Царь (СИ) - Оченков Иван Валерьевич (читать книги без сокращений .txt) 📗
Русские и немцы, устроив из захваченных повозок и поврежденных лафетов импровизированную баррикаду, встретили своего противника дружными залпами из ружей и нескольких захваченных ими пушек. Причем некоторое количество стрелков, рассыпались вокруг позиции и вели огонь по противникам из-за неровностей местности. А если тем все же удавалось прорваться, их встречали острия багинетов. Впрочем, стрельба была настолько плотной, что большинство атак драгуны отбили, не доводя до белого оружия.
Тем временем, гетман повел в атаку своих крылатых гусар. Он прекрасно видел, что в солдаты герцога тащат с собой несколько пушек, но счел, что они не смогут удержать польскую конницу. И действительно, казалось, что никакая сила не сможет удержать эту величественную массу, катящуюся вперед как морская волна и сметающая рискнувшие стать на ее пути песчинки. Однако на сей раз волне пришлось бить не по песку, а по камню! Прекрасно вымуштрованные пехотинцы стали на их пути подобно незыблемым утесам, а залпы пушек и мушкетов, били наотмашь, как гигантские кувалды. Но самое главное, всякий раз, когда гусары приближались к вражескому строю, на их пути оказывались рогатки или, как их еще называли, "испанские козлы", вытащенные вперед проворными пехотинцами. Тех немногих кому удавалось преодолеть эти заграждения, тут же поднимали на острия пик. А тех, кому не посчастливилось упасть с коней, добивали из пистолетов или рубили тесаками ловкие ребята, передвигавшие по полю рогатки. Впрочем, Ходкевича было не смутить этой тактикой. Попеременно бросая в бой то гусарские, то казачьи хоругви, он ждал, когда наступит подходящий момент. Наконец, он решил, что пора пришла. Когда очередной наскок был отражен, польская конница, повинуясь его приказу, бросилась назад, имитируя бегство. Вот сейчас этот мекленбургский выскочка обрадуется и пошлет в атаку свое воинство, смешав ряды, а тогда стальная гусарская лавина сметет его воинство, как это бывало раньше под Киргхольмом или Клушином!
Описав широкую дугу, польские хоругви развернулись, и увидели, что их никто и не пытается преследовать! Наоборот, вражеская пехота остановилась и, кажется, готова вернуться назад.
— Какого черта он делает? — недоуменно спросил, наблюдавший за боем со стороны Владислав.
— Кто именно? — Осведомился с усмешкой Казановский.
— Как кто, герцог конечно!
— Приучает нас к тому, что его пехота вполне может противостоять нашей кавалерии, и, ей богу, у него недурно это получается!
— Но если он начнет атаку…
— Да с чего вы, ваше высочество, взяли, что он начнет эту злосчастную атаку? По-моему у него и так все прекрасно получается. Это мы его атакуем, а он отбивается, нанося нам всякий раз, куда большие потери, нежели терпит сам. Мы все ждем, пока он контратакует, а он только делает вид, что выходит вперед и с радостью наблюдает, как мы бьемся лбом в его укрепления.
— Что же делать?
— Не знаю, но уж явно не то, что собирается делать ясновельможный пан Ходкевич!
Пока они говорили, гетман снова решился атаковать. Гусарская конница, все убыстряя аллюр, подобно стальной лавине, накатывалась на русские войска. Казалось, что их плещущиеся на ветру прапоры закрывают небо, топот копыт вызывает землетрясение, а крылья за спиной вот-вот поднимут своих диковинных всадников ввысь. Увы, русским пушкарям было не до поэтических сравнений. Лихорадочно зарядив свои орудия и перекрестившись, они открыли огонь по новому врагу. Сначала в гущу вражеского строя влетели несколько ядер. Затем, когда они приблизились, в ход пошла картечь. Поляки всегда любили рассказывать всякие небылицы о крепости гусарских нагрудников, но даже если картечине и не удавалось пробить стальные латы, их обладатель все равно вылетал из седла со сломанным ребром или отбитыми потрохами. Тем не менее, польская кавалерия летела вперед, не обращая внимания на потери. Наконец доскакав до линии рогаток, спешившиеся казаки и гусары, попытались их растащить. То тут, то там, вспыхивали яростные схватки. Там где поляком удавалось преодолеть заграждения, их встречали пикинеры. Но самое главное, это была непрекращающаяся ни на минуту стрельба из мушкетов и пушек. Звуки выстрелов смешивались с треском ломающихся копий. Звон сабель перекрывал вопли умирающих, а яростные крики атакующих сливались с ревом пушечных залпов. Наконец, Ходкевич сообразив, что атака снова не удалась, приказал отходить. Вельяминов рвался преследовать отступавших поляков, но я пообещал ему, что повешу его на одном суку с Пронским, если он выйдет из-под прикрытия.
— Да, за каким нечистым ты нас в поле потащил, а в сечу не пустил? — Почти хрипел Никита, дрожа от ярости.
— Вот если бы ляхи прорвали нашу линию, нашлось бы и тебе дело, — спокойно отозвался я.
— Да мы бы их!
— Успокойся!
— Да, как же тут успокоишься. Ведь не раз и не два гусары под картечными залпами падали! Ну, ведь не семижильные же они, чтобы всякий раз подниматься…
— Никита, ты, сколько у гетмана хоругвей видел?
— Не менее десятка.
— Ага, вот только гусарских из них было всего пять, а остальные панцирные.
— И что?
— А то, что всего гусарских хоругвей в войске королевича — двенадцать! И если бы ты с рейтарами от пехоты оторвался, то они бы вас тут и растоптали. Понимаешь?
— И что же теперь?
— А ничего, Ходкевич с Владиславом, тоже не дураки. И под пушечные залпы свою лучшую конницу так и не подставили… до последней атаки. И вот тут получили по полной! А, кроме того, их пехота, да казаки, да пушкари сегодня так получили, что еще пара таких сражений, и у королевича войска совсем не останется.
— Эдак мы с ними до Рождества ратиться будем, — пробурчал успокоившийся Вельяминов.
— Лишь бы не до цыганской пасхи, — засмеялся я. — Пойми ты, дружище, у поляков войска — как у дурака махорки! А вот нам новую армию в ближайшее время не собрать. Но вот желания деньги тратить на королевича у сейма нет. Так что если мы Владислава отобьем и войско сохраним, то поляки никуда ни денутся и пойдут на мир.
— Ты думаешь?
— Знаю! Причем, любая передышка нам на пользу, потому как речь Посполитая какая была, такая и останется, а вот мы с каждым мирным годом будем сильнее.
— Все же хотелось побыстрее ляхов побить.
— Побьем, дай срок! К тому же еще не вечер.
— Это ты про что?
— Да так, Никита, погода нынче хорошая и ночь должна быть безлунная…
— Ого, а это что? — Удивленно воскликнул Никита, глядя на четыре большие пушки, стоящих посреди нашего лагеря под охраной довольно потрепанных драгун.
— А я почему знаю, чего Федька Панин учудил, пока мы с тобой с гетманом переведывались! Ты у него лучше спроси.
— Подожди, так это все ты затеял, что бы пушки у ляхов отнять?
— Да господь с тобой Никитушка! Я ему велел их просто и без затей подорвать, а уж то, что он их сюда притащит и представить себе не мог. Я же не ясновидящий!
— Эва как! — удивленно покрутил головой окольничий, разглядывая пушки, и спохватился, только когда царь исчез в своем шатре.
Досадуя, что не успел спросить у государя, что такое махорка и отчего ее много у дураков, Вельяминов пошел к себе. Надо было привести себя в порядок и хоть немного отдохнуть. Мало ли что имел в виду царь, когда говорил о безлунной ночи.
Тем временем, день клонился к вечеру. Ратники, которым посчастливилось вернуться из боя целыми и невредимыми, поужинали и занимались своими делами. Одни чистили свои пищали или мушкеты, другие чинили поврежденные днем доспехи, третьи негромко переговаривались, вспоминая перипетии боя, а самые умные завалились спать, пока есть такая возможность. Те же, кто сегодня не вступал в бой, отправились на поле брани подбирать своих погибших, чтобы погрести их согласно христианского обычая. Впрочем, на самом поле русских полегло не так много, ибо они сегодня в основном оборонялись и главные потери случились на редутах. Тем не менее, и тех немногих надо было собрать, и импровизированные похоронные команды принялись за дело. Время от времени среди покойников попадались и еще живые, но для большинства из них это была лишь отсрочка приговора. Как раз на такой случай с похоронщиками на поле боя отправились священники, дававшие последнее утешение тем немногим кого еще не забрала смерть, но вряд ли могли помочь враги. Увязался с ними и чернобородый стрелец Семен. В правду сказать, нога его еще не совсем зажила, но мысль о том, что совсем рядом лежат убитые ляхи, у которых могут быть при себе ценности, не давала его душе покоя. При первой же удачной возможности он отстал от своих товарищей, и, морщась от боли, пополз в поисках добычи. Дело осложнялось тем, что поляки тоже собирали своих покойников, но у них погибших было много и находились они по всему полю, так что пока Семену удавалось избегать встречи с ними. Поначалу ему не слишком везло, павшие попадались все больше небогатые, в простом платье. Богато изукрашенного оружия ему тоже не встречалось, но алчный стрелец не унывал. Наконец и ему улыбнулось счастье — придавленный конем шляхтич в роскошном одеянии. Жупан его, впрочем, был весь залит кровью, но предприимчивый Семен быстро срезал с него серебряные пуговицы, отстегнул наборный пояс с саблей богато изукрашенной золотою насечкой. Затем распахнув верхнюю одежду, он собрался было обшарить покойника, но в этот момент тот неожиданно ожил и застонал.
