На звук пушек (СИ) - Барт Владимир (читать книги TXT) 📗
В три часа по полудню, немцы решили обойти Москву.
Они вклинились между непреступной Москвой и каменоломнями Пуэн-дю-Жура. Для чего направили против единственного батальона французов, занимавшего ферму Сен-Юбер[3] четырнадцать рот пехоты, примерно столько же эскадронов кавалерии, при поддержке четырех батарей.
Три батареи едва успели развернуться, как были перебиты ружейным огнем французов. Оставшаяся огрызалась залп за залпом, но несла потери. И под прикрытием артиллерийского огня в атаку бросились пехота и кавалерия. Потери были ужасающими. До фермы добрался единственный кавалерийский полк, все остальные легли на пыль дороги. Но Сен-Юбер был занят.
Командующий немецкой 1-й армией фон Штейнмец решил, что захват Сен-Юбера открыл ему дорогу на Мец. Бог весть почему, но он был уверен, что сражается с арьергардом отступающей французской армии. Он дал приказ бросить в образовавшуюся брешь во французской обороне весь 7-й корпус Цастрова, включая всю его кавалерию и артиллерию. К тому же Штейнмец посчитал, что корпус — это не достаточно, и направил в усиление 1-ю кавалерийскую дивизию из корпуса барона фон Мантейфеля. И вся эта масса войск, десятки тысяч людей, тысячи лошадей, сотни повозок и орудий, была направлена по единственной дороге. Дороге от Гравелота к ферме Сен-Юбер, пролегающей между склонами, на которых находились французы. Это была не дорога, а один сплошной сектор обстрела. Поднимающийся полого вверх, и заваленная телами тех, кто пытался пройти по ней ранее.
Засевшие в каменоломнях и каменных зданиях Пуэн-дю-Жур устали и уже не получали подвоза… ен, де, труа, катр, сенк, сис… Да что там шесть, все двенадцать дней, со времен битвы при Шпихерне они не ели нормально. И уже шесть дней не получали подвоза, а три последних дня питались тем, что бог послал. Только шагали и дрались, от усталости и голода становясь все злей. За двенадцать дней они дрались уже три раза, и сегодня было четвертое сражение, в котором они участвовали. Это если не считать мелких стычек по пути от границы. Фроссар[4], командир корпуса, может, был и не самый талантливый военачальник, но труса в битвах не праздновал. А главное, если позволяли условия, он всегда очень толково выбирал позиции для своих войск. И сейчас он выбрал для своих ребят самые лучшие позиции в этой местности.
Засев в камне, грызя каменные сухари, с очерствевшими за две недели каменными сердцами, они устали от переходов и не хотели сдвигаться с места. А потому уничтожали всех врагов, кто попадался им на мушку. А там, глядишь, у интендантов совесть проснется. Да и сколько народу положили в эти дни. Неужели на оставшихся не достанет риса и хлеба. Дожить бы да вечера и не умереть бы на рассвете.[5] А жить-то хочется, и жрать хочется. И не известно, чего больше. И солдаты рассвета отправляли пулю за пулей в черный вал, надвигающийся с запада.
Защитники Москвы забыли и о голоде, и о жажде. Они не думали ни о смерти, ни о том, как выжить. Они умирали от артиллерийского огня. Но у них были винтовки и патроны. И пока в Москве оставались живые, они вели огонь.
И на дороге, зажатой между горящей Москвой и каменным рассветом, между началом четвертого и вечностью, разверзся ад. Тысячи французских стрелков, засевшие в руинах-крепостях и на склонах, все сто сорок четыре орудия корпуса Фроссара обрушили на движущиеся в плотном строю прусские войска свой огонь. Вся долина была заполонена немецкими войсками: батареями, эскадронами, зажатыми между пехотными батальонами… Какими-то обозами, бог весть как, очутившимися среди атакующих. Одни пытались прорваться вперед, другие вернуться назад, кто-то куда-то наступал, а кто-то бежал невесть куда… Всё перемешалось и застряло в этом филиале чистилища на земле, где утрачено время и потеряны направления. Вся эта масса бурлила в котле, хаотично перемещаясь в ограниченном пространстве под пулями и снарядами.
Но нельзя быстро убить тридцать тысяч человек, при том уровне смертоносной техники, что была у французов. Поэтому значительная часть того, что, недавно было 7-м корпусом, выплеснулась как прорвавший гнойник в сторону Гравелота.
Здесь беглецов удалось как-то остановить, и даже организовать. Вот только вновь направить их обратно в бой, не было ни малейшей возможности.
Трусы бежали, но три… а может четыре, а может даже пять тысяч храбрецов остались удерживать Сен-Юбер под огнем французов. Сколько их было точно никто не скажет, не смог подсчитать… Но потом, после боя, по наживкам и погонам, по опросам выживших, удалось выяснить, что в Сен-Юбере оставались остатки сорока пяти разных рот из семи различных полков.
А раз так, то дело было еще не проиграно.
Войск, которые можно вновь направить в бой, у Штейнмеца не осталось. И генерал, который оставался командующим армией, но не имел под рукой ни боеспособной дивизии, ни даже свежего полка, сел писать донесение, тщательно подбирая слова в надежде убедить короля прислать подкрепления для новой атаки.
Было пять часов дня.
*
Тихо журчала ключевая вода по желобу, с плеском падая в чашу поильни. Фыркают пьющие кони. Наверно также фыркали здесь рыцарские жеребцы в давние времена. Да и дом с поильней перед фронтоном, выглядел довольно старым. Он вполне мог помнить Карла Смелого. Кажется, тот погиб где-то неподалеку[6]. А родник мог бить на этом месте и во времена Хлодвига.
Мысли послушно улетели в отвлеченные дали, но не желали думать о дне сегодняшнем.
Но прибывшие с поля сражения ординарцы ожидали решения маршала Базена, Главнокомандующего Рейнской армией.
Маршал Лебёф и генерал Фроссар независимо друг от друга доносили, что все атаки противника по всему фронту отражены. Что враг понес огромные потери и выдохся. Что французские дивизии на некоторых участках фронта не только отбросили неприятеля, но и преследуют отступающие немецкие части.
— Карту! — сказал маршал.
И тут же адъютанты расстелили перед ним карту, с нанесенными позициями французских корпусов и стрелками, указывающими движение войск противника.
Выбранная позиция была идеальной. Все что требовалось от подчинённых — продержаться до вечера, а затем организованно отступить под прикрытие фортов Меца.
Опасения вызывал правый фланг. Ладмиро, а затем Канробер сообщали, что неприятель выставил против них превосходящие силы. Канробер сообщал, что немцы превосходят его в шесть раз в живой силе и более чем в три раза в артиллерии. Любопытно, как это ему удалось это подсчитать[7].
Канробера, опасавшегося, что его обойдут с фланга, удалось успокоить, пообещав, что тот скоро получит приказ отойти на более удачные позиции восточней и юго-восточней Сен-Прива.
Но Ладмиро таких обещаний не получил. Да и куда его отводить? А потому продолжал досаждать просьбами о подкреплениях. Причем додумался не только обращаться по команде, но и слать гонцов командующему армией генералу Бурбаки. Любопытно, кто из штабных донес Ладмиро, что Базен разрешил Бурбаки действовать по собственному усмотрению. И теперь бравый грек напоминает буриданова осла, не знающего, что ему предпринять. Зато перестал терзать Базена своими «гениальными» предложениями.
И удачно удалось занять всякими мелочами Жарраса, этого соглядатая, оставленного императором.
Все же приятно было осознавать, что недавние конкуренты, из которых три маршала Франции, причем старше его по производству, теперь его подчиненные, и обязаны выполнить любой его приказ. Слава богу, у нас не прусская армия, где каждый генерал сам себе голова. Во Франции приказ начальника — закон! Ты можешь сколь угодно быть не согласен, но обязан выполнить. Так повелось со времен Наполеона.
И вот теперь Лебёф и Фроссар. Они предлагают мощной контратакой разгромить обессиленного врага, уничтожить его столь донимающую французов артиллерию, а потом ударить на север, в тыл левому флангу немцев.
Один мощный удар. И, по меньшей мере, две немецкие армии будут вынуждены отступить.
— Карту Лотарингии! — приказал маршал.
