Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗
Так было, подумал Гурьев. Так было, это правда. А теперь не будет. Больше никогда.
— Сурово ты разговариваешь, атаман. Но, вот так сурово — напрасно. Я знаю, что у тебя за беда с моряком приключилась. Как только он из похода вернётся, я с ним побеседую по душам. И сделаю так, что он ни тебя, ни людей твоих — вообще ничего замечать не будет. А девочку — оставь. Прошу, как серьёзного человека.
— Хочешь сам ей целку сломать? — улыбнулся бритый. — Хорош, хорош. А ещё учитель. Я первый, потом ребята мои. Нас много, но биксам, когда в раж войдут, это нравится. А потом ты. Так уж и быть, — бритый прикрыл глаза и кивнул. — Если не побрезгуешь, конечно, после нас-то.
Он засмеялся. Молодцы по правую и левую руку от бритого тоже заржали, довольные. Смейся, смейся, подумал Гурьев. Действительно, легавый. Да и то — бывший. Смейся, нелюдь. И я посмеюсь. Потом. Он улыбнулся:
— Ты, часом, сам не влюбился, атаман? Вот уж не ожидал, от такого человека. Но, на самом деле, — немудрено.
— Следи за базаром, учитель, — ощерился бандит с наганом. — Ты кому тычешь, ты?!
Гурьев медленно повернул голову к владельцу нагана и удивился:
— А кто разрешал открывать рот? Николай Протасович?
Мужик с наганом сначала недоумённо вытаращился на Гурьева, потом — на Ферзя. И только потом, опомнившись, схватился за рукоятку оружия. Второй угрожающе подался в сторону Гурьева. Гурьев же — сидел, даже не шелохнувшись. Впрочем, ни на какие действия, кроме жестов, без команды Ферзя парочка, похоже, решиться не могла. Это Гурьева порадовало. Он снова обратил лицо к Ферзю:
— Так о чём это мы, Николай Протасович?
— О деле, — кивнул Ферзь. — Только за базаром следить всё одно полезно.
— Стараюсь, — скромно потупился Гурьев. — Стараюсь, Николай Протасович. Но я же с тобой разговариваю, а тут — не разбери-пойми, что.
— Ну, ты, бля!!!
— Ша. И кто ж ты кто такой? — спокойно удивился Ферзь. — Кто ж ты такой — мне тыкать? Тебя чему в институтах учили? Взрослым, уважаемым людям — «вы» положено говорить.
— Вот мне и говорят, — кивнул Гурьев. — На «ты» со мной только близкие люди. В общем, ты определись, Николай Протасович. Или «ты», или «вы». А можно просто — по имени-отчеству. Яков Кириллович.
— Яков Кириллович, — Ферзь усмехнулся, продолжая Гурьева настороженно, но без страха изучать. — Ну. И кто ж ты такой?
— А ведь ты не знаешь, — спокойно ответил Гурьев, — и даже тебе любопытно это узнать. Что, разве тебе не докладывали?
— Ты учти, учитель…
— Я не учитель, Николай Протасович, — мягко перебил его Гурьев, — я наставник. Это, в общем, разные вещи.
Повисла пауза. Гурьев ждал. Ферзь, посопев еле слышно, кивнул своим шестёркам:
— А ну, оба. Идите, курните чуток.
Оба мужика поднялись и двинулись в противоположный конец зала, окинув Гурьева угрожающими взглядами. Дисциплинка, подумал он. Ну, ничего, ничего. А направление неверное, ребятки. Надо наискосок бы идти, чтобы нас обоих в поле зрения держать. А то хозяин к вам лицом, а я — спиной. Ни глаз, ни рук вы моих не видите. Ну, да где ж вам такие тонкости постигать было, золотая рота.
— Говори, кто такой.
— Интересно, правда? — Гурьев усмехнулся. — Для старого боевого товарища — слишком молод. А для молодого щегла — слишком хорош.
— Хватит.
— Ну, хватит — так хватит. То, что ты обо мне знаешь — ничему не верь. Работы в крепости видел?
— Ну. И тебя там видели. Дальше что?
— Продай мне девочку. Я понимаю, что слово назад не возьмёшь, авторитет нельзя ронять. Мне таких вещей объяснять не нужно. Так что?
— Сколько?
— Полпроцента.
— Чё?!?
— Полпроцента, Николай Протасович. Это такие деньги, — Гурьев закатил глаза и покачал головой. — Ну, мне нет никакого резона с тобой воевать, Николай Протасович. Вообще никакого. У тебя свои дела, у меня свои. Это у моряка песни революционные в башке звенят, а мы-то с тобой — взрослые люди. Я знаю, ты в городе порядок навёл, шпану прищучил. Это дело правильное. Большое тебе за это человеческое спасибо. Хочешь, могу к ордену представить. За трудовые заслуги. А девочку продай.
— А что, не помешает мне орденок, — усмехнулся Ферзь. — Уважают у нас орденоносцев. А ты не молод ли, часом, такими понтами кидаться?
— Я молод, для чего надо. А для чего надо — стар. Ты же сам сказал — хватит. Будем торговаться, или что?
— Зачем тебе бикса?
— Фу, Николай Протасович. Ты же серьёзный, авторитетный человек. К чему эти глупые детские слова? Тем более, ты ни разу не чалился, зону если и топтал — так только в форме, в предбаннике. Или у кума в кабинете.
— Мало знаешь — крепко спишь.
— Так а я о чём? — светло улыбнулся Гурьев.
— Что ты там копаешь? Там нет ничего. Давно всё перерыли.
— А я глубже копаю, Николай Протасович. Очень, очень глубоко. И там, где я копаю — всегда что-то есть.
Всегда, подумал Гурьев. Всегда. И клад я уже нашёл. Только клад этот по карманам не рассуёшь, в Румынию или Турцию не сплавишь.
— И сколько это?
— А я не знаю. Знаю, что много. Очень много. Поэтому и говорю — полпроцента.
— Это не разговор. Половина. И сто тысяч.
— Сто тысяч? — удивился Гурьев. — Да это ж грабёж. Ну, впрочем, в сравнении с теми полпроцента, о которых я веду речь — это так, на булавки. А почему — сто? Это за шаланду потопленную, что ли?
— Мне так хочется.
— Я понял. Денег не будет, Николай Протасович. Бюджет прописан, я такую сумму изыскать просто не могу — нужны серьёзные обоснования.
— Какой ещё бюджет?!
— Ну, Николай Протасович, — Гурьев поднял температуру удивления на несколько градусов. — Это же государственное дело. У меня есть, конечно, определённая степень свободы, но после находки, а не до.
— Нужна девка — найдёшь деньги. Сто тысяч. Я сказал. А клад выкопаешь — тогда посмотрим на твои — скажем, десять процентов. Раз дело государственное.
— Три четверти процента.
— Пять.
— Один.
— Деньги когда?
— Десять тысяч — пятнадцатого. Сорок — двадцать второго. И пятьдесят — двадцать девятого. Я не хочу ничего — ни сложностей, ни неприятностей. Здесь же, в это же время. Можно через доверенное лицо.
— Смотри, Яков Кириллович. Кто нас обидит — трёх дней не проживёт.
— Нас, Николай Протасович, — усмехнулся Гурьев. — Нас.
— Ага, — прищурился Ферзь. — Нас, значит. Интересно. А я слыхал, что всех придавили, как следует.
— Трава и бетон ломает, Николай Протасович.
— Ну-ну. Куришь?
— Курю.
— Закуривай. Только не спеши.
Ну, вот, подумал Гурьев, разглядывая лицо Ферзя, пару дней я могу перевести дух. Это хорошо, что ты жадный. Это радует. При любом раскладе — я выиграл пару дней. Больше мне не нужно. А потом я тебя удавлю, красавец. Ты уж не обижайся.
Гурьев медленно, чтобы никого не спровоцировать на нежелательные эксцессы, под цепким взглядом Ферзя выудил из внутреннего кармана пиджака портсигар, зажигалку и закурил, с наслаждением пополоскал дымом рот. Чуть приподняв подбородок, с силой выпустил струю дыма вверх. Ферзь достал свои папиросы, но, прежде чем закурить, принюхался:
— Не мой табачок-то.
— В поставщики метишь? — приподнял брови Гурьев.
— У меня табак — не махра. А что за дела у тебя с жидами? — вдруг поинтересовался Ферзь. — Арон за тебя сказал. А ты — не похож ты на жидка.
— Я ни на кого не похож, Николай Протасович, — улыбнулся Гурьев. — Ты поэтому тут со мной и сидишь, разговоры задушевные разговариваешь.
— Ишь ты. Соображаешь. Интересно, интересно. Кто ж тебя на меня вывел? Танька нашептала, небось?
— А что? Эта дурочка что-то знает?! — изумлению Гурьева не было предела. — Да ну, Николай Протасович. Не держите меня, как говорится, за фрайера. У меня источники другой пробы. Вот совершенно.
Ферзь откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. Посмотрев на Гурьева из-под бровей, шевельнул челюстями и кивнул. Купился, купился, удовлетворённо подумал Гурьев. Серьёзный-то ты серьёзный, но примитивный, как инфузория-туфелька. Но это замечательно. Вот просто здорово. Терпеть не могу сложностей.
