Безликое Воинство (СИ) - Белоконь Андрей Валентинович (версия книг TXT) 📗
Наш доктор разглядывал снимки и прощупывал места ранений, иногда склоняясь к поражённому месту и прислушиваясь и, надавливая в нужных местах, ставил на место сломанные кости. Основам такой помощи нас учили в академии, но я молю Богов, чтобы мне никогда не пришлось самому этого делать… Арза был печален и часто качал головой — я понял, что он хотел бы помочь всем, но был бессилен. Если не считать их капитана, моряки с авианосца все молодые, возрастом примерно между моим и нашего доктора. Им бы ещё лет 20 с лишком радоваться жизни, жениться и растить детей…
Не знаю, насколько отличаются наши лекарства от тех, что используют в армии Южного Альянса, но наш корабельный врач явно хорошо в них разбирается. Арзе принесли целые мешки лекарств и медицинских инструментов, и он с полчаса в них копался, попутно объясняя морякам с «Компры», что кому давать и как ухаживать за ранеными. Я помогал ему, переводя непонятые сторонами слова и фразы, а один из малаянцев — тот, который прыгал с костылём — записывал рекомендации нашего врача в блокнот. Как я понял из этих объяснений, раненые имели примерно один и тот же тип повреждений: закрытые переломы костей, ушибы и разрывы внутренних тканей. Действительно, всё это было похоже на результат падений или ударов. Моё воображение лихорадочно работало, и я представил, как подводное судно на большой глубине кидает из стороны в сторону взрывными волнами, как через пробоины в корпусе врываются в отсеки струи воды, крушащие всё, что под них попадает… Вслух я высказал такую догадку, что эти ранения были получены экипажем в момент, когда их судно попало под ударную волну, и моряк с костылём закивал в знак согласия, но при этом как-то странно покосился на стоявшего рядом кока. Последнему, кстати, Арза уже вправил челюсть, из неё больше не капало. Я прикинул, что те, кто ударился головой, наверное уже мертвы, а выжили моряки с другими повреждениями. Ссадины и раны, если такие и были, могли уже затянуться, а шрамы я по неопытности не заметил… И на этом я успокоился. Арза малаянцев не расспрашивал, а сами они не очень-то спешили рассказывать о том, как были получены все эти ушибы и переломы, но оно и понятно: всё-таки люди, которые им сейчас помогают — это неожиданно одержавший над ними верх противник, а доверчивыми и искренними малаянцев не назовёшь так же, как радушными и гостеприимными… Всем тяжело раненым, как сказал док, для полного выздоровления требуются сложные операции, которые может провести только бригада хирургов в оборудованном госпитале. А так можно рассчитывать лишь на то, что они выживут, но останутся калеками.
Под конец Арза достал из сундука-госпиталя рулоны твердеющих повязок и ловко наложил эти повязки троим из лежащих, а также матросу с костылём — всех их до этого просвечивали медицинской электронной пушкой. Док также сменил повязки остальным, в том числе и спавшему капитану. Нам сказали, что безумцу ещё вчера дали выпить снотворного, а утром влили новую дозу. Арза посоветовал всё же не усыплять капитана, а ограничиться успокоительным и постоянным присмотром — ему ведь всё равно некуда деться с этого острова. На этом наша санитарная миссия закончилась. Возвращаясь к лодке, я заметил, что убитых уже хоронят — и хоронившие даже не повернулись посмотреть, как мы грузимся и отчаливаем.
Добрались до «Киклопа» мы аккуратно к закату. Когда высаживались, другая лодка торопилась отчалить — она отвозила на берег Каманга Гуена, пленённого мной малаянского моряка. Ему уже вернули его форму и оружие. Увидев меня, Каманг сделал мне знак рукой — в первый момент я подумал, что он так прощается. Но он вдруг что-то сказал сопровождавшему его офицеру, и перелез с лодки обратно на палубу «Киклопа», а затем подошёл ко мне. Он отвязал ножны своего меча от пояса, и молча протянул меч в ножнах мне.
Я, конечно, не ожидал такого поступка от офицера Альянса и поначалу даже растерялся. Но потом припомнил старинный и позабытый у нас обычай. И, кажется, дальше я поступил, как положено: я решительно отвязал свой меч, что находился весь день за моей спиной, и в свою очередь протянул его малаянцу. Так в свете последних лучей заходящего Гелиоса и загорающихся палубных светильников «Киклопа», мы с ним обменялись мечами. Так было принято в старину между командирами по ритуалу симфонии — когда столкновение решалось по чести без кровопролития. О, Близнецы! Но ведь кровь пролилась, и пролил её я…
А ведь мы могли и вовсе не столкнуться тогда с той поисковой группой, которую приняли за патруль. Или моряк, которого я подстрелил в бедро, мог и правда потерять сознание и не бросить в нас свою гранату… Я задаю себе вопрос, а как бы я поступил, если бы мы продолжили путь дальше вдоль берега залива, и через полчаса обнаружили малаянский лагерь — незащищённый и почти не охраняемый. Даже допросив подстреленного матроса, я мог и не узнать, что в лагере только раненые и, конечно, сходу бы его атаковал. Мы бы закидали гранатами всё, что располагалось под навесом, а чуть позже застрелили бы и тех двоих, которых Каманг Гуен отослал из своей группы обратно в лагерь. А после таких убийств (да, убийств!) уже нет смысла вести переговоры — пришлось бы добивать оставшихся моряков. Кроме их безумного капитана, конечно. Но мы тогда вряд ли бы вообще про него узнали.
Случаи, посылаемые Богами, порой круто поворачивают судьбы людей. Я встретил Виланку благодаря цепи случайностей, хотя, конечно, не обошлось и без моих собственных глупых и импульсивных поступков. Я забежал в её дом, потому что мной овладела обычная паника, и потому что этот дом случайно оказался ближайшим ко мне в те мгновения, когда начала рушиться атмосферная башня. И именно в тот момент алчный карап похищал это чудесное создание! Я бросился на верхний этаж потому, что, услышав её крик, поддался простому эмоциональному порыву. Покинул я тот дом в спешке, испуганный и растерянный, ни в чём не разобравшись, и выскочил на улицу в тот самый миг, когда над окраиной Фаора рванула термоядерная боеголовка. Если бы я не ослеп от вспышки, не попал затем на больничную койку и не пролежал там больше месяца с повязкой на глазах, вспоминая всё пережитое в том доме, кто знает, помнил бы я Виланку по сию пору. Может быть, если бы не временная слепота и вызванные ею отчаяние и одиночество, эта любовь и не пришла бы ко мне…
Я не могу даже вообразить себе бездну, которая разделяет нас с тобой, о прекрасная Виланка! Я чувствую лишь, что ты сейчас далеко, очень далеко. Может быть, тебя нет в этом опустевшем мире, и злобный карап и вправду спрятал тебя в недрах Геи, в ведомых только Ардугу глубинных царствах. Я не знаю, где искать тебя, как вызволить из мест, откуда никто не возвращался. Я уверен лишь в том, что сами Боги соединили наши сердца, и значит ты тоже любишь меня — любишь если не в прошлом и не в настоящем, так значит любишь в будущем — ведь время для Богов — ничто. Истинная любовь не шагает в парадном мундире, не кричит о себе на весь свет и не берёт приступом крепостей. Она робко стоит в сторонке и сгорает со стыда, не смея обмолвиться о своих чувствах… Но в Книге Истины написано, что крылья её огромны, а сила её столь велика, что способна рушить и создавать целые миры.
Точно так же, как и в живописи, я не силён в искусстве стихосложения, я этому не учился. Вот если бы я был Адиша-Риш и носил бордовую повязку с белой кисточкой, я был бы во всём этом искушён. Но хотя я прочитал, конечно, много поэм, в том числе рифмических, сам даже не пытался их сочинять. А у влюблённого, оказывается, есть такая потребность — слагать стихосы! Неуверенные, неуклюжие, но страстные, они словно сами рождаются в моей голове, когда я думаю о похищенной девушке. Когда «Киклоп» ещё плыл на предельной глубине, уходя от возмездия джаггернаута, я лежал в своей койке и пытался сочинить в уме хотя бы короткий, но складный стихос, чтобы он выражал пылающую любовь и безысходную тоску, что я чувствую. И сегодня, когда я изнывал от жары под тентом на палубе (на нас была полная боевая экипировка!), строки наконец сложились в то, что я могу записать, не опасаясь откровенных насмешек:
