Прогулки по Аду (СИ) - Клепаков Андрей (первая книга TXT) 📗

Вообще у меня, наверное, сильный «эдипов комплекс». Я очень люблю маму и несколько настороженно отношусь к отцу. Нет, конечно, я люблю папу, и он любит меня. Никаких сомнений. Но иногда пробивается что-то такое, непонятное, вроде конкуренции за маму…

Мама потерлась щекой о его руку.

— Ничего, Тутти, все неплохо. Восстанавливается. Видишь, как сильно похудел, дед говорит, больше толстым не будет. Дай-то бог!

И они, глядя на меня, замерли обнявшись.

Отца зовут Тутмос: когда он родился, была мода на египетские имена. И родители почти всех наших одноклассников, кто помоложе, сплошные Исиды, Хеопсы, Осирисы, Клеопатры и Рамзесы. Когда родились мы с Евой, то в моде была Библия. Потому она Ева, а я Адам. А парня этого, бейсболиста, зовут Давидом. А во времена дяди Тиберия в моде был Древний Рим. И люди постарше все Августы, Юлии да Аврелии.

Вот только деда Арнольди зовут нормально — Иваном, и не Иоанном, а именно Иваном. Но ему под восемьдесят, и родился он еще в двадцать первом веке. Тогда никакой моды не было. И имена давали нормальные, человеческие.

— Тиб говорит, что она переживает, плачет, — сказал отец.

Мама промолчала, только пожала плечами.

Отец наклонился к ней и прижался щекой к ее щеке, поцеловал и сказал:

— Девочка не виновата. Не злись не нее. Что ей было делать? Ты бы смогла в пятнадцать лет влюбиться в такого толстяка, как наш сын? Хоть бы и выросла вместе с ним. И парень он замечательный.

«Интересно, отец назвал меня замечательным, потому что он так считает или просто для мамы?» — подумал я.

Мама молчала, словно вспоминая что-то.

— Да я не злюсь, — сказала она, высвобождаясь из объятий. — Живой же. Вот если б умер… То даже и не знаю, глаза бы я ей точно выцарапала.

Отец промолчал.

— Посидишь с ним? — спросила мама. — Мне надо в туалет и перекусить что-нибудь. Я быстро.

— Конечно, посижу, — ответил тот. — Можешь не торопиться, поешь нормально. К деду зайди, может, скажет что-то новое. И вообще передохни. Я на сегодня освободился уже.

Мама ушла, отец сел на ее место. Взял меня за руку.

— Ну что, камикадзе? Как дела? — спросил он. Посмотрел на мое обескоженное тело и отвернулся.

— Ты только не волнуйся, — тихо проговорил он. — Никто не сердится. И дела в полиции не завели, оформили как несчастный случай. И пистолет мне вернули, и страховку за такси выплатили. И машину новую я этому таксисту купил и еще денег дал. Все хорошо. Возвращайся только.

Посидел молча. Снова посмотрел на меня:

— Ну не любит она тебя. И маленькая еще. Ну что же тут сделаешь. Не может она еще любить. Душа детская. Нет еще силы. Секса сколько угодно, тело созрело давно, а душа не развернулась. Да, может, и не полюбит никогда, но нельзя умирать из-за того, что девочка не любит. Мы тоже дураками были, — перескочил он вдруг на другую тему. — Если бы мама тогда не залетела, я бы и не женился никогда. А теперь бы локти кусал.

Он замолчал.

— Ты похудел, — снова заговорил отец. — Дед считает, что больше толстым не будешь.

Потер висок, потер переносицу, потом сказал:

— Не висни там, в своей коме. Возвращайся. Рано в семнадцать лет счеты с жизнью сводить. Будет еще любовь в твоей жизни, накроет водопадом. А Еву отпусти. Пусть живет, как хочет.

«Интересно, — подумал я, — а как хочет жить Ева?»

После моего самоубийства… окей, попытки самоубийства, Евин рейтинг взлетел до небес.

Хоть я и не оставлял никаких предсмертных записок, но то, что причиной моего поступка была именно она, понимали все. И сама она, и наши родители, и друзья-подруги, и учителя в школе, и этот козлина Давид.

Мой огненный полет, заснятый со спутника, неделю передавали по всем каналам, и он собрал более десяти миллионов просмотров в интернете. Девчонку осаждали корреспонденты и журналисты. Ее хорошенькая мордашка постоянно мелькала в новостях и тематических передачах, посвященных подростковым проблемам.

От безумного количества сообщений и предложений — заманчивых, достойных, пристойных, непристойных, отвратительных и вплоть до совершенно невменяемых — ее страница ВКонтакте взорвалась. Осколки разлетелись по всей сети.

Пришлось для друзей открывать новую. Выстраивать каскадную систему паролей и ставить противовзломную защиту четвертого уровня. Дядя Тиберий постарался. Ему также пришлось прикрыть Еву сферой информационной безопасности. Такой же, как была у председателя правления их фирмы. Бабла это стоило немерено. Дядя Тиберий компенсировал расходы, давая разрешения брать интервью у дочери тоже исключительно за очень хорошие деньги. Но, в конце концов, ему вообще все это надоело, он взял отпуск и увез Еву в Эмираты на подводный курорт в Эбу Баби.

Моим родителям также предлагали огромные деньги за право публикации последних записей с моего лив-браслета. Конечно, мама с негодованием отказалась. А жаль, новый всестихийник к моему совершеннолетию у меня тогда бы точно был.

Когда шумиха поутихла, Ева вернулась в школу. Ее подружки не скрывали зависти к ее известности, младшие девочки смотрели с благоговением. Учителя относились к пятнадцатилетней соплячке с двойственным чувством осуждения и сожаления. Ева сделалась звездой школы и стала гордой и неприступной. Давид был отвергнут, хотя именно он и являлся косвенной причиной ее популярности. Ева потихоньку от дяди Тиберия разглядывала самые непристойные предложения, пробивавшиеся к ней сквозь все блокировки. Поток сообщений ослаб, но все еще шел.

А потом я вышел из комы, и интерес к нам вновь усилился. Папарацци кинулись в клинику, деду пришлось обращаться за помощью в полицию и к Тиберию.

Тем не менее, мое восстановление пошло быстрее, и дед обещал скоро выпустить меня из капсулы. Мама больше не плакала и даже помолодела.

Однажды дядя Тиберий, договорившись с дедом и выбрав момент, когда мамы у меня не было, привел Еву.

Ева подошла и плюхнула на тумбочку у изголовья кровати сферу с морским анемоном.

— Солнечная актиния, — объявила она. — Сама со дна достала, не покупная. Оманский залив.

Я скосил глаза. В энергетической, заполненной водой сфере, распушив щупальца, медленно колыхалась актиния золотисто-розового цвета. Между щупальцами, не давая актинии их свернуть и закрыться, мелькала маленькая электронная рыбка.

Дарить обычные цветы давно вышло из моды. Теперь на день рождения или Новый год дарили что-нибудь более экзотическое: ветку живых кораллов, морских анемонов или тропических бабочек с размахом крыльев сантиметров в пятнадцать. Самыми дорогими были бабочки. Создать условия, поддерживающие жизнь насекомого в объеме, ограниченном двумя-тремя литрами, было достаточно сложно.

— В верхнем полюсе дырка, — пояснила Ева, — кормить можно всем, что от завтрака осталось. Один раз в день. Не перекармливай. Воду менять не надо, стоит система самоочистки. Если забудешь покормить, она начинает злиться и становится фиолетовой. Тоже очень красиво. Я однажды три дня не кормила — любовалась. На ночь рыбка отключается, чтобы актиния могла свернуться и поспать. Да ты сам все знаешь, наверное.

Ева села на стул, коснулась пальцами моей руки.

— Я очень, рада, что ты живой. Соскучилась, — улыбнулась она мне. — Как ты? — она оглядела мое тело в прозрачной капсуле.

Кожа уже восстановилась почти полностью. Сохранялся только противный красноватый цвет, как у новорожденного.

— Нормально, — шевельнул я губами. — Обещали скоро выпустить.

Ева уменьшила громкость динамиков,

— Что ж ты так орешь! — засмеялась она и снова оглянулась на мое тело. Взгляд ее уперся… «И женщины глядят из-под руки. Вы знаете, куда они глядят».

Я покраснел. Под ее взглядом эрекция медленно поползла вверх.

Дядя Тиберий кашлянул и шагнул, загораживая меня от Евы.

— Выздоравливаешь, Ади, — сказал он. — Рад, что все обошлось благополучно. Больше не шути так.

Ева вздохнула и отвернулась.

— Выздоравливай, — тоже улыбнулась она мне. — Я буду заходить, ладно? — и, не дождавшись ответа, нагнулась и коснулась губами моей руки.