Наш человек на небе (СИ) - Дубчек Виктор Петрович (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
- Перестань кривляться, — сухо сказал нарком. — Как там у тебя: «для разнообразия».
- Перестану, — пообещал Мясников. — Вот докривляюсь — и перестану. Берия нахмурился.
- Ты не хмурься, — сказал майор, — ты чего от меня добиваешься? Правды? Так другой правды у меня для тебя нет. Всё рассказал, как было. Не доверяешь? Так я...
- Тебе доверяю, — сказал Берия. — Обстоятельствам — нет. Я должен гарантировать, что информация, полученная из пакетов, достоверна. Мясников дёрнул кривым шрамом на щеке:
- Может, в Оси в таких случаях и принято... гарантировать. Ну, знаешь: пришли чужие люди, натоптали пол-Берлина, забрали пакеты — а Гитлер им лично всё гарантирует, и целостность передаваемых данных, и уведомление отправителя о результатах передачи... А у нас вот по-другому вышло: что схватил, то и притаранил. Зато быстро. Ручки жать не приходится — но и пакеты повторно запросить не получится.
- Вот эти два в приёмной забрали? — спросил нарком, упирая карандаш тыльным торцом в соответствующую фотографию.
- Так точно.
- А эти — в кабинете Гитлера?
- Так точно. У Окто же кинокамера в обруче... в шлеме. Весь рейд должен быть записан.
- По кадрам просмотрели, — признался Берия. — И даже принято решение снимать художественную ленту по мотивам.
- Сам? — с интересом уточнил Мясников, тыча пальцем куда-то в потолок.
Берия кивнул.
Иосиф Виссарионович находился в кабинете на втором этаже, а лорд Вейдер — в космическом корабле на орбите... но всё равно казалось, что Сталин выше. А ещё казалось, — иногда даже Берии, — что с такой высоты не может быть дела до обыкновенных, «маленьких» забот — например, кинематографа. Однако ж — было.
- Посмотрю, — хмыкнул Мясников. — Как называться будет фильма-то?
- Пока не решили. То ли «Героизм лазутчиков», то ли «Несколько осенних моментов». Без подробностей, естественно. Просто: обычная Советская разведывательно-диверсионная группа проникает...
- Так мы и есть — обычная.
Лаврентий Палыч, в общем-то, не удивился: понимал, что Мясников говорит совершенно искренно. Такой человек: всё время чему-то не тому удивляется.
В жизни некоторых людей, — сколь бы протяжённой во времени она ни оказалась, — происходит очень мало того, что можно назвать собственно жизнью. Ничего настоящего, ничего — важного... так, не жизнь, а эпизоды какие-то. В конце пути озираешься, пытаясь вылущить главное — но главного
- то и нет; жизнь рассыпается минутной шелухой.
У других людей — наоборот. Их жизни вмещают куда больше событий, чем способна сохранить память. Затем отбираешь главное — и складывается впечатление, что главным было всё, настолько громаден и эпохален каждый шаг такого человека; да что «человека» — титана!..
А на самом деле — просто повезло. Повезло родиться на переломе эпох, повезло застать Революцию, две войны... повезло не наложить в штаны от такого везения. Конечно, только безумцу может быть не страшно в моменты, ломающие всю историю человечества. Человек, — даже самый значительный, — не более чем жалкая песчинка в дни смуты.
Но ведь человек не более чем песчинка и в любой другой день... и лишь решимость в самой отчаянной заварухе способна превратить его в нечто большее. А для превращения совокупности песчинок в народ-герой всего-то и нужно — Революция, две войны...
Мясников прожил куда больше, чем две. Как о шестнадцатом годе встал под ружьё, так и... считай, сплошная война, а не жизнь. Сложно такого человека взволновать кровью; зато мирные проявления, — какая-нибудь особо нежная ромашка, новая кинокомедия, ненавязчивое наблюдение за влюблёнными молокососами, — вполне способны на пару-тройку ударов придержать закалённое суровое сердце.
На пару-тройку — не дольше.
Не тот человек.
А не будь «таких» людей, насилие по отношению к врагам, — а по отношению к сознательным врагам насилие неизбежно, необходимо и поощряется, — насилие пришлось бы перекладывать на плечи других, куда менее сильных и стойких людей; на плечи тех, кого это самое насилие способно свести с ума и перетянуть на тёмную сторону...
Что за чушь лезет в голову, подумал Берия, спохватываясь. Старею, что ли. «Тёмная сторона»... да ты поэт, Лаврентий.
Он повернулся к Мясникову:
- А давай-ка мы с тобой сейчас кофе выпьем? И поговорим по душам... давно не говорили. У меня тут кофе есть, говорят, хороший.
- «Хороший» или «хорошее»? — подозрительно уточнил майор.
- «Хороший», «хороший», — Берия достал кружки и потянулся за телефонной трубкой. — И тебе это прекрасно известно.
- Забыл, — отмахнулся Мясников. — Всё забыл. В горах изранен в лоб. Дудки, подумал нарком, набирая номер, уж ты-то подобных вещей не забываешь. При тебе ляпни «кофе» в среднем роде — раз поправишь, два поправишь, на третий пристрелишь. Настоящий НКВДшник — он завсегда грамматический НКВДшник.
И ведь обнаглел же, гад такой: меня, наркома своего, проверяет. Хотя ему, пожалуй, можно.
Будучи человеком редкой, врождённой интеллигентности, Берия ценил деликатность в беседе и общался с людьми почти исключительно на «Вы». На «ты» Лаврентий Палыч переходил или когда был крайне недоволен, — а критерии недовольства у Народного комиссара внутренних дел, понятно, слегка отличались от общегражданских, — или в разговоре с самыми близкими и доверенными людьми.
Со Сталиным — когда Иосиф Виссарионович позволял себе хоть немного расслабиться, — редко, невозможно редко, — и нуждался в собеседнике. С Меркуловым, которого знал и ценил по работе в бакинской ЧК. С Артамоновым, — парень как раз приволок кофейник, — которого в своё время вытащил из подростковой банды, устроил в ФЗУ, затем забрал к себе в секретариат; в общем, относился, как к сыну.
С Мясниковым...
- Лучший кофе из Канады, — сказал Мясников, прикладываясь к кружке, — отхлебнёшь — прощай, гонады!
- Верно, — удивлённо сказал Лаврентий Палыч, — действительно ленд
- лиз. А ты что, кофе уже и на вкус различаешь?
- Само собой, — ответил Мясников, — я, для разнообразия, вообще большой гурман и в чём-то даже эстет. Ну и с Артамоновым твоим перемолвиться успел.
Мужчины сдержанно посмеялись.
- А выспаться хоть успел? — поинтересовался нарком. — Если что, давай у ребят на диване прикорни. Вечер долгий намечается.
- Шутишь, Лаврентий. Я в самолёте отхраповал, потом у себя. Видишь? даже побриться успел. Вообще, почти десятичасовой сон, да ещё с утра похохотать — это прекрасно. Встретим союзника в лучшем виде. Мясников выпятил губы дудочкой и снова приложился к кружке, — видно, не так уж плох был кофе, — затем добавил:
- Хотя смысла не вижу. В почётный караул с моей-то харей, знаешь... весялуха. Белорусская народная плясовая.
- У союзников культ героизма, — просто объяснил Лаврентий Палыч. — Хотя как раз тебя я, в основном, ради документов вызвал.
- Думаешь, всё-таки специально подготовленная деза?
- Не знаю. Но от подлинности документов, — особенно из четвёртого пакета, — очень многое будет зависеть. Прежде всего, в политическом плане. Поэтому важно убедиться, что бумаги к вам попали случайно и против воли немцев.
- Говорю же, — повторил Мясников, — наугад брали. Мы уходили с Юно и Гитлером, когда там выбирать-то? Половинкин, что под руку попалось, то и прихватил. Хозяйственный парень.
- Герой... — пробормотал Берия, — тоже герой.
Он отставил пустую кружку и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
- Страшно было?
- Очень.
- Страшнее, чем в Харбине?
- Страшнее.
- Чем в Дербенте?
- Намного.
- Тогда почему?..
Лаврентий Палыч не договорил, но, разумеется, Мясников его понял: речь шла не о его личном страхе. Просто Берии очень надо было понять — из каких соображений исходил такой опытный человек, как Мясников, когда оценивал невозможную задачу как выполнимую.
- Половинкин, — сказал майор.
- Что Половинкин?
- Повлиял. Пришёл, говорит: Юно пропала. И как-то сразу понятно, что надо выручать. Любой ценой.
