Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Мохов Сергей Викторович
Хронология Хобсбаума мне кажется вполне применимой в данной главе как раз потому, что становление национальных государств и развитие капитализма (а также сопутствующие события) оказывают на похоронную индустрию серьезное влияние. Если в конце XVIII века в похоронном бизнесе были заняты немногочисленные ремесленники: гробовщики, подручные, носильщики гробов, мелкие производители траурных аксессуаров и т. д., то к концу календарного XIX века похоронное дело приобретает действительно индустриальный характер: появляются первые национальные корпорации, открываются фабрики по производству гробов, возникают ассоциации работников погребальной сферы, выходят профессиональные газеты и специальная литература, развивается бальзамация, растет сфера производства сопутствующих товаров.
Именно в течение этих почти полутора столетий похоронное дело совершает качественный скачок: от частных ремесел к корпорационному бизнесу.
Иллюзия бессмертия: смерть и умирание в XIX веке
Позитивизм (а еще ранее эмпиризм) [54], который начинает определять язык и мышление человека XIX века, конструирует один простой механизм — человек верит только в то, что видит. Несмотря на то, что философская доктрина позитивизма пыталась очиститься от влияния метафизики, бытовой позитивизм, наоборот, стремился к интеграции метафизики и повседневного опыта. Само бессмертие по-прежнему понималось, как физическое воскресение, но гниющее и разлагающееся тело отныне слабо увязывалось с представлением о будущем возвращении к жизни.
Бытовой позитивизм усиливался картезианским представлением о человеке как о машине, о теле как едином функциональном и самодостаточном объекте. Картезианство стало основой европейской медицины. Развитие науки, промышленная революция, массовая механизация вписывают человеческое тело в новый онтологический контекст, где оно противопоставлено железной вечности заводских механизмов. Если человек такая же машина, то почему он не может быть «вечным»?
Именно поэтому сохранение тела нетленным или по крайней мере создание такой иллюзии становится одной из главных задач. Интересно, что в 1792 году во французском городе Шательеро местные монахи пустили слух о произошедшем чуде. Они выкопали тело человека с местного капуцинского кладбища и стали показывать его на городской площади — тело было нетленно. Обман скоро вскрылся, оказалось, что это были всего лишь человеческие кости, обшитые свиной кожей (Ламонт 1984). Как отмечает Валерий Подорога: «Смерть еще не была финализирована, погребальный обряд контролировал время отхода души от тела усопшего (здесь еще слишком остро переживается неопределенность "смертного часа"). Вот почему неповрежденность тела post mortem имеет столь важное сакральное значение. Аутопсия (вскрытие. — С. М.), в сущности, постепенно учреждает труп в особом статусе, отличном от тела живого, тела как тела, но это различие между телом и трупом все же остается результатом того, что появляется мертвое тело в качестве трупа. Это уже не смерть таинственная, не смерть непостижимая, предполагающая скрытые формы жизни (существования) в мертвом теле. Вера в то, что некоторое время труп может жить после смерти («Таинственная чувствительность трупа»)» (Подорога 1995).
В Средние века идея бессмертия строится на другом базисе. Во-первых, Господь при воскрешении все равно вернет всем тела, поэтому главное — сохранить кости. Во-вторых, в раю (и после Судного дня) все тела прекрасны и совершенны. Поэтому, например, слепые святые изображаются с полузакрытыми глазами. Такое изображение указывает на слепоту человека, но не обезображивает его [55]. Поэтому в могиле тело располагают ногами на восток, чтобы при воскрешении человек встал лицом к Богу.
Законодательные акты, распространившиеся в это время и запрещавшие рассечение тела, основывались как раз на массовых представлениях о необходимости сохранения целостности тела. С развитием позитивистского и материалистического мышления, с промышленной революцией и механизацией вполне метафизическое представление о будущих прекрасных и неразрушающихся телах приобретает прикладное значение — идеальные тела теперь нужны здесь и сейчас.
Из подобного представления о смерти и будущем бытии идеального тела в XIX веке вытекает множество интересных практик фетишизации тела. Это, например, посмертные фотографии родственников умершего рядом с его телом, которое при этом не лежит в гробу, а располагается рядом с живыми. Многие фотоателье, даже роскошные лондонские салоны (как Brown and Son, например) занимались изготовлением подобных карточек, цена которых по современному курсу достигала 200 фунтов. Как правило, лица умерших изображались крупным планом. Умершему придавали максимально естественную позу: сажали в кресло или на диван, иногда даже ставили на ноги и поддерживали с помощью специальных устройств. Для придания еще большей витальности фотограф прямо на закрытых веках мог изобразить открытые глаза и наносил глянцевую пудру на синеющие щеки. Посмертные снимки, напечатанные в нескольких экземплярах, помещали в картонные паспарту с золотым тиснением и дарили скорбящим родственникам и друзьям семьи (Коути, Харса 2012).
В исследовании, посвященном фотографии Надара, Розалинда Краусс пишет, что сам факт широкого распространения посмертной фотографии подчеркивает характерное для XIX века стирание границ между живым и мертвым. Однако, я бы сказал, что это не «стирание границ», а сопротивление проведению этих границ. При всем многообразии возможных сюжетов центральной темой ранней постмортем является именно смерть, а не что-то другое (Васильева 2012: 175–186).
Отношение живого и мертвого в искусстве фотографии — одна из центральных тем и в работе Ролана Барта Camera lucida. Барт полагает, что фотография является для современного человека одним из инструментов работы с мортальным кодом: «Фотография — это мертвый театр смерти, насильственное вытеснение Трагического; он исключает любую форму очищения, любой катарсис» (Барт 1997: 139).
В эпоху появления фотографии «работа со смертью» выражалась прямым изображением мертвых [56]. Дэн Мейнвальд, анализируя феномен постмортем, отмечает: «Появление в XIX веке изображений, связанных с тематикой смерти, являлось попыткой справиться с болью и скорбью, которые причинял уход кого-либо из членов семьи. <…> В XX веке преобладающий метод преодоления скорби по ушедшему человеку заключался в том, чтобы просто прекратить думать о случившемся факте расставания с ним, тогда как в XIX веке о нем не только не прекращали думать, но и пытались любым способом создать иллюзию присутствия усопшего (разрядка моя. — С. М.). Изображения разного рода — особенно фотографии — позволяли сделать это наиболее доступным и простым для восприятия способом» (Meinwald 1990: 3).
В пример можно привести и так называемые mourning/sentimental jewellery — особые ювелирные украшения, предназначенные для публичной демонстрации траура [57]. Это специальные броши с волосами и ногтями умершего, кулоны-миниатюры с изображением самого ушедшего или места его упокоения. Это и семейные поминальные кольца, выполненные, например, на смерть любимой бабушки, которые дарили близким родственникам в день похорон. Очень популярным траурным аксессуаром стали «ловцы слез» — специальные пузырьки, в которые собирали слезы вдовы, оплакивающей мужа. Когда пузырек заполнялся, заканчивалось время плача по усопшему [58]. Траурные украшения надевали только с траурной одеждой, которая была очень разнообразна и ношение которой регулировалось особым этикетом. Даже здесь материальность тела соединялась с материальными объектами скорби и физической локацией.
