго — трёхметрового монстра с ледяным сердцем и когтями, способными проколоть череп, как бычий пузырь. Эта тварь питалась исключительно человеческим мясом, развешивая запасы к зиме на острых ветках деревьев. Вендиго, как никто другой, был мастером охоты. Он мог слышать тон стука сердца выбранной жертвы за много миль, он заманивал свежую еду к своей берлоге умело, искусно и неотвратимо. Сначала слышались странные звуки. То ли треск сухих веток, то ли шорох, то ли шепот, то ли мурлыканье. Потом мерещилось какое-то мелькание между деревьями, такое быстрое, что его было почти не разглядеть. Всматриваешься, вслушиваешься — тишина. Шаг вперёд — опять впереди что-то мелькнуло. Потом, когда казалось, что морок как будто исчез — вендиго с рёвом вырастал совсем рядом, огромный, тощий от неизбывного голода, тянул когтистые лапы…
