Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Парамонов Борис Михайлович (чтение книг TXT) 📗
Крэг Смит беседовал с главой партии Фламандские Интересы господином Девинтером. Их беседа - точная копия любой такой, возможной в европейских странах, затронутых мусульманской эмиграцией.
Мусульманское население европейского континента ныне составляет 20 миллионов человек - большой рост в сравнении с тем временем, когда в послевоенной Европе, испытывавшей недостаток в рабочей силе, появились первые иммигранты из Турции и Северной Африки. Но к 1980-м годам экономические трудности и рост безработицы стали создавать напряжение между мусульманами и коренным населением. Ситуация обострилась тем, что по законам многих западноевропейских стран приезжие рабочие получили право выписывать свои семьи, и это создало новый, куда сильнейший поток мусульманской иммиграции в Европу: не забудем, что Коран позволяет многоженство.
"Мы были очень наивны, - говорит г-н Девинтер, имея в виду тогдашнюю либеральную политику. - Терпимость - это Ахиллесова пята Европы, а исламские иммигранты - это Троянский конь".
Вот еще новый повод для беспокойства: обычно мусульманские иммигранты присоединяются к левым европейским партиям соответствующих стран, тем самым, конечно, усиливая их. Но сейчас возникло новое явление: рост исламского фундаментализма приводит к созданию самостоятельных организующихся мусульманских политических структур. Это уже не просто резерв старых европейских социалистических партий, но автономная и бросающая новый, небывалый вызов политическая сила Европы.
Не обходится и без курьезов. В статье Крэга Смита рассказывается об одном бельгийце: Жан-Франсуа Бастен, которому сейчас 61 год, обратился в ислам и сделал свой дом местом сбора радикальных исламистов. Он стал активным деятелем новой экстремисткой партии Юных Мусульман. Его сын находится в турецкой тюрьме по обвинению в участии в теракте, совершенном в ноябре 2003 года, в результате чего погибло свыше 60 человек.
Жан-Франсуа Бастен говорит, что акт 11 сентября был справедливым возмездием Западу, а Усаму бин Ладена называет современным Робином Гудом. Он красит бороду и носит арабские одежды, тюрбан. Уверен о том, что исламская теократия когда-нибудь да установится в Европе.
Это, конечно, курьезное исключение среди европейцев, и сам по себе Жан-Франсуа Бастен никого испугать не способен. Но ведь речь идет о неких массовых процессах, выходит с уровня индивидуальной психопатологии на уровень социологии. Крэг Смит свою статью в "Нью-Йорк Таймс" от 12 февраля заканчивает следующим образом:
"По словам Девинтера, от четырех до пяти тысяч коренных жителей покидают Антверпен каждый год, и от пяти до шести тысяч иммигрантов неевропейского происхождения ежегодно поселяются в городе. По его прогнозам, в течение десяти лет люди неевропейского происхождения составят более чем треть населения Антверпена.
"Процесс идет очень, очень быстро, - говорит Девинтер. - Возможно, что это конец Европы".
Конец в данном контексте - категория будущего времени. Но вот давайте поговорим о прошлом - и тогда, кстати, дадим слово одному русскому, в высшей степени известному человеку.
Речь пойдет ни более, ни менее как о Федоре Михайловиче Достоевском. В Дневнике писателя за сентябрь 1876 года, то есть во время резкого обострения так называемого восточного вопроса и начала русско-турецкой войны на Балканах, Достоевский опубликовал небольшую статью "Халаты и мыло". Великий писатель высказался так:
"как-то раз ... в заграничной прессе появилась странная вещь: в горячих, почти фантастических представлениях принялись воображать, что станется со всем миром, если уничтожить Турцию совсем и выдвинуть ее обратно в Азию. Выходило, что будет беда, страшное потрясение. Предсказывали даже, что в Азии, где-нибудь в Аравии, явится новый калифат, воскреснет вновь фанатизм, и мусульманский мир низринется опять на Европу. Более глубокие мыслители ограничивались лишь мнением, что взять-де и выселить этак всю нацию из Европы в Азию - вещь невозможная и вообще немыслимая".
Великий русский писатель весьма находчиво высмеивает подобные опасения, приводя прецедент из истории Государства Российского: завоевание Казанского царства Иваном Грозным. Только овладели городом, пишет Достоевский, как внесли в него икону Божьей Матери и отслужили молебен, затем основали православный храм - и отобрали оружие у мусульман; "а царя казанского вывезли куда следовало, - вот и всё; и всё это совершилось в один даже день".
А сейчас эти татары торгуют халатами и мылом, и никакой угрозы от них не исходит: так сказать, мирные и счастливые подданные Российской империи.
Теперь нужно сделать в точности то же, уверяет Достоевский: поставить крест на Святой Софии, отобрать у турок оружие, запретив дальнейшее ношение такового, - и всё устроится.
"Ну, вот и всё обеспечение тишины - и уверяю, что больше ровно ничего и не надо. Прошло бы немного - и турки тот час же принялись бы нам продавать халаты, а еще немного - и мыло, И, может быть даже лучше казанского (...) Одним словом, ровно ничего бы не вышло, кроме самого хорошего и самого подходящего, и, повторяю, ни единого даже турчонка не пришлось бы выселить из Европы..."
Нынешний читатель не может не заметить, что ситуация в Европе, да равно во всем мире несколько изменилась с тех пор, как великий русский начертал Дневник писателя. К примеру, если раньше турки в Европе - это было немногочисленное сравнительно мусульманское население Балканского полуострова, входившего в состав Оттоманской империи, - то сегодня, как мы видели из только что приведенной статистики, в Европе - по всей Европе, и особенно в Западной Европе проживает двадцать миллионов мусульман. Одним турчонком, увы, не отделаться, дорогой Федор Михайлович.
Но Достоевский этим не ограничивается, он продолжает - допуская даже, что какая-то злокачественная реакция последует со стороны магометан:
"И на Востоке ничего бы не произошло. Калифат-то, пожалуй, и объявился бы, где-нибудь в азиятской степи, в песках; но, чтоб низринуться на Европу, в наш век потребно столько денег, столько орудий нового образца, столько ружей, заряжающихся с казенной части, столько обоза, столько предварительных фабрик и заводов, что не только мусульманский фанатизм, но даже самый английский фанатизм не в состоянии был бы ничем помочь новому калифату".
