Из блокады (СИ) - Волков Константин Борисович (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
И всё же хорошо, что так повернулось. Не стал я палачом! Застыл я, пугало из себя изображаю, а сам чувствую, волнение потихоньку улетучивается.
Смотрю, Сыч в луже, лицом вниз. Сил на ноги подняться не хватает. Да что там, на спину перевернуться не получается. Захлебнулся бы, наверное, если б петля шею не стянула. Можно подумать, уже преставился, горемычный, но нет, ноги изредка подёргиваются. Зато Партизан хрипит и корчится, глаза выпучились, лицо налилось кровью, а борода пропитавшись водой и грязью, превратилась в неопрятный клок. Перевернул Степан Сыча, раз - ножом по верёвке, два - выволок из лужи, а тот даже встать не попытался, глаза в серое, с голубым просветом, небо уставились, кажется, и не моргают.
- Чего застыл? - крикнул Степан. - Освободи Петра! А то, не ровен час, помрёт!
Я окончательно пришёл в себя, вижу, Силы у Партизана заканчиваются. Я к нему, петлю кое-как ослабил. А Хозяин заговорил о принципах гуманизма, о ценности человеческой жизни, о том, что в наше время общество не должно слепо мстить, а должно предоставлять возможность осознать и искупить. А потому, на основании вышесказанного, смертная казнь заменяется высылкой из Посёлка. Всё это я слышал краем уха, а сам радовался: поживут немножко, смертнички. Глядишь, будет у них в этой жизни что-то хорошее. Даже если вскорости пропадут за Оградой, я тут ни при чём.
Тишина, повисшая над площадью, заполнилась бранью и свистом. Я не понял, одобряют люди, или наоборот. Барачники, те недовольны - они всегда и всем недовольны. Но пока оторопели, что-то меж собой обсуждают. Ещё бы, их такой поворот сильно удивил.
Партизан тяжело поднялся на ноги. Он весь перепачкался грязью, а с бороды, с волос и одежды потекли струйки мутной воды. Ух, как его шатает!
А Сыч, видно, сообразить не может, на каком свете находится. Встал на четвереньки, из горла сиплый свист, голова, будто маятник, из стороны в сторону мотается.
- За ворота этих тварей, - бросил, уходя, Терентьев.
Захар и ребята своё дело знают. Сняли наручники, потащили Сыча и Партизана под локотки. Дружинники вокруг них сомкнули кольцо, оружие в боевой готовности, на случай, если гражданам придёт в голову самосуд учинить. Мы с кумом, что требовалось, сделали, дальше обойдутся без нас.
- Пошли, Олег, - сказал Степан. Я побрёл за ним, через площадь, мимо Правления, вглубь одичавшего, заросшего малиной и крыжовником, яблоневого сада. Когда мы оказались среди мокрых кустов и деревьев, он сунул мне в руки фляжку.
- На, хлебни, - сказал он. Я глотнул, будто воду. Ни вкуса, ни запаха не ощутил, а желудок вывернуло наизнанку. Еле успел я в кусты нырнуть.
Когда рвотные спазмы прекратились, стало мне легко и радостно. Перед Степаном я опозорился, только на это сейчас плевать. Утерев рукавом слёзы, я ещё раз приложился к фляжке. Теперь совсем хорошо!
Кум задумчиво смотрел на меня, видно опять что-то для себя решал.
- Сегодня отдыхаешь, - сказал, наконец, Степан. - Можешь напиться, можешь по бабам. А можешь - и то и другое.
- Да нормально, - пробормотал я. - Почти нормально... скажи, ты знал, что казни не будет?
- Не знал. Никогда не знаешь, что решит Хозяин. То есть, Партизана бы он точно помиловал, а насчёт Сыча были у меня сомнения. Тебе какая разница? Повесили, не повесили, не в этом дело. Дело в другом... - Степан вонзил в меня взгляд. - И как тебе? Трудно убить человека?
- Да, - честно сказал я. Чего врать, по мне прекрасно видно.
- Но можно, верно? Однажды переступишь через себя, а дальше легче будет.
- Не знаю, - сказал я. - Не хочу пробовать.
- Мало кто хочет, - вздохнул Степан. - Но кто-то должен, и никуда от этого не деться. Потому что такая она, жизнь наша. Главное, чтобы в привычку не вошло, и не стало в радость. Держи подарок. Ты ж у нас именинник, отметь это дело, как следует.
Степан отдал мне нож, которым он перерезал верёвки. Я взял, даже, помнится, поблагодарил. И пошёл выполнять распоряжение кума. Напиваться.
* * *
- Зацени, какую штуку мне Степан подарил!
Я достал из кармана нож. Разноцветная ручка, набранная из оргстекла, удобно легла в ладонь, тускло блеснуло лезвие. Бум! Я всадил нож в столешницу, и теперь он торчит меж бутылью, и миской с малосольными огурчиками.
- Как тебе? - спрашиваю я. Захар переводит взгляд с оружия на меня. Глаза его хитро сощурены, под вислыми усами прячется лукавая ухмылка. Только напрасно он так смотрит. Я-то знаю: нет в нём ни грамма хитрости. Много чего есть, а этого нет. Помню, когда я был пацанёнком, он усаживал меня на колени, а я просил рассказать "сказку про войну". Эх, как хорошо-то было: улучив момент, я дёргал дядьку Захара за ус. Главное в этом деле - суметь удрать. Замешкался - на тебе увесистый шлепок!
Плохо, что он тоже помнит мои проказы. Подозреваю, что я для Захара так и остался пацаном, значит, и отношение ко мне соответствующее. Но я всё равно его уважаю: хоть он мой начальник, но мужик душевный. Вчера за пьянку в рабочее время ждала бы меня серьёзная взбучка. Получил бы я в зубы, и месяц занимался бы исключительно разруливанием шумных бабьих свар. Сегодня - не так. Захар сидит напротив, а в кружки налит самогон. Случай особый. Во-первых, праздник у меня, а во-вторых... во-вторых, Степан Белов приказал напиться, приходится исполнять. Хорошо, что рядом Захар. Потому что, когда один, выпивка не радость, а сплошное мучение. Опять же, и поболтать с кем-то нужно.
Душевно сидим. Говорим о дельном, о пустяшном, и о сущей ерунде.
Захар выдёргивает нож из столешницы, пробует лезвие, взвешивает оружие на ладони.
- Красив, чёрт! - в голосе Захара нескрываемое восхищение. - Ничего не скажешь, красив. Получается у Степана такие штучки делать. Мастер!
Захар цепляет на кончик ножа огурчик, а мне говорит:
- Наливай, юбиляр.
Два десятка лет прошло с тех пор, как я появился на свет. Тогда это никого не обрадовало - некому было радоваться: имя отца неизвестно, а мать умерла после родов. И что прикажете делать с малышом? Люди не знали, как самим выжить, а тут я! Не ждали? Сюрпри-и-из! Терентьев решил: что вышло, то вышло - родился, так живи. Фамилию мне дали Первов, потому что я был первым, рождённым после Катастрофы, а назвали Олегом. Что-то с этим именем у Терентьева было связано там, в прежней жизни. Бездетная одинокая женщина согласилась за дополнительный паёк попробовать выходить нежеланного младенца, и у меня хватило наглости выжить. Спустя ещё какое-то время сделался я всеобщим любимцем, Клыков называл сыном полка, Терентьев своими руками мастерил для меня игрушки. К слову, игрушек было навалом, и самодельных, и оставшихся у людей от той жизни - всё несли мне. Каждый норовил хоть чем-то порадовать шустрого малыша. До трёх лет я был единственным выжившим ребёнком, появившимся на свет после катастрофы. Это после женщины, глядя на меня, перестали бояться рожать, и даже принялись делать это с каким-то азартом, словно бросились навёрстывать упущенное. Да разве наверстаешь? У нас и сейчас мало рожается детей, а уж тогда...
Мы выпиваем, Захар ест огурец с кончика ножа, потом делает быстрое, практически незаметное движение кистью руки. Бум! Нож трепещет, вонзившись в дверной косяк. Красиво запустил! Только у нас каждый мужичок знает, как с ножиком обращаться. И я так могу! Ну, почти так. Это не трудно. А если хорошее оружие, то совсем легко.
- Я вот что думаю, - говорит Захар. - Скучно ты живёшь. И неправильно. Тебе нужно хобби.
- Чего? - удивлённо переспрашиваю я.
- Займись чем-нибудь. - Степан вот ножи мастерит. И для нервов полезно, и есть, чем время занять.
- Вон ты о чём... Не, ножи я не умею.
- Научишься. Берёшь напильник, или рессору. А лучше их вместе. В общем, не знаю я, у Стёпки спроси. А я могу научить лобзиком выпиливать, этим я сам когда-то занимался. Жалко, лобзика у меня нет. А вот ещё вариант: мебель из ивы плести. А что, полезное дело!
