Красные камни (СИ) - Савин Владислав (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Так же как нас учили в Академии. С идеями не борются карами — чужую идею надо сначала дискредитировать, растоптать, унизить, и по возможности, публично. А уж после казнить адептов, если конечно, они не раскаялись — ведь милосердие, это тоже оружие, в борьбе идей!
И я попрошу Анну быть милосердной к тем, кто увидит свои заблуждения. Юному возрасту свойственен максимализм — у нас в Академии есть курсант со смешной фамилией Портянка, сейчас вполне серьезный старший лейтенант, ну а в сорок четвертом, под самый конец войны, семнадцатилетний солдатик, призванный в тыловой батальон аэродромной охраны[26]. И он сам рассказывал, как однажды задержал какую-то местную женщину, ходившую в лес за хворостом и вышедшую к полосе охраны. Когда же начальник караула шутя спросил, "рядовой Портянка, ну что скажешь, нам с этой гражданкой делать" — то он ответил, нисколько не сомневаясь, и даже гордясь, "расстрелять как немецкую шпионку". Никого конечно не расстреляли, начкар и особист были вполне адекватными и опытными людьми, да и сам Портянка сейчас вспоминает тот случай со стыдом — но психология семнадцатилетних! Которые легко могут, как говорит мой муж, "наломать дров", если их не сдержать.
Этот же вечер. Дом в частном секторе на окраине Львова.
— Ребята, я же как лучше хотел! Они же нам не враги, а — Партийный Контроль. Как мы, за чистоту коммунистической идеи! Я и подумал, так будет лучше!
— А тебе кто дозволил? Ты думал, а они — наших арестовали!
— Так может, еще отпустят, разберутся…
— Отпустят? Степа, а вот у меня большое сомнение, как это они на тебя вышли? Уж не тогда ли, как вас с Любкой поймали в гостинице?
— Ну… тогда! По-хорошему спросили, мы им друзья или враги? Ну мы и… Ребята, они ведь никакие не фашисты, не капиталисты, не гестапо! Смоленцева, это наша, советская актриса, в наших фильмах снималась. Муж у нее герой, Гитлера поймал. А еще при них Сергей Тюленин был, тот самый, из "молодогвардейцев". Не могу я к ним, как к врагам! Они ж свои все!
— А мы для тебя, выходит, уже не свои? Ты ведь клятву давал! Тайну нашу хранить. И никому — даже папе-маме, брату и сестре! И вообще, любое общение, кроме обычного, как по учебе, или дома с родными, без чего никак нельзя — прервать! Никаких новых связей без дозволения Комитета! Мы что, по-твоему, в игрушки играли?
— Ребята, ну как же это… Чтобы все, кроме нашей организации — враги? Даже те, кто проверенные коммунисты?
— Ты забыл, что Сергей Степанович говорил, про власть партийной бюрократии? И что ей служат, нередко сами не понимая своего уклона, самые заслуженные, что были такими когда-то. И если мы хотим, чтобы по ленинским нормам было — то надо курс прокладывать, вопреки тому, куда зовут. И кому служит Партийная Безопасность — ясно, партийной верхушке!
— Ребята, ну так они же и в самом деле порядок наводят. Было, в прошлом году…
— Дурак, они какую-то мелочь могут поправить, чтоб такие как ты, им верили. Исправляя частности, не трогая главного — и в конечном счете, укрепляют свою власть. А ты и рот разинул!
— Так я же думал, как лучше!
— Думать ты можешь что угодно — а делать, лишь что дозволено. Без дисциплины нет организации. Вот так же в войну наши подпольщики в гестапо попадали, из-за таких болтунов.
— Да что с ним спорить — предатель!
— Миха, ну ты чего? Я ж сам рассказал, не стал скрывать!
— Склонял к предательству — думал, по-дружески, промолчу? А вот выкуси! Ты, Степа, мне всегде казался с гнильцой. И трус к тому же — тебя поймали, пригрозили, ты и поплыл, всех сдал!
— Ребята, да вы что? Ааа!
— Павло, помогай! Руки ему вяжи! Вот так. И кляп в рот. Ну, что делать будем?
— Так ясно, что. Что с предателями положено?
— Спички доставай. Разыграем что ли, кому…
— Я пас.
— А тебе особенно — если Степа твоим другом был. И с тобой откровенничал — а ты молчал до поры!
— А в морду?
— Ребята, а может не надо? Нет, не простить — а пусть искупит! Дадим ему парабеллум, и пусть он завтра эту, с киностудии, сам убьет.
— Ты дурак? А если его схватят, и на допросе он всех нас выдаст?
— Так чтобы он сразу после застрелился.
— А если смелости не хватит? Вы предателю поверите?
— Все равно погано.
— А ты забыл, чему Сергей Степанович учил? Что коммунизм чистыми руками — не построишь! И придется по крови, по трупам идти — тех, кто не наш. Как революционеры, от дома и семей отрекались.
— Ребята, ну не надо! Милиция будет расследовать, и что тогда?
— Павло, а ты прав. Ну так легче можно. Гринь, тащи самогон. Теперь этого подержите, кляп долой, ну пей давай. Пей, сволочь! Павло, нос ему зажми. Еще бутылку!
— Отрубился. Целый литр, без закуси.
— Слушай, не будь куркулем! Твоя тетка самогону еще наварит. Теперь берем его, аккуратно, как пьяного до дому — да руки ему развяжите! И до Кривой дороги, а там пруд, и ночью с мостков навернуться легче легкого, даже трезвому. А чего его туда понесло — никто не знает. А мы не видели — верно, ребята?
— Только все вместе. Чтоб в сторону — никому. Если не задумывает предать.
— Надо еще с Любкой разобраться. Кать, ты завтра ее пригласи. А мы суд устроим.
— Гринь, ну ты и нам по стакану налей, для храбрости.
Анна Лазарева. Львов, 31 августа 1953.
Лючия думает, что я не знаю сомнений, страха и ошибок. А мне иногда страшно бывает, до ужаса. Причем на войне этого не было — сначала молодая была, глупая, верила, что со мной ничего не случится. Затем злая была — решив, сотню фрицев на тот свет отправлю, а дальше без разницы. И даже когда меня из немецкого тыла вывезли, и разговор был о трибунале, за минский провал, я спокойна была, ведь детей тогда спасала — ну а чему дальше быть, тому не миновать, это как шальная пуля-дура.
Первый раз мне было страшно в Киеве, когда я Кука узнала, среди присутствующих на совещании у Кириченко, Первого Секретаря — и думала, все тут бандеровцы. И что сейчас меня убьют, и я не увижу ни жизнь после Победы, ни своего Адмирала, ни своих еще не рожденных детей — а главное, так и не узнаю, удалось ли историю повернуть? И если бы не Юрка Смоленцев с ребятами, бежала бы я тогда из Киева, тем более что инструкции Пономаренко это дозволяли, и самолет меня в Борисполе ждал. Но стали мы вместе — и я поняла, что справимся.
А второй раз, сейчас. Хотя не бой, и никто в меня стрелять не будет. Но жутко было, а вдруг не справлюсь, не вытяну? Я ведь недоучка, что-то где-то слышала, тренировалась немного. А тут нужен, ну просто высший пилотаж, мастерство. Поскольку идея моя, вот вспомнила, что мой Адмирал рассказывал про мир будущего, что была там такая телепередача, "телешоу" с Владимиром Соловьевым, где политиков перед публикой выставляли — и слова (Михаил Петрович не помнит уже, чьи), что "если бы Соловьев выступал в СССР, то Союз бы не развалился, поскольку страна должна знать своих не только героев, но и антигероев". И я даже видела некоторые из этих "телешоу", на компах товарищей с "Воронежа" случайно оказавшиеся. Так Соловьев, это профессиональный ведущий, артист, режиссер, мастер. А я — сумею как он? Это ведь не просто спор, там тактические приемы есть, очень интересные. Хотя какое-то подобие у меня было, на московском процессе над Куком и компанией — но все же, до Соловьева мне далеко.
Пономаренко санкцию дал — подчеркнув, "на твою ответственность". То есть, если проиграю, Линник победит, и авторитету СССР и коммунизма будет нанесен вред, мне отвечать. Так что нервничала страшно. Аудитория нам вечером была обещана — и организовать там все пришлось, по Валькиной части, касаемо безопасности, и чтоб народ вывешенное объявление прочел. А мне, для успокоения нервов — подобно тому, как наши разведчики из отряда Медведева, перед похищением фашистского генерала Ильгена по лесу гуляли, чтобы не быть взвинченными до предела, так я сначала в сопровождении Вали визит товарищу ректору нанесла с утра. Товарищ Куколь, увидев нас, вздрогнул и встал.
