Меч на ладонях - Муравьев Андрей (список книг .TXT) 📗

Перевод старой французской баллады у авторов получился совсем неплох.

Когда Костя пел эту песню в своей той жизни, многие девушки убеждали его, что его голос очень даже. Сейчас Малышев старался, как мог.

…Прозвучал последний аккорд, руки привычно отставили хитарьеру, и Костя смог оценить разницу в музыкальном образовании. Немецкие матроны сидели замерев. У Адельгейды и Иоланты были открыты рты. Последняя провела в качестве воспитанницы Евпраксии три года при дворе маркграфа и считала императрицу кем-то вроде старшей сестры. Она неплохо понимала по-русски, хотя говорила с трудом.

«Знай наших!» – пробежала довольная мыслишка при взгляде на произведенный от выступления эффект.

Первой очнулась хозяйка замка.

– Еще что-нибудь можешь сыграть? – Голос звучал чуть с хрипотцой.

Костя кивнул.

– Про любовь, – добавила Иоланта, чьи глаза подозрительно заблестели.

Костя кивнул еще раз и начал:

За час он спел благодарным слушательницам еще пяток романсов и баллад.

– Вот уж не думала, что новгородские купцы среди своих людей держат скальдов [86], – подвела итог выступлению Адельгейда, вопросительно поглядывая на Онисия Навкратовича, удивленного прытью Малышева не меньше остальных.

Ответил не купец, а Сила Титович. Кашлянув в кулак, воевода объяснил, что Костя из полоцких купцов, взявшихся проехать с ними до земель немецких. А до этого они сами и не думали… Ну, вот, в общем… А так, парни справные и вояки добрые. А что играет – так по миру знатно походили, много чему научились.

При сообщении о том, что среди людей новгородского купца есть не только скальд, но и путешественники, Иоланта захлопала в ладоши. После чего, скорчив уморительную мордашку, начала просительно заглядывать в глаза императрицы. Чтобы усилить впечатление, любимица Адельгейды тихонечко подергивала за подол платье госпожи.

Та думала недолго.

Выпрямив спину и придав лицу торжественное выражение, она обратилась к Косте:

– Много ли ты еще знаешь песен, способных усладить слух наш, добрый скальд?

Малышев задумался на секунду и честно ответил:

– На русском языке много, государыня.

Хозяйка замка милостиво склонила голову и повернулась к Сомохову, которого Сила Титович представил как знатного путешественника.

– О каких странах ты можешь поведать нам, добрый путник?

Улугбек Карлович ответил прямо:

– Нет на свете страны, о которой я не знал бы.

Адельгейда улыбнулась.

– Кондрат Будимирович, отведите двум гостям полоцким камору при северном крыле. Пусть поживут при нашем светлейшем дворе. – И добавила уже обыденным тоном: – Думаю, мой дражайший венценосный супруг не будет возражать. Он и сам страсть как любит послушать байки о дальних странах.

Малышев дернулся.

– Э… Ваше величество… дозволь слово молвить? – начал Костя штампами. Улыбающаяся Иоланта путала в его голове простые мысли и тормозила речь.

Императрица кивнула.

– Ваше величество, если позволите, то нас четверо, – промямлил Костя. И добавил уже живей: – Тимофей Михайлович, вот, в самой далекой стране Чайне был. А Захар, он остался при лабазе, всю Сибирь от Урала до Камчатки прошел. Много дивных зверей и людей видел.

Это уже он привирал, вернее, преподносил информацию, не соответствующую действительности. Но расставаться с верными друзьями в планы ни Малышева, ни Сомохова не входило. Да и государыня земель германских была настроена благожелательно. Двор и замок – вон какие большие. Где два – там и четверо… А насчет развлечений, так и ученый с его рассказами об истории, и Костя с гитарой смогут создать такой досуг, что помощь Горового и Захара не понадобится.

Императрица милостиво махнула ручкой:

– Что ж, Кондрат Будимирович. Думаю, еще двое полочан нас не объедят. – Когда верноподданнические смешки прошли, Адельгейда продолжила: – Если не поместятся в одной каморе, выделите две. Но к вечеру я желаю послушать баллады и рассказы о дальних странах.

Бывшая киевская княжна встала, давая понять, что аудиенция закончена.

Новгородцы, кланяясь, вышли из залы, оставив казначея пересчитывать и переписывать дары далекого киевского принца императору Священной Римской империи.

У ворот Кондрат Будимирович простился с новгородцами, указав «полочанам» прибыть сюда после обедни.

Онисий Навкратович и Сила Титович повели своих дружинников к снятому лабазу, дорогой обсуждая увиденное, двор, Генриха, Евпраксию Всеволодовну да невиданную милость, проявленную государыней.

Только Костя шел как с иголкой под сердцем. Что-то приятно холодило грудь и заставляло замирать сердце. Хотелось петь, орать, смеяться и задирать прохожих. Одна мысль упорно билась в голове: показалось, или впрямь Иоланта подмигнула ему на прощанье?

Отвальную новгородцам делать было некогда.

Онисий Навкратович аккуратно рассчитался с «полочанами», напоследок повторил предложение о продаже хоть одной колдовской палки, доведя сумму до десяти новгородских гривен. Сомохов только улыбнулся. Купец махнул рукой. Да ладно, за спрос денег не берут.

Прощались тепло, договорились через два дня, в воскресенье, встретиться в корчме у Северных ворот, рассказать, как там при дворе. Тогда и отметить это дело.

Собрались менее чем за час. Новгородец просил рассказать при дворе, если появится такая возможность, о соболиных мехах, которые остались у него для продажи. А уж он в долгу не будет.

Улугбек Карлович обещал, Костя отрешенно кивал, Захар только моргал и тихо ругался, отказываясь переезжать в замок. Сибиряк побаивался императорского двора. Горовой поначалу тоже возражал, но в целом воспринял предложение стоически. Особенно когда ему объяснили, что Генрих может поспособствовать в их путешествии к капищу Архви в Малой Азии.

Перед воротами они выстроились еще до обедни.

Чтобы скрасить ожидание, в харчевне около площади перед замком купили пару кувшинов местного пива. К приезду Кондрата Будимировича (а киевский сотник из ворот иначе как на своем роскошном жеребце и не появлялся) Захар уже никого не боялся.

Разместили их в замке с комфортом. Комнату выделили одну на всех, но, по местным меркам, шикарную: три на четыре метра, затянутое какой-то подсушенной кожей оконце. Из мебели наличествовали нестарый стол, две лежанки в два уровня, одна одиночная (четвертую пообещали принести позже и водрузить на свободную кровать вторым ярусом), одна лавка, пара линялых шкур неведомых зверей, кувшин с отбитой ручкой и ночной горшок. Для веков просвещенных, конечно, обстановка выглядела спартанской, но в рамках существующего времени – очень неплохо для людей, чье положение довольно шатко позиционируется между придворным и слугой. А уж после хобургских гридов [87], с их привычкой всем спать вповалку на лавках в одном помещении (женщины, конечно, в отдельной комнате), это был качественный скачок вверх.