За гранью (СИ) - Механцев Борис (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Балис выплюнул изо рта землю, машинально отметив, что это чистейший приднестровский чернозем, и, аккуратно и медленно подтянувшись к мальчику, нажал пальцами за ключицей. Подушечками ощутил, как упруго забилась артерия: мальчишка был жив, только без сознания.
Ну что же, теперь следовало попытаться понять, что же всё-таки произошло.
Прежде всего, Балис отметил, что крови на нем нет, а, значит, нет и ран. Подвигал руками и ногами — вроде кости целы. Дышать было больно, но совсем не так, как бывает при переломе ребер, благо про них он знал не понаслышке. Тошноты тоже вроде не чувствовалось — значит, и сотрясения мозга нет, отделался только ушибами и легкой контузией.
Закончив самообследование, капитан поднялся на ноги и приступил к осмотру экипировки. С одеждой все понятно — вся при нем, даже берет. Автомат Калашникова внешне выглядел неповрежденным. Судя по весу, магазин был полон. Отсоединив его, Балис убедился, что патроны внутри действительно есть, но считать их не стал: это можно сделать и позже, опасности пока, вроде, никакой не было.
Еще два полных рожка, скрепленных изолентой, находились, как им и полагалось, за поясом. Там же, на поясе остались и комбинированный десантный нож с кортиком. ПМ так же обнаружился на своем месте — в подмышечной кобуре: носить пистолет подмышкой, а не на портупее, Балис приучился за время работы в «Аган-нефти». Вынув обойму, Балис убедился в наличии патронов. Запасная обойма нашлась там же, где и лежала раньше — в кармане. Три метательных ножа в ножнах тоже были прикреплены на своих местах: на запястье левой руки, за воротником и у левой голени. Можно сказать, обвешан, словно новогодняя ёлка. Ничего, как шутил в подобных случаях майор Седов: "Тяжело на марше — легко в гробу!"
Что ещё? Так, остались офицерские часы с компасом на руке, показывающие невесть что, маленькая плоская фляга с водой в кармане брюк (тряхнул — булькает), дедов перстень на левой руке, иконка в кармане гимнастёрки, да там же еще и таскаемый с детства сердолик — на счастье. В общем, ничего не пропало и не сломалось.
А при внимательном взгляде на часы он обнаружил не одну странность, а целых две. Во-первых, они шли и показывали час восемнадцать, то есть на четырнадцать минут больше, чем когда он последний раз смотрел на циферблат на позиции. Или на двенадцать часов и четырнадцать минут, что было менее вероятно. Во-вторых, стрелка компаса болталась абсолютно свободно, чему могло быть два объяснения: либо она размагнитилось, либо в этом месте магнитное поле настолько слабо, что даже на такую маленькую стрелочку не способно оказать влияние. Оба они казались совершенно невероятными, но одно из них, похоже, соответствовало действительности.
Где же они всё-таки оказались? Поверхность дороги была чистой, без песка, но Балис знал, что из этого ровным счетом ничего не следует: капризный ветер пустыни иногда в пять минут заметает барханами новенькую бетонку, а иногда, напротив, тщательно вылизывает какой-нибудь глинобитный тракт, помнящий еще фаланги Александра Македонского.
Дорога могла вывести к людям, а могла и увести в никуда. В любом случае, иного выбора, чем идти по ней, в голову пока что не приходило. "Будем решать проблемы по мере их поступления", — подумал капитан и повернулся к Серёжке, неподвижно лежащему рядом.
Отложив автомат, офицер присел над всё еще не пришедшим в себя мальчишкой. Сзади приподнял левой рукой голову, а ладонью правой несколько раз легонько похлопал по щекам. Пробурчав что-то невнятное, парнишка открыл глаза.
— Как ты?
— Нормально… Ой, а где это мы?
— Не знаю, — Балис поднялся на ноги и еще раз осмотрелся. Красная холмистая равнина во все стороны выглядела одинаково безжизненной и пустынной: ни кустика, ни движения. И только дорога красноречиво говорила о том, что здесь всё же бывают люди. Точнее, поправил себя капитан, дорога говорит только о том, что люди здесь когда-то были. Только вот не следует все же сразу себя убеждать в худшем, это сразу ведет к безразличию и отказу от попыток сделать хоть что-нибудь. "Летай иль ползай — конец известен", — вспомнилось из школьной программы, и Балис решительно мотнул головой — не наш метод.
— А как же… — Серёжка не закончил фразу: и так всё было понятно.
Подобравшись, сел, водрузив подбородок на острые, с чёрточками подживших царапин коленки. Скосил голову набок и как-то по-птичьи глянул на Балиса.
— Мы умерли?
— Не думаю, — Балис отвечал медленно, обдумывая каждое слово. Ведь этот вопрос мучил и его. — Во-первых, у меня всё болит.
— У меня тоже, — легко признался мальчишка.
— Вот, а мертвым, говорят, не больно.
— А те, кто говорит, пробовали?
— Нет, конечно. Вообще-то может, конечно, мы и умерли, только вот я чувствую себя живым.
— И что мы теперь будем делать? — парнишка на глазах успокаивался после первого потрясения, и это было хорошо.
— Выбираться отсюда. Идти сможешь?
Серёжка пружинисто вскочил на ноги. Да, в детстве любые травмы заживают намного быстрее.
— Ага. А куда мы пойдем?
— По дороге. Раз есть дорога, то она обязательно куда-то выведет.
Балис понимал, что в такой пустыне они могут выдохнуться и погибнуть гораздо раньше, чем дорога их куда-либо выведет. Однако сейчас обсуждать это не имело смысла, наоборот, мальчишку требовалось всячески подбодрить. На ногах парень вроде стоял твердо, некоторое сомнение внушали, правда, его видавшие виды сандалеты — далеко не самая лучшая обувь для хождения по таким дорогам, но заменить их было не на что.
— Стрелять из ПМа не разучился?
— Не…
— Тогда держи, — расстегнув застежку, он снял кобуру и повесил её Серёжке через плечо. Подогнал ремешок. — Имей в виду — на предохранителе.
Очень серьёзно кивнув, мальчик деловито расстегнул кобуру и застегнул обратно — вроде как проверил.
— Ну, пошли…
Они двинулись через мертвую красную пустыню по плотно подогнанным друг к другу темно-серым каменным блокам дороги. Красное солнце с безоблачного неба заливало пустыню каким-то мертвенно-красным светом, отбрасывая от них длинные темные тени. Плотный жаркий воздух был вязким и, казалось, нарочно вставал на их пути невидимой, но мощной преградой. Балис засунул берет под правый погон и расстегнул еще пару пуговиц на гимнастерке. Серёжка, одетый только в синюю футболку и длинные, почти до колен, выцветшие зеленые шорты, от жары страдал явно меньше, однако Балис всё равно за него тревожился: мальчишка ведь, совсем ребенок. Не подготовленный для выживания в экстремальных ситуациях, он мог в любой момент впасть в панику, задурить — и что тогда? Капитан Гаяускас знал, как поступать в таких ситуациях с солдатами, но к двенадцатилетним детям, конечно, требовался совсем другой подход. Впрочем, пока что в поведении Серёжки не было ничего тревожного, и Балис постарался сосредоточиться на том, чтобы хоть как-то объяснить себе, что же с ними происходит.
Он не верил в чудеса и считал, что любое загадочное событие со временем найдет рациональное объяснение. За почти двадцать девять лет его жизни с капитаном Гаяускасом случалось немало странных происшествий, большая часть из которых в конечном итоге разъяснилась. Но ведь было и то, что толкования до сих пор не получило. И сейчас перед ним снова проносился тот детский севастопольский август, которого не могло быть, но который был — о чем свидетельствовал до сих пор таскаемый в кармане сердолик — подарок никогда не существовавшего мальчишки с удивительным отчеством — Павлиныч. И другой загадочный август, уже взрослый — под Ташкентом, после преддипломной стажировки в Афгане… И третий загадочный август был в его жизни — август девяностого.
И не с приезда ли деда в Севастополь загадки обрушились на него лавиной, резко развернув его жизнь, можно сказать, на все сто восемьдесят градусов? Хотя нет, пожалуй — не с приезда. Два первых дня пребывания в Севастополе контр-адмирала Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса ничего необычного не принесли, было не до этого — отмечали присвоение внуку звания капитана. А вот на третий день… Точнее, на третью ночь, когда они с дедом пошли поплавать в вечернем море…
