Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Двинцов только сейчас приметил характерное для юга мягкое "Г" и некоторую, ни с чем не сравнимую украинскую певучесть в Малушиных речах. Попросил спеть ещё что-нибудь. Малуша согласилась. К удивлению своему, услышал с детства знакомое начало:
Ой, на гори тай женцы жнуть,
Ой, на гори тай женцы жнуть,
А по-пид горою, яром-долыною
Козаки йдуть.
Гей, долыною, гей!...
В дальнейшем слова не совпадали, но Двинцову для обалдения и начала песни было достаточно. "Из какой же древности дошла до Украины эта "Дума", чтобы существовать и в этом мире? Что когда-то наши миры были единым целым, в том я уже не сомневаюсь. Вопрос только в том, когда и почему они разбежались, и в том, почему за всё это время население одной половинки достигло огромных достижений в науке, технике, а вторая - мирно покоится на уровне раннего средневековья, или того, что наши горе-историки сдуру кличут "Древней Русью", потому лишь, что воистину Древней Руси не знают." Вслух спросил:
- Малуша, а казаки, они кто у вас?
Женщина улыбнулась белозубо:
- От, чудной! То же, кто и у вас: козаки - те кто по рубежу на заставах стоят, кон земли славенской боронят. Кто ж ещё-то?
С лесных пастбищ прибрели коровы, следом за ними вернулись домой и кони. Подошедший вскоре Здравко развёл животных по стойлам, затем долго, с удовольствием умывался. Малуша, выглянув в оконце, позвала за стол. Двинцов удивился:
- А что рано так?
Здравко фыркнул:
- После заката паужинать едино только упыри садятся. Не знал?
- Нет... Слушай, а вот Семён говорил, что вы со зверями можете разговаривать. Это как: со всякими? А люди простые тоже так могут?
- Да нет, общую речь и у нас забывать стали. И зверь не всякий помнит, да и мы не вякого понять можем. Когда как. А люди? Пса там иль коня, корову ещё почти каждый разумеет, коли и не на их мове, так хоть на общей. Из лесного зверя ещё волка понять можно, медведя тож, рысь или льва чёрного - не всякий. А вот рыбы да гада какого ползучего уж и из берегинь никто не уразумеет, не поймёт. Водяные ещё могут, так им как без того.
- А как же вы их тогда есть можете?
- Кого?
- Да всех их. Вон у вас и коровы, и кабанчики, и охота ещё...
- Ой, и дурный ж ты, вот дурный! - Малуша рассмеялась, затем серьёзно объяснила, - Кто ж это корову есть будет? Не водилось у людей того! Она ж молоком поит-кормит, как мать родная. У кого ж на вторую мать рука подыметься? Разве нечисть какая! А кабанчики, так с ними в лес хорошо ходить. Берёшь на повод - и по грибы. Грузди чуют - ни единого не пропустят. Шуткую я. Слыхала, правда, что в каких-то краях и в самом деле так делается. Этих, что у нас увидал, Здравко в лесу малыми нашёл. Мать у них кто-то убил. Подрастут ещё немножко, и на волю выпустим. А дикого кабана - того да, бьют, коль уж Родом людям да прочим назначено мясное есть. Только ведь это не так, не баловство какое, у зверя да птицы убитых всяк охотник прощи спрошает. Потом, у нас, у берегинь то есть, ведь строже правила. Людям, к примеру, тех же кабанчиков и на мясо держать можно, и курей выкармливают. Корову никто и средь людей на мясо не пустит, а вот бычка - люди могут.
По двору шмыгнули дети, подскочили к "журавлю", плюхнули в рожицы воды из бадейки, помчались в дом. Вадим проводил их взглядом, поймал нечаянную мысль, спросил хозяина:
- Здравко, ты тут говорил, что помнишь, кем раньше был?
- Ну.
- А они что - тоже помнят?
- Дети-то? Пока - нет. Вспомнят всё, как в возраст войдут, а то, с прошлой-то памятью, какая бы им младость была? ... Не чада бы бегали - старички маленькие.
- А-а-а-а... Оно, конечно, - протянул Двинцов.
Зашли в дом, сели за длинный широкий стол. За печкой, в "бабьем куту" ещё возилась Малуша. Вынесла горшок с горячим, соблазнительно исходящим травяными ароматами, крапивным борщом, большую деревянную миску с янтарными ломтями печёной стерляди. Разложила каждому по луковке - для прикуски, раздала деревянные расписные ложки и деревянные же, причудливо резаные, двузубые вилки-бенечки. Подала мужу ржаной буханец, нож. Здравко резал толстыми ломтями, раздавал каждому. Затем хозяин встал, за ним поднялись и остальные. Здравко отломил хлебную корочку, плеснул на неё из ложки борща, приложил сверху кусочек рыбы и луковое пёрышко, бросил в печь на уголья:
- Славься, не гасни, очаг дома сего, славьтесь вовек предки-пращуры! Ныне, и присно, и во веки!
Приготовил вторую порцию, кинул в растворённое окно, подбросив высоко вверх:
- Славьтесь, светлые Боги! Славься Мать-сыра-Земля! Славно будь племя людское! Славься мир весь! Ныне, и присно, и во веки!
Третий кусочек хлеба с рыбой Здравко уже не забросил, а встав, аккуратно положил под лавку в дальнем углу:
- И ты, дедушка-хозяин, славен будь, ешь-пей сытно, дом стереги, горе отводи, детушек малых блюди, да нам в помощь будь! Живи с нами вовеки!
В уголке кто-то тихонько зашуршал, Двинцов мог поклясться, что слышит чьё-то тихое чавканье. По смыслу хозяйского обращения догадывался, что речь идёт о домовом, но, несмотря на то, что странного и чудесного навиделся уже, окончательно ещё поверить во всё не мог. Хотя ведь, вот они - берегини, за столом рядом едят! Да уж больно на людей схожи...
Ели молча, не спеша, по очереди черпая из горшка ложками, похрустывая луком, поддевали на вилки рыбу. Закончили. Из-за стола поднялись дружно. Здравко позвал:
- Пойдём, Вадим, на поляну, скоро народ соберётся, тебя слушать станем.
* * *
Дед Семён, как и не уходил никуда, всё так же сидел на берёзовом "кресле", только вместо янтаря выстругивал из липовой баклуши ложку. Долгий летний день подходил к концу, солнце спряталось уже за вершинами деревьев. Смеркалось. На поляне собрались берегини, расселись кто где. Семён подошёл к припасённой куче хвороста, высек огонь. Костёр, тихонько потрескивая, разгорался, бросая отблески на ожидавшие Двинцовской исповеди лица. Нагретый воздух над костром колыхался, подрагивал, колебля и видимое сквозь него. Здесь были и немногочисленные дети, сидели притихшими мышатами.
Старик подошёл к Двинцову, положил ему руку на плечо:
- Приступай, не бойся.
Вадим начал свой рассказ, сначала робея от внимательных, выжидающих взглядов множества слушателей, потом как-то перестал обращать на них внимание. Слушали долго, не перебивая.
- ... Так я и вышел к реке, к Днери, то есть, хотел вдоль по берегу дальше идти, да тут меня ваши девчата встретили. Ну... а дальше - и сами знаете, - закончил повествование о своих приключениях Двинцов.
Некоторое время сидели молча. Двинцов поглаживал лежащих в ногах, нос-к-носу, собак, ждал реакции, вопросов.
Поднявшись на ноги, заговорил Ратибор:
- Что ж, откуда и как к нам попал - то ясно. Не ты, Вадим, первый, не ты и последним станешь. И до тебя пришлецы появлялись, правда к нам на заставу ты первый вышел. А вот кто ты таков - того мы пока не узнали. Как рос, чему учился, кто родители твои были, кого в мире своём оставил - о том речь держи.
Его поддержал Дубок:
- Поведай ещё, как, Богов не зная, память о них храните, как заветы Отца нашего, Рода единого исполняете. Кого из младших Богов помните?
Семён попросил:
- Начинай с мира вашего: каков он с виду, какие народы живут, во что веруют, как управляются. Кой-чего и мы сами ведаем, а всё ж хотелось от тебя услыхать, как ты разумеешь, во что сам веруешь.
Двинцов, как сумел, рассказал о своём мире, о разнообразии государств и народов, существующих и известных древних. Попытался обрисовать политическое устройство разных стран, географию своего мира, по памяти начертив на бересте карту обоих полушарий. Слушали внимательно, особо не удивляясь. Перешёл к религиям, пытаясь подать в хронологическом порядке, начиная с древних, насколько сам помнил. Особо остановился на славянской мифологии, добросовестно перечислив Перуна, Хорса, Ярилу, Дажьбога, Святовита, Ладу, Лелю, Живу, Велеса, Стрибога, Сварога, упомянул о поныне существующих поверьях о леших, домовых, русалках. Закончил христианством, о котором рассказал более подробно, практически пересказав "Новый Завет", упомянув о множестве сект и их непримиримом отношении друг к другу, честно признавшись, что, кроме особенностей проведения обрядовых церемоний, лично не видит в конфессиях никакой разницы.
