Хватка (СИ) - Войтешик Алексей Викентьевич "skarabey" (читать книги онлайн без .txt) 📗
— А на что тогда придумывают новых?
— На что? — Отчего-то грустнея прямо на глазах, ответил дед, — а каждый по своей причине, внуче. Попы, что в церквях служат — чтобы послаще пожить у него за пазухой, а другие?
…Я так думаю, Петро, что люди давно уже растеряли солнышко под сердцем, и боятся этого света. Видно, нашелся как-то хитрец, придумал, что проще переложить все с себя на какого-то бога, или на царя, на старосту в селе. Посмотри, даже дома муж да жена друг на друга стараются перекинуть свой груз.
Как навалился ворог — «бог нам поможет…», «а князюшко, светлый наш приди — побей шведа», «а богатыри наши — удальцы, прогоните супостата…». А случись такое, чтобы у каждого под сердцем и в голове был этот князь, царь или бог, чтобы каждый думал и решал сам, тогда и никакой и помощи со стороны не надо. Знаешь, как в народе говорили, перед тем, как скинуть с трона русского царя?
— Как?
— «Церквей по Руси все больше, а бога все меньше». Вот так, Петрок…, — дед утер ладошкой выкатившуюся вдруг на его скулу крупную слезу, — что мы все …о боге да о людях. А вот же, …и я все на него надеюсь, сижу, болтаю языком попусту, а надо о другом, о важном. Про нас, внуче, и начинать мне самому, а не уповать на какого-то бога. Ох и тяжко, — зажимая огромной ладонью переносицу, затрясся в плаче старик, — ой, как же тяжко, Петро…!
У Пустовых, — начал он, наконец, — беда случилась. Тетя Люба …крепко захворала. На ней малые — Васько с Олэной, а еще Яринка. …Немцы собирают молодых на работу, в Германию. Ежели и Яринку заберут? Любовь Николаевна пока и пониматься толком не может, не в себе она. Мы, конечно, помогаем, но …когда она еще поправится?
Офицеры, — дед, не в силах сдержаться, вздрагивал, плакал, но продолжал говорить, — сказали, что можно …вместо Яринки отправить тебя, мой внук, …мой дорогой, любимый внук.
Им, немчуре этой проклятой, нужен тот, кто при собаке будет. Она за каким-то чертом нужна им, сволочам этим, а есть — пить из чужих рук не хочет. Много наших забирают на год или два. С пропитанием и оплатой труда, их деньгами, что скоро и тут в ходу будут…
Ой, как же, без бога-то? — Непонятно к чему шепнул старик, — боже, боже… Где ж сил-то взять, сказать такое?
Яринку сгубят эти гады. Девчушка красивая. Може…, може ты, Петрок, съездил бы, поглядел там за собакой в этой проклятой Германии? Оно так выходит, что не в этот раз, так в следующий, все одно заберут эти паны тебя на работу, как и всех других, кто помоложе. Кто уже отбыл повинность, и тех, кто был в первой бумажке записан и не поехал, как Яринка, больше уж трогать не будут. Так лучше уж сразу отмучаться, а потом, как вернешься, заживем… Глядишь, и тут все наладится. Не век же воевать будут…
Для отправки на работу в Германию, со всего Легедзино немцы собрали только двенадцать человек. Все, как один мужского пола. Село знало страшную историю Пустовых и теперь местных девчат прятали подальше от глаз даже снюхавшихся с фашистами сельчан, а уж от солдат и подавно. С того самого злополучного дня, когда на семью агронома обрушилось страшное несчастье, ни одна женщина, кроме совсем уж древних старух, не выходила за ворота своего дома без особой надобности. Если уж и приходилось куда-то идти, то собирались соседями и двигались группами по три-четыре человека. Село в эти дни словно вымерло, но вот сегодня, на сбор отправляемых в Германию односельчан, к Правлению собрались почти все.
До этого дня домашние старались оберегать Петруху и не пускали его за ворота. Злые языки, винившие его во всех бедах семьи агронома, нет-нет да и доставали до ушей матери и бабки Марии, а что касалось деда, то тот умел ответить любому, да еще так, что все эти пустомели, и близко не знающие того, что произошло на самом деле, обходили от греха подальше их двор по соседней улице. И чего только не болтали вокруг о произошедшем с Любовью Николаевной. Слушая такое можно было и вовсе разувериться в людях.
Шли: дед, Петрок, позади их мать с младшими и бабка Мария. Улица была пустой. Лишь в конце ее, у Правления, толпился народ. Дед Моисей за ночь сварганил внуку из мешковины заплечную котомку на ремнях, точь в точь как солдатский вещмешок, а мать, натерев до красноты не просыхающее от слез лицо, собрала в дорогу еды, рубаху, штаны и старые ботинки, что остались еще с прошлого года.
Подходили тихо, но галдящие до того сельчане, увидев Бараненок, притихли, а те, кто всегда охоч почесать языки, тут же зашипели, глядя на Петруху, как на врага. Будто кто разворошил змеиный клубок. Хорошо хоть, что растолкав склонившиеся, и шепчущие на ухо друг к другу фигуры, к деду тут же двинулся его старинный друг Фока Гончарук:
— Ну что, Евдокимович, відправляєш хлопця в люди?
Дед глубоко вдохнул и глухо ответил:
— Я б, Фока, …лучше сам пять раз вместо него сходил. Как …косой по сердцу.
— Эх, — кивнул с пониманием Гончарук, — что теперь причитать? Може ще гостинці слати тобі звідти буде? …Веди хлопця. Чекають німці, питали вже…
Все одиннадцать ребят стояли, выстроившись у порога Правления. Высокий офицер, что замер перед ними, заложив руки за спину, увидев Петруху, как показалось, с облегчением выдохнул. Пан Юзеф тут же поднес ему какую-то кожаную папку и достал из нее список. В это время, выйдя из здания Правления, к ним направился Комендант. Майор Ремер, фамилию коего селяне уже знали, и этот …высокий долго о чем-то говорили, а поляк-переводчик черкал карандашом в списке, делая какие-то пометки. Одни из фамилий он обводил, другие — подчеркивал, или направлял стрелкой вниз. Когда он закончил, передал список высокому и тот, испросив у Ремера разрешения, вышел вперед:
— Архипчик Иван! — глядя сначала в список, а потом на легедзинских парней, громко сказал он.
— Есть, — нехотя отозвался Ваня.
— Бараненко Петр?
— Здесь…
— Просто поднимайте руку, — приказал офицер, — Бруй Валерий? Беркут Игнат? Волоцько Игнат? Вакуленко Николай? Добровой Сергей? Дрозд Игорь? Зимогор Николай? Тумаш Владимир? Ухтеев Олег? Яровой Хрисан? Все?
Офицер отдал список обратно пану Калужинскому и, выступив вперед перед парнями, обратился к селянам:
— Жители свободной Украины! Великая Германия, дойдя до Черного моря, выстроилась сплошным фронтом и сейчас стремительно движется на восток, добивая в своих тылах остатки жидовских политруков и управленцев. Коммунисты бегут! Здесь, под Киевом наши солдаты добивают последние части Красной армии, а дальше? Дальше — Москва.
Красный террор, еще в 1917 году навязанный вашему народу иудеями Троцким и Ульяновым-Лениным окончен. Еще один рывок и на освобожденной от красной чумы территории начнется мирная жизнь.
Те молодые люди, что отправляются сегодня в Германию, станут первыми из вас, кто познакомится с бытом и культурой Европы. Вы, по велению коммунистов, остались где-то в прошлом веке, тогда, как Европа все это время двигалась вперед по пути прогресса.
Вас держали тут, как скот, платя мизер за тяжелый, каторжный труд! Коммунисты и их приспешники намеренно разбивали сильные хозяйства, семьи, разбрасывая их по Сибири, Уралу и Дальнему востоку. Тысячи ваших земляков погибли в лагерях лишь за то, что они были крепкими хозяевами и вызывали зависть у подлых доносчиков.
Калужинский! Дайте бумагу! — офицер, не оборачиваясь, протянул руку и поляк, слегка смешавшись от неожиданности, тут же полез в свою толстую папку, судорожно вытянул и подал ему несколько листков. — Вот! — продолжил высокий офицер. Нам нужен порядок в свободной Украине и эти жидовские штучки больше не станут разрушать человеческие жизни…
Офицер махнул рукой, и из Правления вдруг вышли солдаты, волоча под вздох колыхнувшейся толпы избитого, всего в кровяных подтеках человека, в котором не сразу, но все же признали Гришу Головатого, местного пьяницу, что жил напротив агронома.
