Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗
Завадская смотрела на него, смотрела… Смотрела так — и веря, и не веря, и боясь осознать, и осознавая, что услышала только что. В то, что говорил Гурьев, невозможно было поверить. Но — не верить Гурьеву?! Вот он сидит сейчас перед ней — красивый, совершенно непоколебимо серьёзный, с непробиваемой своей и пробивающей всё на свете улыбочкой, такой мирный, такой… Такой опасный, словно бомба, у которой уже догорает запал. За полмига до взрыва. И вдруг проговорила голосом, полным безмерного удивления:
— А ведь я… Ведь у меня нездоровое сердце, Яков Кириллович. А сейчас… Я сейчас поняла… Уже неделю. Да. Уже неделю — не болело ни разу…
— Я не лечу ни взглядом, ни наложением рук, — покачал головой Гурьев. — Ни сердечно-сосудистые заболевания, ни даже пустячный какой-нибудь геморрой. Иглотерапия и массаж — это пожалуйста. Никакой мистики или магии. Всё строго научно. А пассы — это не наш метод. Не наш. Так что?
— Что?!
— Вы теперь понимаете, до кого я добрался? И чего мне это стоило? Так Вы будьте уверены — я никому не позволю мне помешать.
Вот теперь Анна Ивановна схватилась за сердце — да так, что Гурьеву пришлось поить её нитроглицерином.
— Что же мне делать? — жалобно спросила, отдышавшись, Завадская. — Я понимаю, понимаю, Яков Кириллович, голубчик, — нельзя, нельзя Вам мешать. Ни в коем случае. Боже мой, да кому же такое в голову может прийти — Вам мешать?!? Но… Но я же не просто так… Я же хочу помочь…
— От помощи я никогда не отказываюсь, — всё ещё держа её руку в своей, улыбнулся Гурьев. — Наоборот, помощь я принимаю с большим удовольствием. Но есть, Вы правы, и те, кто мешает. С ними я, в общем, не миндальничаю особенно. Как мне помочь, говорите? А давайте повесим в школе зеркала. Много, много зеркал. Везде, где только можно.
— Зе… Зе… Зеркала?!?
— Да, — кивнул Гурьев. — Именно зеркала. Во-первых, все люди, глядя на своё отражение в зеркале, неосознанно стараются подтянуться. Мужчины — распрямляют спину, втягивают живот, женщины улыбаются, поправляют причёску, облизывают или подкрашивают губки, чтобы были поярче. Это хорошо, Анна Ивановна, это вот совершенно замечательно. А ещё — зеркал боится нечистая сила. Как увидит зеркало — так сей же час с визгом кидается прочь. Вы увидите, например, как станет от этих зеркал Маслаков шарахаться. Так что зеркала — это просто необходимо.
— А… средства?!
— Фи, — Гурьев наморщил нос. — Деньги. Какая пошлость. Подпишите бумаги, я проведу по инстанциям. И, кстати, отличная идея — надо по всем школам в стране такую инновацию внедрить.
Он улыбнулся и кивнул, глядя на совершенно не помнящую себя Завадскую. И громко щёлкнул в воздухе пальцами — будто выстрелил.
Сталиноморск. 12 сентября 1940
Они вышли из школы. Гурьев посмотрел на девушку:
— Пойдём перекусим. А потом в крепость заедем, посмотрим, как там дела у нас продвигаются.
— Гур… Давай лучше домой пойдём, к Нине Петровне, я быстро обед приготовлю. Пожалуйста!
— На людях, дивушко, — улыбнулся Гурьев. — Пока лучше как можно чаще на людях. И вообще — с каких это пор мои приказы обсуждаются?
— Ладно, — девушка подчинилась, и Гурьев увидел — не без удовольствия. Даже в таком положении имелись свои прелести: например, возможность не отлипать от Гурьева целыми днями, — в школе, в крепости или вот так — в кафе или ещё где-нибудь. Неважно, где.
Гурьев и Даша обедали, — он облюбовал это кафе, в один из своих «циркулярных обходов вверенной территории», где заведующий-грек, сходу, в первый же визит, распознав в Гурьеве заоблачного полёта начальство, сам вставал к плите, и через сорок минут перед Гурьевым и его спутниками, после дивных греческих салатов с сыром фета, помидорами, оливками без косточек, — на столе возникала рыба, а к ней — домашнее вино. Нет, не рыба — Рыба. Гурьев в ответ не скупился, так что здесь и официанты, — судя по всему, родственники заведующего, и прочий персонал при его появлении начинал сиять, как Акрополь в лучах летнего солнца Эллады. Этот будущий семейный ресторан для ценителей вкусной, с любовью приготовленной еды ему очень, очень нравился. Нравилось всё — и еда, и хозяин, и будущее. И всё было замечательно — ну, не вообще, конечно, но — здесь и сейчас. Гурьев умел получать удовольствие от «здесь и сейчас» — везде и всегда. Всё было просто чудесно — пока Даша не застыла вдруг с вилкой у рта.
Гурьев расфокусировал зрение и чуть повернул голову. Так ты пощупать меня решил, нежить, подумал он. Ну, давай. Давай.
Трое вошли в зал, огляделись — по-хозяйски, с видом людей, привыкших к страху окружающих. «Фрайеров», какими были для них все люди вокруг — кроме них самих. Грязная пена, подумал Гурьев. Сколько такой пены старательно взбили, как венчиком для сливок, «карающим мечом революции». А как ещё удержать запертых за колючкой людей в узде повиновения? Вохры на всех не хватит. Вот и эти пригодились. Красавцы, ничего не скажешь. Менестрели по фене. Романтики форточки. Социально близкие. Родня. По прямой линии. Только без рук, мысленно вздохнул Гурьев. Только без рук.
Троица, лавируя между столиками, приближалась. Приближалась нагло, нехорошо — уронив пару стульев, задевая гостей. Даша стала покрываться гневным румянцем, а Гурьев продолжал делать вид, что полностью увлечён процессом поглощения пищи. Они остановились, и старший спросил насмешливо:
— Кто это тут на нашем месте расселся?
Гурьев не спеша отложил вилку и нож, потянул салфетку, тщательно промокнул губы. И только после этого поднял на подошедших взгляд.
Тот, что задал свой хамский по форме и сути вопрос, дёрнулся, присел как-то в сторону, и перегнулся в пояснице. Всхлип, вырвавшийся из его лёгких, похожий на предсмертный взвой висельника, кажется, был слышен всем вокруг. Двое других, вжав головы в плечи, застыли — бело-синие, как покойники, с трясущимися руками, коленками, боясь сделать лишнее движение.
— Прости, Светлый Барин, — хрипло и тихо сказал старший из троицы и склонился ещё ниже. — Обознался. Пойдём мы.
Немного помолчав, словно раздумывая, Гурьев почти неслышно осведомился:
— А я отпускал?
— Нет, Светлый Барин, — с готовностью откликнулся бандит. — Отпусти, Светлый Барин. Обознался. Прости, Христа ради. Нету меня. Уже нету. Вот, как Бог свят, — он, не разгибаясь и по-прежнему уставясь в пол, несколько раз истово перекрестился. — Видишь, крест на мне. Отпусти, Христа ради, Светлый Барин.
Гурьев чуть качнулся на стуле, кивнул. И громко щёлкнул в воздухе пальцами. Официант, ненамного меньше перепуганный, чем бандиты, возник около столика:
— Пожалуйте-с.
— Девушку с бутылкой ситро — вон туда, — Гурьев показал направление. — Помещение очистить, закрыть. Вопросы?
— Сделаем-с, — официант попятился, увлекая за собой изумлённую до полного ступора девушку.
— Взяли стульчики. Сели, — Гурьев оборотился теперь к бандитам.
Этот голос, подумала Даша. Этот голос. Голос, от которого вырастают крылья. Или — вот так, как сейчас — замерзает воздух и всё живое. И неживое — даже камни. Как там говорят — стынет кровь в жилах? Надо услышать этот голос, чтобы понять, как возможно такое. Что такое возможно вообще. Да, я знаю. Я знаю, возможно. Теперь — я знаю!
Бандиты подчинились без звука — расселись чуть не в метре от стола, поджав икры под сиденья, глядя в пол.
— Хорошо, — кивнул Гурьев. — Я кто?
— Светлый Барин, — тут же отозвался «старшина».
— А ты кто?
— Я вор, Светлый Барин.
— Кто послал?
— Ферзь, Светлый Барин. Прости.
— А Ферзь — кто? Вор?
— Нет, Светлый Барин. Он легавым был, Светлый Барин. А теперь — деловой. Прости, Светлый Барин.
— Почему ты пришёл?
— Я не знал, Светлый Барин. Отпусти, век молить буду Бога за твою доброту, Светлый Барин. Отпусти, Христа ради.
Гурьев опять покачался на стуле, подвигал бровями, как будто сомневаясь — казнить или миловать. Вздохнул:
— А у хозяина места вопросов к тебе нет?
