Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Мохов Сергей Викторович
Новые городские кладбища принципиально отличались от церковных погостов. Во-первых, они занимали гораздо большую площадь: основной причиной закрытия церковных погостов была их переполненность, поэтому власти стремились организовывать новые кладбища на больших пространствах. Если старые церковные погосты занимали площадь 1–2 гектара [63], то новые кладбища стали больше в десятки раз (вплоть до 25–30 гектар) (Rugg 2000). На кладбищах появляются ограды, не характерные для церковных погостов, которые имели только ворота, выполнявшие чисто символическую функцию. Например, городское кладбище Маунт Оберн в штате Массачусетс в 1832 году тратит на строительство ограды вокруг кладбища около 15000 долларов, что было больше суммы, отведенной на возведение часовни (Linden-Ward, 1989: 269). Кладбище, как специальное место для мертвых, физически отделяется от живых.
Во-вторых, с 1770‑х годов на кладбищах появляются мавзолеи, семейные усыпальницы, украшенные скульптурами, а не только каменные памятники. Упрощение процесса производства памятных знаков приводит к их удешевлению, а значит, и массовому распространению. Томас Ксельман отмечает, что к началу XIX века маркируется уже 80% могил (Kselinan 1993). Джулия Ругг подчеркивает, что процесс индивидуализации кладбищенского пространства, когда у каждой семьи появляется собственное захоронение, становится причиной появления практики «паломничества» (pilgrimage), то есть посещения кладбища с целью увидеть ту или иную могилу (Rugg 2000), что, в свою очередь, приводит к необходимости определенного ухода для создания комфортной среды.
Кладбища подвергаются все более сложному зонированию и социальной стратификации: появляются участки по статусу, профессии и роду деятельности, по вкладу в развитие местного сообщества, и таким образом становятся одним из структурных элементов символической репрезентации для семей и более крупных социальных единиц, например, нации.
Прорывным событием становится создание первого в мире частного кладбища. Происходит это в США в 1796 году в штате Коннектикут. После эпидемии желтой лихорадки 32 семьи Нью-Хейвена выкупили за чертой города несколько гектаров земли и оборудовали там кладбище. Это было первое в мире коммерческое кладбище, имевшее четкую планировку: аллеи, зеленые насаждения и т. д. Уже в XIX веке кладбище было обнесено каменной стеной, а вход украшен воротами в египетском стиле (Giguere 2014: 82–83; Sloane 1991). Крупная надпись на воротах, сохранившаяся до наших времен, является цитатой из Библии: «Да восстанут мертвые» («Dead Shall Be Raised») (1 Кор: 15.52).
На рубеже XVIII и XIX веков местом упокоения впервые выбирается обычный светский парк [64]. Это вполне вписывается в общую культурную логику Просвещения и наступающей эпохи романтизма, а также в прагматическую логику расположения кладбищ на открытых больших пространствах. Для смерти, представляемой в меланхоличных тонах и эстетизируемой как визуально, так и вербально, парковое пространство оказывается идеальным местом. Поэтому нет ничего удивительного, что в подобном месте одним из первых был предан земле не кто иной, как Жан-Жак Руссо. История Руссо во многом показательна. По одной из версий, летом 1777 года здоровье философа стало внушать опасения его друзьям. Весной 1778 года маркиз де Жирарден увез его в свою загородную резиденцию Шато де'Эрменонвиль. В конце июня для Руссо был устроен концерт на острове среди парка, и он, очарованный этим местом, попросил похоронить его здесь, в окружении воды, птиц и зелени. Второго июля Руссо скончался, и его желание было исполнено. Очень скоро могила на острове стала местом паломничества многочисленных поклонников. Юный Шиллер в своих стихах даже сравнил Руссо с Сократом (1781, перевод Льва Мея):
Однако любовь и почитание не уберегли тело Руссо. Через несколько лет его останки были перенесены в Национальный Пантеон. Спустя 20 лет, во время Реставрации, два католических фанатика выкрали ночью прах Руссо и бросили его в яму с известью (Laqueur 2015).
Итак, на кладбищах последнее пристанище находят национальные герои и жертвы войн, таким образом погосты превращаются в пантеоны памяти. Например, в Англии первые такие захоронения появляются во время гражданской войны, в 1642 году. В 1770‑е годы подобные кладбища открывают в Дании, Норвегии, Шотландии — это становится возможным благодаря социально-политическим процессам, направленным на создание новых европейских наций. Национальный нарратив всегда исходит из представления о вечности (бессмертии) нации или, по крайней мере, ее многовековой истории. Такому нарративу нужны герои, отдавшие жизнь за национальные святыни. В истории нации они обретают свое бессмертие, а физическим напоминанием об их великом вкладе в национальное тело становятся некрополи, которые покоят тела погибших героев. Как отмечает Зигмунт Бауман: «Нация, которая перестает требовать жертв от своих представителей, становится бесполезной для достижения бессмертия» (Bauman 1992). По мнению Роберта Герца, который продолжал разрабатывать дюркгеймианское представление о «смерти как социальном феномене, состоящем в болезненном процессе ментальной дезинтеграции и синтеза» (цит. по: Минеев 2004: 22), смерть бросает вызов обществу, а не личности, т. к. подрывает его всемогущество — мертвый как бы подводит общество своей смертью, как правило, неожиданной (Hertz 2004: 199). В представлении Герца, социум нуждается в том, чтобы мертвые заняли положенное им место.
Именно поэтому проблемой похоронной инфраструктуры начинает активно интересоваться государство. Как отмечает Пол Эдвардс, сама идея модернизма тесно связана с технологизацией, машинизацией и инфраструктурой (Edwards 2002). Инфраструктура конструируется исходя из модерновых представлений о времени, пространстве и социальной организации. Железные дороги, мануфактуры, городское планирование невозможны без идей нации, индивида и понимания «общего блага». В самой концепции инфраструктуры заложено представление о жизни в сообществе и о коллективной ответственности: если квартира или дом является частной территорией, то дорога, газопровод, канализация — это объекты общего пользования, в процессе доступа к которым обнажается тонкая социальная ткань объединения и сложное переплетение связей и отношений между людьми. Не зря, как отмечает О. В. Хархордин, в Древнем Риме было распространено мнение, что «если нет этой инфраструктуры <… > — тогда нет res publica [65]» (Хархордин и др. 2013).
