Враг у порога - Гаррисон Гарри (читаем книги .TXT) 📗
Ответа не последовало. Пробормотав какие-то любезности, герцог отвернулся к окну. И в этот миг услышал, как в нагрудном кармане что-то зашуршало. Ах да, верно, вспомнил он, перед самой церемонией адъютант дал ему депешу. Выудив послание, герцог быстро пробежал его глазами. И, не сдержавшись, буркнул:
– Три тысячи чертей!
– Что там? – нахмурилась Виктория, питавшая антипатию к сильным выражениям.
– Да этот клерк из министерства внутренних дел, которого арестовали, – помахал герцог бумагой, – у которого ни с того ни с сего вдруг завелись деньги. По фамилии Уикс.
– И что он?
– Заговорил. Сознался. Полагаю, пришлось применить меры убеждения, каковые, несомненно, он с лихвой заслужил. Оказывается, он в самом деле предатель, шпион чертов, продавал самые сокровенные секреты Британии этим янки. Одному богу ведомо, что он им наговорил. Предатель. И ведь даже не ирландец. Такому я бы еще поверил, право.
– Англичанин? Нам прямо не верится. И что с ним сделают? Будет суд?
– Ни к чему вытаскивать грязное белье на всеобщее обозрение. Правду говоря, с ним уже покончили. Сознавшегося шпиона ждет скорый суд. Обвинительное заключение. Повешение за измену. Погребение в Тауэре. А следовало бы сперва выпустить ему кишки и четвертовать. – Скомкав листок, герцог швырнул его на пол.
Улицы были запружены толпами желающих увидеть проезжающую королеву, поскольку Ирландию она посещала нечасто. Сорванцы, бежавшие рядом с каретой, бурно ликовали, как и зрители.
Карета вместе с эскадроном караула свернула за угол, на более убогие, тесные улочки. Разбитую мостовую здесь усеивал мусор, забивший сточные канавы. Здесь не слышны были приветственные возгласы, а некоторые из кутающихся в платки женщин даже поворачивались спиной и шагали прочь от кареты и эскорта. Королева была чересчур переполнена скорбью о почившем Альберте, чтобы обращать внимание на такие пустяки, в отличие от герцога, не выносившего Ирландию и ее народ, как и многие представители его класса.
– Католики вонючие, – проворчал он под нос, надвинув на лоб свою шляпу и сердито воззрившись на спину кучера.
По ту сторону просторов Атлантического океана находился Вашингтон, снова ставший столицей страны, где воцарился мир – по крайней мере, на время. Тучи уже сгущались на горизонте, и будущее представлялось не радужным, отнюдь не радужным.
– Вид у вас весьма горестный, – заметил Авраам Линкольн, когда в его кабинет проводили Иуду П. Бенджамина. Дородный южанин молча кивнул, колыхнув своими брылястыми щеками, и тяжело опустился в кресло, но не раскрыл рта, пока секретарь Линкольна Джон Николай не удалился, закрыв за собой дверь.
– Беды осаждают меня со всех сторон, сэр, горести ложатся на мои плечи тяжким бременем. Кажется, стоит мне справиться с одной из них, и на ее месте вырастают две новые. Изменить все общество и образ его мышления – дело не из легких. Этот процесс перемен… как бы его назвать?
– Перестройка? – предложил Линкольн.
– Не совсем, потому что мы ничего не разбираем, чтобы отстроить заново. По-моему, «реформация» будет точнее. Мы реформируем все общество, и никому-то это не по душе. Фридменовское бюро – по-прежнему мыльный пузырь, набитый доброхотами, желающими всяческого блага бывшим рабам. Освобожденные рабы недовольны, потому что свобода вроде бы и не изменила их положения. Но на всякого, кто желает им добра, находится дюжина желающих всячески сдерживать прогресс. Плантаторы Миссисипи все еще стремятся получить щедрую компенсацию за освобождение рабов. А когда освобожденные рабы пытаются получить работу на плантациях, то им предлагают нищенское жалованье, которого едва хватает, чтобы они не протянули ноги от голода. Единственный лучик надежды во всем этом предприятии – трудящиеся классы. Солдаты, вернувшиеся с войны, находят работу на восстановлении железных дорог, а также на новых предприятиях создаваемой нами промышленности. Им платят за труд звонкой монетой, что весьма помогает становлению экономики. Но даже тут мы сталкиваемся с раздорами. Когда освобожденные негры стремятся получить работу на этих заводах и фабриках, белые рабочие зачастую отказываются работать бок о бок с ними. Плантаторы недовольны всем подряд и противятся всему, что мы ни предпринимаем. Даже мелкие фермеры приходят в ярость, когда узнают, что земля приобретена для освобожденных рабов… Я не решаюсь продолжать.
– Неужели ни единого лучика света в этом непроглядном мраке?
– Да нет, конечно, кое-что брезжит. Я отвлек часть средств Фридменовского бюро на финансирование негритянских церквей и обществ взаимного согласия. Они – наше спасение. Они уже завоевали уважение негритянских общин и оказывают реальную помощь нуждающимся. Но при том, что все эти организации помогают нам, я вижу, как собираются и темные силы. Нам ни на миг не следует забывать, что рабство всегда было основой южной жизни. Оно одновременно являло собой и систему труда, и форму расовых взаимоотношений, и основание для формирования местного правящего класса. Люди, считающие себя столпами общества, полагают, что их положение пошатнулось. Считают, что на новом Юге они оказались в изоляции – и совершенно правы. По мере того как деньги перетекают из сельского хозяйства в промышленность, формируется новая элита. А плантаторам это не по вкусу. Посему неудивительно, что появляются сторонники насилия, противящиеся любым переменам на Юге. А также и другие, обвиняющие нас в том, что мы отдаем черным предпочтение перед белыми. Великий страх поселился в моей душе.
– Крепитесь, Иуда. Всем нам надо найти в себе силы. Но вам прежде всех, ибо вы несете чудовищное бремя. Еще никто на свете не осуществлял ничего подобного, ни одно общество не прикладывало таких трудов, чтобы изменить свой уклад. И нельзя позволить, чтобы мы отреклись от своего долга из-за клеветнических обвинений, угроз свержения правительства или заточения нас в темницы. Давайте верить, что правое дело восторжествует, и эта вера позволит нам пренебречь опасностью и исполнить наш долг по своему разумению.
– Мне остается лишь молиться, чтобы найти в себе силы, господин президент, ибо порой я чувствую ужасную усталость. И более всего ранит меня ненависть собратьев-южан – людей, которых я знаю не один год и которые за глаза называют меня предателем.
Тут уж Линкольну возразить было нечего. Он просмотрел документы, принесенные Бенджамином, и на бумаге прогресс выглядел весьма гладко. Рабы получают свободу, выплаты ведутся – и бывшим рабовладельцам, и демобилизованным солдатам.
– Вы справляетесь недурно, весьма недурно, – сказал Линкольн, укладывая бумаги аккуратной стопкой. Послышался негромкий стук в дверь, и вошел Николай.
– Господин президент, вы хотели знать, когда прибудет мистер Милл. Он уже здесь, и вместе с ним его дочь.
– Что ж, еще лучше. Он много о ней рассказывал. Пригласите. – Линкольн обернулся к Бенджамину. – Я чрезвычайно рад, что вы здесь. В минуту душевной невзгоды Милл способен поддержать пошатнувшуюся решимость.
Оба встали навстречу вошедшим Джону Стюарту Миллу с дочерью.
– Президент Линкольн и мистер Бенджамин, позвольте представить вам мою дочь Элен.
Элен оказалась симпатичной девушкой с такими же сверкающими живым умом глазами, как и у отца. Она с теплой улыбкой сделала реверанс.
– Отец описывал вас в самых восторженных выражениях, – заметил Линкольн. – И как музу, и как помощницу в работе.
– Отец чересчур добр ко мне, господин президент. В нашей семье гений – он.
– Которому нипочем бы не дотянуть до гения, – запротестовал Милл, – если бы не неустанная поддержка – твоя и твоей дорогой матушки.
– Должен поблагодарить вас обоих, – произнес Бенджамин, – за помощь и совет в час, когда наша страна в них остро нуждается. Если следовать вашему плану, мы получим совершенно новую страну – и особенно новый Юг, которому суждено взрасти на останках старого.
– Это не мой план, мистер Бенджамин. Я лишь указал и растолковал кое-какие экономические реалии. Наука развивается вместе с человечеством. Мы должны опираться на прошлое. Рикардо был великими человеком, и его экономические теории вывели философов, в том числе и меня, на тропу более глубокого познания.
