Операция «Странник». Тетралогия (СИ) - Цуркан Валерий (книги TXT) 📗
– Но ведь и раньше у нас бывали тяжёлые времена? Выкручивались, – попытался обнадёжить его сын.
– Сейчас другая ситуация, – отмахнулся Вин. – Продукция стремительно дешевеет. Не понимаю, отчего это происходит, я не экономист. Но, похоже, назревает большой спад в экономике.
– Отец, такое и раньше бывало, – не сдавался Лесл. – Вспомни кризис, десять лет назад. Потом ведь цены снова полезли вверх.
Вин Эрго отодвинул тарелку.
– Недавно один человек, из этих, из экспертов, говорил, что этот кризис в корне отличается от всех прошедших. Что он может подточить всю империю.
– Прям уж всю империю, – не поверил Лесл.
– Да, так и сказал. Подточит всю империю, – повторил отец. – А тут ещё и конкуренты вылезли… у них новейшее оборудование, себестоимость небольшая, а скорость производства в разы выше.
Эдна, не мешая разговору, убрала пустые тарелки и принесла второе блюдо. На даже аромат жареной курицы с картошкой не отвлёк отца от беседы.
– Нам давно нужно было об этом подумать, – Лесл взял в руки нож и вилку. – Надо обновить оборудование.
Вин, казалось, даже не заметил блюда, поставленного перед ним.
– Поздно. Даже если мы станем переоборудовать фабрику, то просто не угонимся за конкурентами. У них крупный концерн, а у нас просто семейное дело. В хорошие времена мы могли бы продержаться, но сейчас нас задавят. Они могут себе позволить снизить цену, а мы – нет.
Лесл отправил в рот кусок курицы и, прожёвывая его, проговорил:
– Надо пожаловаться в антимонопольный комитет, это же запрещённые приёмы.
– Да кто сейчас станет соблюдать законы? Сожрут нас. В лучшем случае мы продержимся года полтора, – Вин, наконец, обратил внимание на курицу и взялся за вилку.
Спор прекратился, и больше они не перекинулись ни словом.
Эмма мало что поняла из разговора, никогда не вникала в эти дела. Но то, что отец, железный отец, расстроен, говорило о многом. Ведь он никогда не терял самообладания, всегда держался. А тут вдруг совсем раскис. Это пугало больше всего.
Эдна, чтобы создать атмосферу, присущую семейным посиделкам, заговорила о всякой ерунде, – погоде и о соседях, о том, что хорошо бы в их дом привести собаку. Каждый раз, когда она говорила о собаке, Вин, не терпящий животных, заводился и начинал с ней спорить. Но сейчас он просто кивнул и ни слова не сказал.
Мама убеждена в одном – женщина должна заниматься домом, – и действовала согласно своим убеждениям. Дети всегда одеты и накормлены, в доме чистота и порядок, а больше ничего и не нужно. Весь мир укладывался в этот маленький семейный круг. И Эмма такая же, как и она. Знала, что закончит учёбу, вырастет, выйдет замуж, нарожает детей и будет их кормить и одевать. И это будет её личным счастьем. Знала, что многие современные женщины начинали интересоваться политикой, экономикой, наукой и ступали работать в сферы, в которых ещё лет сто назад дорога слабому полу была заказана. Но сейчас равноправие полов, можно хоть в кочегары податься, никто тебя не осудит.
Эмма подозревала, что её ждёт судьба не совсем обычной женщины, как и любую телепатку. Наверняка найдут какое-нибудь занятие, может быть, с её помощью будут допрашивать свидетелей на судах, в тех случаях, когда детекторы лжи неспособны отличить ложь от правды.
Семья разошлась до ужина, и встретились только вечером. Целый день Эмма занималась ничегонеделанием, листала книги, слушала музыку. Несколько раз перечитала письмо Слойна. Для писем приготовила красивую папку, но пока там сиротливо ютился лишь один листок, тощенькая такая папочка.
Теперь все дни Эммы проходили в таком порядке: завтрак – комната – обед – комната. Лишь изредка выходила на улицу, но одной там было скучно. Ни Слойна, ни Дайна рядом нет, с братом не особо и общались. Мать всегда занята домашними делами, а отец фабрикой. Эмма постепенно привыкала к одиночеству.
Едва сели ужинать, как засветился экран телекома. Какой-то важный деловой звонок. Вин, переключив на другой телеком, перешёл в кабинет, сказав, чтоб начинали без него. Раньше отец никогда не позволял прерывать семейный ужин ради чужих звонков. Стали ужинать без него, и ели в тревожном ожидании – очень уж необычно его поведение.
Но всё обошлось. Через десять минут Вин вернулся в прекрасном расположении духа. Сел за стол, попросил убрать остывшее блюдо и заменить горячим. Эдна, обрадовавшись такой перемене в настроении мужа, бросилась исполнять его просьбу.
– Хорошие вести, – сообщил Вин, когда Эдна поменяла блюда. – Просто чертовски хорошие вести! Мы остаёмся на плаву, нам удалось удержать нашу чёртову фабрику на плаву! Мы ещё поживём! – он ударил кулаком по столу так, что тарелки со звоном подскочили.
– Кто звонил? – спросил Лесл.
– Из министерства обороны, – отозвался отец.
– Военные? – Лесла это удивило. – Что им нужно? Чего хотят?
– Хотят сделать большой заказ на пресную воду, – поведал отец. – Обеспечат нас работой как минимум на год. Вы понимаете, что это значит? Мы спасены!
– И что это может означать? – задался вопросом Лесл. – Империя снова ввязывается в войну?
– Нас это не должно касаться, – отрубил Вин. – Мы не увлекаемся политикой и всеми этими придворными интригами. Мы работаем. Нам платят, а мы делаем работу.
– Но всё-таки что-то назревает, – задумчиво произнёс сын.
– Да пусть назревает хоть что! – Вин повысил голос. – Мы в обойме – и это главное. Но даже если и война, тем лучше! Война – это дальние экспедиции, это большой расход воды, за которую будет заплачено звонкой монетой. Наша задача – делать то, что мы умеем. Мы умеем делать воду. Так давайте, этим и займёмся. И чтобы больше я не слышал всяких этих твоих разговоров! Ясно тебе?
– Ясно! – Лесл уткнулся в тарелку.
***
На другой день отец с Леслом включились в работу и поехали в министерство подписывать договора, а оставшиеся рабочие и инженеры начали готовить обе фабрики к расширению производства.
Эмма сбежала в город и полдня бродила по улицам, по тем местам, где бывала со Слойном. Это так необычно, гулять одной. Непривычно в полном одиночестве, а кажется, что рядом Слойн. Да и погода неожиданно потеплела, тучи разбежались, выглянуло солнце, будто лето вернулось.
Побывала в ретро-баре, заняла тот самый столик, где были вместе, заказала два коктейля. Сидела, потягивая напиток и представляла, что Слойн находится рядом. Закрывала глаза и видела – вот он, напротив, улыбается. Вот кладёт ладонь поверх её кисти, тёплую-тёплую… Эмма открыла глаза. Рука и правда нагрелась, в открытое оконце ярко солнце светит, на столе большой солнечный зайчик. Кожа у неё нежная, шёлковая, чувствительная, а воображение очень богатое. Улыбнулась, глядя на ярко освещённое пятно. Немного побыла с другом, хоть в воображении.
А из колонок лилась знакомая песня.
У нас всё будет хорошо,
Всегда всё будет хорошо,
Просто замечательно
Вся жизнь пройдёт у нас.
Допила оба коктейля и убралась.
Ей казалось, что Слойн в этот момент испытывал нечто подобное. Но она не подозревала, что дружок в этот момент драил туалет и думал лишь о том, чтоб поскорее доскрести, доползти до койки и хоть немного поспать. Первый год службы для молодых воинов не отличался разнообразием. Строевая подготовка, знакомство с оружием, снова строевая, снова оружие – и так по кругу. Чуть оступился – и ты уже драишь туалет. Это излюбленное армейское наказание – чуть что – и солдата отправляют чистить отхожее место да поразмышлять в одиночестве над своим поведением. Думать о доме, о любимой девушке просто не оставалось времени. Тоска по дому снедает людей, а лучшим лекарством от этого является строевая подготовка и чистка клозетов. Офицеры и сержанты на этом собаку съели и знали много способов избавления от солдатской тоски и депрессии. При таком методе маму родную забудешь, не то что девчонку. Вот Слойн и забыл обо всём на свете.
В общем, Эмма ошиблась. Слойн о ней совершенно не думал. Когда закончил уборку санузла, стояла ночь, все солдаты спали. Тоже надеялся лечь и поспать до побудки, но не тут-то было. То есть лечь-то лёг, но поспать не дали. Два сержанта вытащили молодого бойца из койки и погнали на плац, где он и ещё целый час маршировал, как заведённый. Лишь когда сержанты сами захотели спать, отпустили новобранца и посоветовали впредь ходить в строю строго в ногу. Укладываясь спать, Слойн дал себе клятву маршировать так, как положено по уставу. Чем и занимался до самого утра, маршируя по плацу во сне. Служба оказалась совсем не такой, какой представлялась ещё несколько месяцев назад. Никакой романтики, никакого героизма, только пыльный плац да грязный сортир, который время от времени его заставляли драить. Скучать не приходилось.
