Попаданец XIX века. Дилогия (СИ) - Леккор Михаил (читаем книги онлайн TXT, FB2) 📗
.И на том спасибо. Если не выполнят, будут отвечать по всей строгости. И не безликого закона, а строгого монарха. Ему же впереди надо было подготовить и провести сельский сход деревенского общества, в скором времени села. Не то, что побаивался, но, если провалит, то будет отброшен сильно назад. А назавтра приходилось прошерстить крестьянские хозяйства. Управляющий Аким худо – бедно таблицы заполнил, но пожаловался, что пять хозяйств не дали данные. А домохозяева на улице при всем народе говорили про его высокоблагородие всякие гадости и хвастались, что и дальше не будут выполнять его приказы.
В будущем это называется проволынили. Попаданец решил, что либо крестьяне, сволочи, манкируют, либо управляющий балду гоняет. Но наказать надо обязательно, ведь совсем уважать не будут.
Так и сказал Акиму – будем несчастно сечь. Или крестьян, или их управляющего. Но крови будет неимоверно.
Аким явно струхнул, но смолчал. Понимал, что уже поздно. Как хотели, так и будет, а там Господь смилуется.
Так и пришли. О страшном гневе помещике и о расправе за это было объявлено заранее. Никто не удрал, да и куда сбежишь?
Первым из непокорных было хозяйство Пермыша. Крестьянин был худой, но зачастую прогонистый. Андрей вскользь посмотрел на его дом – худой, углы дырявые, солома на крыше гнилая. Хлев и амбар ветром сдует. Посмотрел на самого крестьянина – шубенка дырявая, штаны совестно одеть, бороденка тощая, в три волоса. Тьфу!
‑ Бить до смерти, ‑ приказал он своим молодцам, Леонтию и Гавриле. А сам уже решил – если сдаются, будет просить на коленях – пожалеет. За длинный язык дадут ему, скажем, до пары палок, и на первый раз хватит. Будет ерепенится – забьют. У него поместье.. куча мирного населения... смутьянов не надо!
Впрочем, Пермыш и сам быстро сломался при виде грозного и страшного барина, готового бить и убивать без зазрения совести. Он рухнул на довольно уже грязный по конце зимы снег и заскулил:
‑ Барин, Христом Богом прошу простить. Пьян был давеча, молол всякое бестолковое. Больше не буду!
‑ Что не будешь? ‑ лениво, просто ради красного словца, спросил Макурин. Может что‑то и добавит словоохотливый простачок. Судьба крестьянина, в общем‑то, была уже решена. При Николае крепостнический гнет достиг максимума. Хотя правящий император и не очень‑то и добавлял реформ, но за XVIII век и так накопилось. Помещик был полновластным хозяином своих крестьян – хотел миловал, хотел карал, никто ему – ни государство, ни общество – не были препятствием. Лишь убийство не одобрялось, но и тогда робкое официальное наказание могло произойти после неоднократного напоминания. так что сейчас наказание будет окончательным и бесповоротным.
‑ Пить не буду, ‑ сказал, как прыгнул ледяную прорубь, Пермыш. Слова крестьянина привели Макурина в хорошее настроение. Он посмотрел на стоящего на коленях домохозяина, на уже стоящую рядом с ним тоже на коленях жену, лицом жуткую, ну да не ему с ней жить. Спросил уже:
‑ Дети‑то у тебя, Пермыш, есть с бабой твоей?
‑ А как же барин, аж два десятка. Болеют, правда, много, но только пятеро умерло, ‑ горделиво сказал Пермыш.
‑ Пятеро в одной семье? ‑ поразился Макурин. Озаботился нарастающей толпы, понял, что такими темпами никогда не пройдет деревню. Сказал свой вердикт:‑ Я тебя прощаю, Пермыш, Бог тебе судия. Но просто так пройди не могу. Хоть пьяным, но ты осмелился хулу навести на господина своего. А это смертный грех. Нехорошо, Пермыш, весьма нехорошо. Дай, ‑ повернулся он к Леонтию, стоящему позади помещика с охапкою розог.
Леонтий вытащил толстую палку, но Макурин не одобрил ее, взял потоньше. Бить надо за дело, а на испуг можно и так. Но по спине ударил сильно, уж как крестьянин не готовился, как ни крепился, а все одно застонал. Однако помещик уже сунул обратно розгу. Потрепал Пермыша ладонью по лицу:
‑ Вдругоряд захочешь мое имя полоскать, вспомни эту боль, я ведь во второй раз жалеть не буду. Мои слуги отлупцуют и в могилу засунут. Понял?
‑ Понял, благодетель! ‑ сунулся Пермыш лицом в ноги барину.
‑ Да Акиму обскажи про хозяйство свое, чтобы тот не обижался, ‑ уже смеясь, продолжил Макурин и пошел дальше.
Даже один удар произвел в умах крестьян отрезвляющее влияние. У них снова был барин, готовый казнить и миловать. И нечего его злить, себе же будет хуже. Упрямцы, все как один, падали на колени у своих домов. Ему только оставалось сказать несколько слов и пройти дальше в полной уверенности, что больше его слова не будут нарушены. У одной избы, даже избенки протестантов, его поначалу насмешили, а потом забеспокоили.
В ноги Макурину бросился не мужик, как всегда, а толстая баба уже преклонных лет. Как и все женщины, она вывалила на него огромный поток бестолковых слов, которые только совершенно запутали.
‑ Фу ты! ‑ чертыхнулся он, ‑ давай сначала, четко и членораздельно. Где твой хозяин?
‑ Умер, кормилец, еще десяток лет назад. Провалился в воду, простудился и умер. Вдвоем мы с дочерью живем.
‑ И что же, вы земельный надел получаете? ‑ поразился попаданец. XIX век это не XX и уж тем более не XXI, здесь гендерное разделение было четкое, ибо баба не могла пахать физически, а мужик не мог стоять у печки морально – засмеют в общине, заплюют и выгонят. Не последняя, конечно, проблема помещика, но неполная семья обычно полноценно не жила.
‑ Нет, разумеется, барин, и без надела живем, и без хозяйства, можно сказать, не живем, а выживаем, ‑ смело сказала молодая крестьянка, видимо, дочь толстой бабы, если не старухи. В эту эпоху люди старели и умирали рано, возраст было надо знать, а не определять по внешнему виду. Он вопросительно посмотрел на старуху, словно спрашивая, кто тут ходит и смеет вмешиваться в разговор с барином?
‑ Катерина это, дочь моя единственная, ‑ представила ее все‑таки еще баба. За одним и сама назвалась, ‑ а я Феклой зовусь.
Ну и черт с вами, зовитесь. Однако, здесь необходимо разговаривать не с бабами, а с тем же управляющим, он же староста Березового. Явно не дорабатывает. Давно уже молодую замуж пора отдать, хозяйство поднять. Пусть рожают детишек, да платят повинности на благо помещику и, в какой‑то мере, государству.
Он повернулся к дочери Феклы и обмер от красоты. В XXI веке она бы с легкостью брала всевозможные конкурсы. Да и в XIX веке, если повезет, нашла бы какого‑то богатого дворянина. Не мужа, так любовника. А вместо этого она живет в этой развалюхе, да еще, наверняка, голодает!
Щеки у ней буквально горели огнем, черные брови выгодно оттеняли зеленые кокетливые глаза. выгодно изогнутые губы словно бы требовали поцеловать такую красоту. А фигура! Андрей Георгиевич аж задохнулся, смотря на высокую грудь, тонкую талию, длинные ноги. Хочу, хоть и не могу!‑
Аким! ‑ голосом, не обещающим ничего хорошего произнес Макурин.
Управляющий, видя злящегося барина, зачастил, заспешил обвинить девушку:‑ Пытались ее женить раза три только в прошлом годе. Не хочет, хоть колом ее бей. То одно, то другое, все не нравится.
‑ И что же? ‑ холодом в голосе Макурина можно было заморозить все окрестности, ‑ били бы, только не колом, а плетьми, чтобы образумилась. А потом в церковь с суженным. Самой‑то неужели в семью нормальную не хочется? Сверстницы, поди, по двух‑трех дитятей имеют?
Он властно взял ее за подбородок, посмотрел на точеные черты лица, заставил покрутится вокруг, любуясь девичьими прелестями. Катя ему совершенно не сопротивлялась. даже наоборот, изгибалась, вставала в такие позиции, чтобы лучше было видно ее тело – главное ее оружие в этой жизни. Между делом отвечал на вопросы помещика. Смело и прямо, совершенно не думая прикрывать управляющего.
‑ Конечно, барин, как же без этого, какая же девка замуж не хочет? Опять же, годочков мне много. Как вы правильно заметили, подружки мои детей уже имеют, и мне тоже хочется. Да только Аким Петрович предлагает мне вдовцов или бобылей. И все такие страшные, что ужас. Как нарочно набирает
Андрей Георгиевич хмыкнул и посмотрел на Семеного, требуя ответить. Барин не девчонка, не отмахнешься. А ведь такие вопросы только задавать просто, а отвечать на них очень трудно. Или даже почти невозможно. А надо. Ишь, как смотрит кормилец требовательно.
