После матча - Филатов Лев Иванович (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
В музее было так же пусто, как и в автобусе. Да и, признаться, шедевров мы не обнаружили, откуда им тут было взяться, более чем скромная, разрозненная провинциальная коллекция. Мы шли, скучая, высматривая, где выход.
Еще одна дверь. И что это, где мы, в Третьяковке, в Русском музее? Портреты Елизаветы, Павла I, столы с миниатюрами, русские лица, русские фамилии, ленточкиуказатели – художники Боровиковский, Левицкий… И мы надолго застряли в тех двух комнатках. Пришлось искать экскурсовода, чтобы объяснил, откуда все это. Оказалось – собрание графа Зубова, уплывшее с его потомками в Аргентину. Им дорожат – это чувствуется. Ну а нам, москвичам, и отрадно и горько. В экую даль залетело милое русское искусство! Многих ли оно радует здесь так, как нас, нечаянных посетителей?
Горанский снова взглянул на часы.
– Если в темпе, мы успеем заехать в пресс-центр. Не вредно показаться, да и что-нибудь разведаем.
Мы снова в «шевроле», едем и сворачиваем по прямым улицам, как по кроссворду. Адрес – «пресс-центр», обычный, знакомый, сразу оборвал наше экзотическое путешествие, словно его и не было. Мы – на работе.
Громадный отельный лифт, в котором умещается персон двадцать, внес нас на верхний этаж. Все бесшумно, и лифт и шаги по густому твердому ковру. У входа в пресс-центр наливаем себе кофе и со стаканчиками в руках входим в зал. Это амфитеатр, здесь, наверное, показывают кино и проводят заседания. У каждого кресла откидной столик. Респектабельная отельная тишина оборвалась, пресс-центр, как ему и полагается, жужжит по-пчелиному: разговоры вполголоса и стрекот портативных машинок. Милый журналистский быт.
Мы с Горанским расходимся, он отправился искать начальников из мексиканцев, а я знакомых по прошлым чемпионатам. И сразу встреча – бельгиец, давно известный мне как представитель ФИФА по линии прессы. Мы с размаху ударяем друг друга по протянутым ладоням и слегка обнимаемся. Последний раз я видел бельгийца в семьдесят седьмом, в Тунисе, на самом первом чемпионате мира юниоров, оба мы в тех же ролях, представляться не надо. Он подводит меня к своей супруге, она сидит в уголочке и вяжет. И тогда, шесть лет назад, она сидела и вязала, и он меня к ней подводил.
Мне припомнился далекий тридцать шестой год. Международный шахматный турнир в Колонном зале, Эммануил Ласкер на сцене за столиком, домашний, обмякший, с сигарой, и его жена в первом ряду партера, тоже домашняя, обмякшая, с вязанием. Тогда я был подростком, и видеть этих старых людей было занятной, даже смешной странностью. Особенно по контрасту со жгучим красавцем Капабланкой, прекрасно знавшим, что он, Капабланка, красавец, наклонившимся над доской вместе со стулом, так что тот опирался на две передниеножки, и я, забывая о партии, смотрел на этот стул и беспокоился, как бы экс-чемпион не свалился, с непроницаемым Ботвинником, изредка указательным пальцем толкавшим вверх переносье очков, и в зале гадали, к добру это или к худу, с маленьким легким Флором, ироничным от уверенности в беспроигрышности своего стиля, с байронически прихрамывающим Лилиенталем, который, судя по его сверкающим глазам, тоже мог бы писать поэмы. А сейчас я с симпатией жму слабенькую ручку жены бельгийца, отвечаю поклоном на ее улыбку и радуюсь за этих старых, не разлучающихся людей.
Бельгиец уводит меня, обняв за плечи. Как многие старые люди, он часто прикасается к собеседнику, как бы ища тепла и понимания.
– Чем я могу быть тебе здесь полезен? – Вопрос едва ли не обязательный, но словечко «здесь» выдает его скептическое отношение к местным администраторам. Мы одинаково плохо говорим по-немецки, у нас одинаково бедный запас слов, одинаковые ошибки в склонениях и в спряжениях, и мы превосходно понимаем друг друга.
Я пожимаю плечами, но спохватываюсь и говорю: «Как бы получить протоколы всех матчей чемпионата?»
Бельгиец тычет кулаком в бок:
– Русские всегда серьезны. Протоколы будут. А сувенирную сумку получил? Нет? Я так и знал, что они постараются скрыть.
Он подозвал молодого человека со значком административной службы на белой рубашке и стал что-то сурово ему втолковывать по-испански. Парень, пританцовывая, сбежал по ступеням амфитеатра и исчез за кулисами.
– Ты со мной возишься, а мы все проиграли.
– А,- пренебрежительно отмахнулся он.- Я не забыл, как ваши ребята в Тунисе стали чемпионами. Им же девятнадцать, с ними не угадаешь. Пустяки… А потом, милый мой,- и он взял меня за локоть,- я помню, ты мне говорил, что в войну был солдатом. Правда? Ну, вот видишь. И я был солдатом, для нас с тобой победа – это другое. Я смотрел по телевизору, как ваши играли в Гвадалахаре с бразильцами. Мне не показалось, что плохо. Только долго боялись…
– Я тоже так думаю. Но утешение слабое.
– Будешь их ругать? Я знаю, мне переводят из «Советского спорта»: у вас все серьезно.
Пока я подбирал нужные слова, он сказал:
– Не объясняй, у всех свое. Вам подавай первые места, это правильно.
Подошел Горанский с кипой бумаг.
– Здесь интервью с тренерами. Дома посмотрим. Бельгиец взглянул в бумаги и подмигнул мне:
– Я же говорю: дела у вас прежде всего. Попейте кофе, тут хороший, бразильский… Завтра приезжайте на пресс-конференцию президента ФИФА Авеланжа.
Посыльный, все так же пританцовывая, взбежал вверх по ступенькам, помахивая двумя адидасовскими белыми сумками.
– Видишь, меня они слушаются, а вам бы десять раз говорили «маньяна» (завтра) и не выдали бы.
Горанский, чуть повернув голову в сторону выхода, дал мне знак, что наше время на исходе. Мы поблагодарили бельгийца. Он долго не выпускал мою руку из своей.
«Вы всегда серьезны». Бельгиец верно подметил.
Выпадают дни, хоть и не часто, когда оказываешься свободным от обязанности писать на определенную тему к определенному сроку. Чего лучше, есть ведь чем заняться, о чем поразмышлять и помимо работы. Но голове, как и сердцу, не прикажешь. И тогда вступаешь во внутренний спор. Все то, чему отданы десятки лет, тянет осмыслить, пересмотреть. Сейчас и не припомнить всего, о чем спорил сам с собой. А один диалог упрямо повторялся: «Не слишком ли мы серьезничаем в обращении с игрой, лихой и захватывающей? Не вернее ли было бы искать веселое, мажорное, трогательное, забавное в жизни футбола и, делясь всем этим с читателями, нести добрую, полезную службу?»
Серьезность относительна. Никогда бы не дерзнул, да и не захотел встать на одну доску с соискателями ученых степеней, пишущими трактаты на темы футбола, с преподавателями специальных кафедр и Высшей школы тренеров, с членами научно-методического совета, с Константином Бесковым, с его необъяснимым осязанием игры, или с Валерием Лобановским, поставившим на научную основу тренировку функционального состояния футболистов. Это иная профессия.
У журналиста свое поле деятельности. Не вторгаясь в вопросы, которыми поглощены те, кого именуют специалистами, он вырабатывает собственный взгляд на вещи и, доверяя глазу, вкусу, воображению, жизненному опыту, высказывает свое мнение либо о прекрасном, либо о непрезентабельном зрелище, чем поощряет или, наоборот, ставит под сомнение замысленное и творимое специалистами. Нетрудно сыскать примеры легкомысленных, пустопорожних, ошибочных вмешательств нашего брата в футбольные дела. Все это любят собирать и высмеивать те, чье невежество воинственно.
Если же добросовестно и непредвзято проследить на протяжении ряда лет влияние прессы, его благотворность затмит все наши маленькие прегрешения, сделанные впопыхах. Влияние не в одной словесной правоте, а и в реальных поворотах и изменениях к лучшему в жизни футбола. Капля точит камень. Наверное, мне это виднее, чем молодым репортерам, нетерпеливо жаждущим, чтобы после одной меткой заметки все сразу перевернулось и были бы «приняты меры». Когда на карту поставлены будущность игры, выбор направления, пусть ты и напоминаешь дятла, надо не уставая терпеливо долбить в одну точку. Тут не до забавного, не до веселого, становишься невозможно серьезным.
