Аристотель и оружие - де Камп Лайон Спрэг (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Но основной причиной моего безрассудного поведения явилось крепкое вино. В своем мире я пил очень редко и не привык к подобным попойкам.
Аттал при упоминании о механических слонах весь превратился в слух.
– Да что ты говоришь!
– Да, у нас есть и кое-что получше. Если наземные войска противника отражают атаки наших стальных слонов, мы посылаем летающие колесницы, запряженные грифонами, и сверху осыпаем неприятеля дротиками. – Мне казалось, что я изобретателен, как никогда.
Аттал открыл рот от изумления: «Что еще?»
– Ну... э... у нас также мощный флот, знаешь, мы контролируем низовья Ганга и прилегающую часть Океана. Нашим кораблям не нужны ни паруса, ни весла. Их приводят в движение машины.
– Все индийцы владеют подобными чудесами?
– В общем, да, но паталипутранцы искуснее всех. Когда в морских сражениях численный перевес на нашей стороне, мы посылаем ручных тритонов, которые подплывают под корабли и продырявливают днища.
Аттал нахмурился.
– Скажи мне, варвар, почему, имея столь разрушительное оружие, палалал... патапата... жители вашего города не завоевали весь мир?
Я пьяно рассмеялся и хлопнул Аттала по плечу:
– Да мы его уже давно завоевали, приятель. Вы, македонцы, еще просто не заметили, что находитесь под нашим владычеством.
Аттал переварил все это и грозно нахмурился:
– По-моему, ты дурачил меня, варвар! Меня! Клянусь Гераклом, я тебя...
Он поднялся и размахнулся, чтобы ударить меня кулаком. Я поднял руку, пытаясь защитить лицо.
– Аттал! – окликнули его с другого конца. Царь Филипп следил за нами.
Аттал опустил кулак и пробормотал что-то вроде. «Воистину летающие колесницы и ручные Тритоны!» – и, спотыкаясь, направился к своей компании.
Я помнил, что у него впереди не было счастливого будущего. Ему было суждено выдать свою племянницу замуж за Филиппа, молодую женщину и ее младенца умертвят по приказу Олимпиады, первой жены Филиппа, после того как сам царь падет от руки вероломного убийцы. Вскоре, по повелению Александра, расправятся и с Атталом. У меня язык чесался, так мне хотелось намекнуть ему на то, что его ждет, но я сдержался. Я и так привлек к себе слишком много внимания.
Позже, когда попойка была в полном разгаре, пришел Аристотель и шуганул мальчишек. Он сказал мне: «Пойдем, Жандра, прогуляемшя, проветримшя да и пойдем тоже шпать. Эти македонцы как беждонные бочки. Мне жа ними не угнатьшя».
На улице он сказал:
– Аттал думает, что ты першидшкий шпион.
– Я? Шпион? Но, ради Геры, почему? – Про себя я проклинал свою глупость, из-за которой нажил себе врага. Когда-нибудь я научусь общаться с представителями рода человеческого?
Аристотель продолжил:
– Он шчитает, что никто не может проехать череж вшю штрану и, как ты, оштатьшя в полном неведении о том, что в ней проишходит. Ты жнаешь о Першидшком царштве больше, чем говоришь, но не хочешь, чтобы мы думали, что ты как-то швяжан ш ним. А ешли ты не перш, то жачем тебе это шкрывать, ешли только ты не прибыл к нам ш враждебными намерениями?
– Перс мог бы опасаться того, что эллины относятся к персам враждебно. Хоть я не перс, – добавил я поспешно.
– Вовше нет. В Элладе шпокойно живет много першов. Вшпомни Артабажа ш шыновьями, бежавшего от швоего царя и живущего в Пелле.
Тут – гораздо позже, чем следовало, – мне пришло в голову, как я могу доказать свою невиновность.
– На самом деле я заехал на север дальше, чем я говорил, и проехал севернее Каспийского и Эвксинского морей, а потому миновал владения Великого Царя, кроме Бактрийских пустынь.
– Правда? Тогда почему же ты молчал? Ешли это так, то ты дал ответ на вопрош, выжывающий ожешточенные шпоры наших географов, являетшя ли Кашпийское море внутренним или же это – чашть Шеверного Океана.
– Я боялся, что мне никто не поверит.
– Я не жнаю, чему верить, Жандра. Ты штранный человек. Я не думаю, что ты перш – никогда еще не было перша-филошофа. Хорошо, что ты не перш.
– Почему?
– Потому что я _ненавижу_ Першию, – прошипел он.
– Да?
– Да. Я мог бы перечишлить вше нешчаштья, которые принешли нам Великие Цари, но доштаточно того, что они предательшки шхватили моего вожлюбленного тештя, пытали и жатем рашпяли его. Некоторые, как Ишократ, говорят о том, что эллинам надо объединитьшя и жавоевать Першию, и, вожможно, Филипп, ешли будет жив, попытаетшя шделать это. Однако, – проговорил он уже другим тоном, – я надеюшь, он не будет втягивать в эту войну города Эллады; оплотам цивилизации нет дела до грыжни между тиранами.
– У нас в Индии считают, – сказал я нравоучительно, – что имеют значение только личные качества человека, а не его национальность. Люди всех национальностей бывают хорошими, плохими и никакими.
Аристотель пожал плечами:
– Я жнал и достойных першов тоже, но это чудовищное раждутое гошударштво... Не может быть дейштвительно цивилижованной штраны ш населением больше чем в нешколько тышяч человек.
Не имело смысла рассказывать ему, что огромные государства, какими бы чудовищными и раздутыми они ни казались ему, отныне и навсегда станут неотъемлемой чертой пейзажа планеты. Я старался изменить научные методы Аристотеля, а не его отсталые взгляды на международные отношения.
На следующее утро царь Филипп со своими людьми и шесть учеников Аристотеля ускакали в сторону Пеллы, а за ними потянулся караван вьючных мулов и личные рабы мальчиков. Аристотель сказал:
– Будем надеятьшя, что какой-нибудь шлучайный пущенный иж пращи камень не вышибет иж Алекшандра можги раньше, чем у него будет шанш покажать, на что он шпошобен. Он одаренный мальчик и может далеко пойти, хотя ешли он жакушит удила, то ш ним не шправитьшя. А теперь, мой дорогой Жандра, вернемшя к вопрошу об атомах, о которых ты нешешь такой явный вждор. Во-первых, ты должен прижнать, что, ешли шущештвует целое, должна шущештвовать и чашть его. А отшюда шледует, что нет неделимых чаштиц...
Тремя днями позже, когда мы все еще бились над проблемой атома, стук копыт прервал нашу беседу. Подъехал Аттал с целым отрядом всадников. Рядом с Атталом скакал высокий смуглый мужчина с длинной седой бородой. Его внешность навела меня на мысль, что он, должно быть, тоже прибыл из моего времени, потому что он был в шапке, куртке и штанах. При одном только виде знакомой одежды сердце мое наполнилось тоской по миру, из которого я прибыл, хотя я ненавидел его, когда жил в нем.
Правда, одежда этого человека была не совсем такой, как в моем мире. Шапка представляла собой цилиндрический войлочный колпак с наушниками. Коричневая куртка длиной до колен была одного цвета со штанами. Поверх куртки был надет линялый желтый жилет, расшитый красными и голубыми цветочками. Весь костюм был старым и поношенным, повсюду виднелись заплаты. Сам он был крупным, костистым, с огромным крючковатым носом, широкими скулами и маленькими глазками под кустистыми нависшими бровями.
Все спешились, и несколько конюхов прошли, собирая поводья, чтобы лошади не разбежались. Солдаты окружили нас и встали, опираясь на копья; круглые бронзовые щиты висели у них за спиной. Копья были обычными шестифутовыми пиками греческих гоплитов, а не сариссами – двенадцати-пятнадцатифутовыми копьями фалангистов.
Аттал сказал:
– Я бы хотел задать твоему гостю еще несколько вопросов по философии, о Аристотель.
– Шпрашивай.
Аттал повернулся, но не ко мне, а к седобородому. Он сказал ему что-то, а тот обратился ко мне на незнакомом языке.
– Не понимаю, – сказал я.
Седобородый снова заговорил, как мне показалось, на другом языке. Несколько раз он обращался ко мне, каждый раз слова его звучали иначе и каждый раз мне приходилось отвечать, что я не понимаю.
– Вот видите, – сказал Аттал, – он делает вид, что не понимает по-персидски, мидийски, армянски и по-арамейски. Он не смог бы проехать через владения Великого Царя, не выучив хотя бы один из этих языков.
