На звук пушек (СИ) - Барт Владимир (читать книги TXT) 📗

— Кого хороните?

— Надо бы похоронить по-человечески всех, но сил нет. Сержант Дюпон решил похоронить хотя бы своего ротного, лейтенанта Гренье.

Шеварди поднялся и направился к могиле лейтенанта, где один из солдат в это время принялся наносить на камень какую-то надпись.

В винном погребе неподалеку, где после боя солдаты надеялись найти хоть немного вина, ничего из того, что можно пить, или хотя бы съесть, не оказалось. Все было или выпито раньше, или вылилось на землю. Но в углу обнаружилась емкость с белой краской и кисточкой, которой винодел метил бочки. И вот теперь краска пригодилась.

На плите при свете факела Шеварди прочел:

Лейтенант Гренье.

На этой земле он сражался

И в эту землю он лег.

18 августа 1870 года.

— А имя у лейтенанта было? — спросил Шеварди.

Сержант, командовавший солдатами, только пожал плечами:

— Просто лейтенант Гренье. Хороший человек. Когда его ранили, он мог уйти. Но остался с нами.

— Он родственник генерала Гренье? — поинтересовался Шеварди.

— Разве это важно? Но, кажется, племянник.

Сержант бросил взгляд на офицера, о чем подумал, оправил форму. С одной стороны китель был распорот. Возможно даже немецким штыком. Но ран на сержанте не было видно. Хотя мундир в черных точках и подтеках, явно оставленных чьей-то кровью.

— Разрешите обратиться, господин подполковник?

— Обращайтесь.

— Сержант Дюпон. 94-й полк. Мы тут с ребятами посоветовались, и решили попроситься к вам в батарею.

— Попроситься? А как же ваши командиры? Как ваш полк?

— Да, собственно, мы и есть всё, что осталось от 94-го полка.

И боясь, что подполковник откажет, зачастил торопливо:

— Мы видели, как вы воевали под Сен-Мари. Да и потом, как воевал здесь Святой Жорж, в смысле сержант-майор Бомон. А он видел чего мы стоим. Мы воевали рядом с ним и вместе с ним. Нашего полка все равно уже нет. А вам тоже нужны люди. Ваши тоже ведь гибли. Мы уже понюхали пороха, а вам могут новичков дать.

— Хорошо. На ваше счастье я знаком с вашим дивизионным генералом. Если он будет не против перевода, я поговорю с генералом Анри[1].

— Спасибо, господин подполковник! Вы не пожалеете!

— А скажи-ка, сержант, почему ты назвал Бомона, святым Жоржем?

— Ну это, — бойкий на язык сержант, явно парижанин, не мог подобрать слова для ответа. Как не скажешь, все равно будет не то.

— Да он представился Жоржем, а мы как раз перед этим Святого Георгия вспоминали. Вот прозвище и прилипло.

Улыбаясь Шеварди вернулся к Бомону, желая порадовать того новым прозвищем. Но подойдя, он застал сержант-майора глубоко задумавшимся.

— Черт возьми, Бомон, — взглянув на сержанта, воскликнул Шеварди, — ты хмуришься!

— Что? — будто очнулся Жорж.

— Ты хмуришься! А теперь удивился! — подполковник обернулся в сторону стоящих поодаль солдат. — Принесите сюда факел!

При свете факела Шеварди внимательно осмотрел лицо своего младшего товарища:

— Ты что-нибудь чувствуешь?

— А что я должен чувствовать?

— Эмоции! У тебя на лице стали видны эмоции. По крайней мере, с одной стороны лица.

Бомон потрогал лицо руками.

— Не знаю. Кажется, все как прежде. Хотя…

— Жалко нет зеркала. Но днем лучше видно будет. И можем спросить кого из врачей.

— Врачам сейчас не до подобных мелочей.

— Это правда, — грустно согласился Шеварди. — Но все завтра! Мне пора возвращаться. Я привел тебе твоего коня, вон с моим ординарцем стоит. И две тачанки, если есть что на них грузить. Хотя бы тех же раненых. Заканчивайте здесь и двигайтесь в сторону Маренго. Ординарец проводит вас к месту дислокации батареи.

Шеварди уехал, а Бомон принялся раздавать указания. Вскоре небольшая колонна двинулась на юго-восток.

Качаясь в седле, Бомон опять погрузился в воспоминания о прошедшем бое. Вновь и вновь проигрывая в памяти эпизоды сражения.

Он стрелял из картечницы. Потом, когда саксонцы прорвались, вступил в рукопашную схватку, уверенно орудуя сперва штыком, потом сразу двумя саблями.

«Димахер», — шепнула память.

Потом его оглушило близким разрывом снаряда, а когда он очнулся, вновь встал за примитивный пулемет, без механизации и газового или электропривода, но напоминающий привычный многоствольный М134/3000. Потом опять рукопашная схватка. И так до темноты. На полном приделе сил.

При этом, нанося и отбивая удары, стреляя и уклоняясь от выстрелов, он как то отстраненно, начал осознавать себя и сержант-майором Жоржем Бомоном, и Александром Корсаком, майором специальных частей миротворческих сил ООН в отставке. Сразу и тем, и другим, но не ощущая себя вполне ни одной из этих личностей. Будто напрочь отрезало часть памяти.

— Контузия. Опять контузия! — подумал Бомон. — Зато все руки на месте. Но будем думать об этом потом.

Привычкой, намертво вбитой многолетней службой, все рефлексии, переживания, воспоминания, всякие отвлеченные размышления были решительно отброшены в сторону. На потом, на спокойное время, пригодное для философии и самокопания.

А потом Бомон заснул. Так и заснул прямо в седле. Ему снилось, что он гладиатор-рудиарий Прокл, жестокий, буйный, неустрашимый в бою и ненасытный в удовольствиях. Буйство эмоций и ощущений Прокла, просто порой оглушали Жоржа, который следил за гладиатором изнутри. Тем более, что теперь, после сна в котором он видел извержение вулкана, Жорж чувствовал во сне не только боль, но и вкус вина, удовольствие от пищи, нежную кожу женщины под ладонью, горячую влагу ее лона. Прокл был двоеруким бойцом-димахером, и очень ценился за свое искусство. Поэтому мог себе очень и очень многое. И все, что ощущал гладиатор, полностью ощущал и Жорж.

Удивительно, но в коротком сне Жорж успевал пережить всю жизнь того, в кого вселялся его разум. Вот пришло и Проклу время умирать. Тяжело и мучительно. Его смертельно ранил закованный в броню с ног до головы гладиатор-крупеларий, распоров живот. Но путаясь ногами в собственных кишках Прокл успел перед смертью вогнать свой меч в прорезь шлема противника.

Когда над димахером склонился служитель арены, он услышал как едва слышно, шепотом, умирающий декламирует какие-то стихи на неизвестном языке.

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю

Прокл был греком, и служитель решил, что это греческий язык. А единственным греческим поэтом, о котором он слышал, был Гомер. Поэтому он всем рассказал об отважном рудиарии, декламировавшем на смертном одре стихи великого Гомера.

Прокл умирал, но ни чуточки не жалел о свой судьбе и выбранном пути, полном смертельного риска. Потому что риск и есть жизнь.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья –

Бессмертья может быть залог!

[1] Начальник штаба 6-го корпуса, в который входил 94-й полк.