Расстрельная команда - Алкаев Олег (бесплатные полные книги TXT) 📗
Высшая мера наказания. Как вы лично к ней относитесь? Как заключенные воспринимают такой приговор? На ваш взгляд, какое наказание страшнее: «вышка» или пожизненное заключение?
Начну с ответа на второй вопрос. Страшнее смертного приговора наказания нет. Любое наказание, кроме лишения жизни, дает человеку надежду на какое-то снисхождение, и самое главное, оставляет ему право умереть собственной смертью. Не важно где, не важно как, а важно то, что смерть будет без насилия, без ужасного состояния, вызванного её постоянным ожиданием, доводящие человека до безумия. Не верьте тому, кто говорит, что лучше бы его казнили, чем жить в условиях пожизненного заключения. Лично я таких «героев» не встречал, хотя неоднократно видел по телевизору и читал о них в СМИ. Сам факт такого заявления говорит о неискренности «заявителя». Ведь никто не отнял у него права распорядиться своей жизнью по своему усмотрению? Так что же мешает такому «пессимисту» смастерить для себя удавку или полоснуть лезвием по «яремной» вене? Мешает одно — страстное желание жить. Жить при любых обстоятельствах, в самых нечеловеческих условиях, без рук, без ног, без глаз, без пищи — но жить, жить, жить. И этим сказано всё. Даже за минуту до смерти, до того самого страшного момента, когда приговоренному к смертной казни объявляют, что ему в помиловании отказано, в его безумных глазах теплится надежда.
Я не помню случая, чтобы кто-то из преступников, приговоренных к смертной казни, на судебном заседании просил суд определить ему именно исключительную меру наказания. Бывали случаи отказа от «последнего слова», от написания кассационных жалоб и прошения о помиловании. Но это, как правило, было следствием психического надлома человека, вызванного продолжительным стрессом и не отражающим истинное отношение приговоренного к своему приговору.
Как правило, человек, услышавший в отношении себя смертный приговор, впадает в прострацию. Он практически невменяем. Он что-то говорит, отвечает на вопросы, но все это происходит подсознательно, без осмысления сказанного. Его психическое состояние не с чем сравнить. Разве что с состоянием осужденного уже перед исполнением приговора, когда открываются двери камеры, и он понимает, что за ним пришли в последний раз.
Полное же осмысление сущности вынесенного приговора приходит к приговоренному к смертной казни только через несколько дней после того, как он будет переведен в камеру «смертников». Тогда борьба за сохранение жизни наполняется новым смыслом и входит в предпоследнюю фазу.
Сначала, в срок не позднее чем через семь дней с момента получения приговора, приговоренный к смертной казни имеет право подать кассационную жалобу на вынесенный в отношении него приговор. Параллельно на этой заключительной стадии судебного разбирательства наблюдается также некоторая активность адвокатов и близких родственников. В томительном ожидании, которое длится несколько месяцев, осужденный и его родственники ждут решения суда последней инстанции. Как правило, приговоры оставляют без изменения. В мою бытность начальником Минского СИЗО №1 я помню только два случая отмены смертного приговора Верховным судом. Оставление приговора без изменения, это новый страшный удар по нервам приговоренных к смертной казни. Но есть ещё один маленький шанс — надежда на помилование главы государства, то есть президента. В этом случае рассмотрение материалов уголовного дела происходит независимо от подачи ходатайства о помиловании. Президентом рассматриваются дела абсолютно всех «смертников», и в итоге он лично принимает одно из двух решений: либо применить помилование, либо отказать в нем.
На моей памяти с введением в Белоруссии поста президента и избранием на этот высокий пост Лукашенко, был помилован только один человек. Смертная казнь ему была заменена двадцатью годами лишения свободы. Лукашенко безжалостен.
С момента вынесения вердикта Верховного суда и подачи ходатайства о помиловании наступает последняя, завершающая фаза борьбы «смертника» за сохранение жизни. На этой стадии наибольшую активность проявляют родственники осужденного. Они заваливают различными заявлениями, просьбами и жалобами все мыслимые и немыслимые инстанции. Они подключают к процессу борьбы за сохранение жизни своего нерадивого, но от этого не менее любимого родственника всевозможных влиятельных в их понимании лиц. Такими, как правило, являются известные и малоизвестные писатели, артисты, спортсмены, религиозные деятели и просто хорошие соседи. В свою очередь приговоренные к смертной казни пытаются максимально воздействовать на своих несчастных родственников и повысить их «активность» в деле сохранения ему жизни различными способами. Однажды мне дали письмо одного приговоренного к смертной казни, которое он приготовил для нелегальной отправки родителям в Россию. Я знал его родителей, это были очень порядочные люди. Они ежемесячно приезжали к нему на свидание. И если отец из последних сил сдерживал свои эмоции, то матери это было не под силу. Это была сломленная, морально изувеченная страданиями женщина. Я при каждой встрече терпеливо озвучивал ей специально разработанную для родственников версию, касающуюся дальнейшей судьбы приговоренных к смертной казни. Я говорил, что приговор носит формальный характер, что сейчас уже никого не расстреливают. Осужденных к смертному приговору используют на специальных секретных предприятиях с вредным производством, где они достаточно долго живут. Говорил, что эти предприятия находятся в России, и ее сын, скорее всего, поедет туда. Мне трудно сказать, верили ли родственники приговоренных к смерти людей в нашу «легенду», но во всяком случае какая-то надежда на то, что расстрела не будет, у них оставалась. Надежда — великое дело, особенно в таких тупиковых ситуациях, когда выбора просто нет.
Так вот, в своём письме матери этот осужденный в самых ярких красках расписывал, что вскоре его положат на операционный стол, где заживо, без наркоза «разберут» на органы, которые за валюту продадут для трансплантации. И во всем этом будет виновата только она одна, потому что не сумела добиться приема у президента и убедить его в невиновности сына. Письмо, конечно же, было уничтожено, и несчастная мать не узнала о его содержании. Призывать же к совести человека, которому к тому времени оставалось несколько дней жизни, было бессмысленным занятием.
За два дня до расстрела соучастник этого осужденного, так же приговоренный к расстрелу, неожиданно сделал письменное заявление о том, что в совершенных ими преступлениях — убийстве нескольких человек — виновен он один, и что он просит расстрелять только его одного. Заявление было написано на моё имя, и я встретился с этим осужденным. Я объяснил ему, что не уполномочен отменять или изменять приговор Верховного суда и спросил, что побудило его, рьяно отрицавшего на суде свою вину, вдруг так резко изменить свои показания? Он ответил, что действительно его вина гораздо меньше, чем вина его «подельщика», и что он никогда не пожалел бы своего бывшего дружбана, если бы случайно не оказался вместе с ним во время свидания со своими родственниками и не встретиться взглядом с глазами его матери. Взгляд умолял спасти её сына, и он никак не может его забыть. Он понимает, что смерти ему не избежать, что жить осталось уже не долго. Но он примет смерть спокойнее, если будет знать, что сумел хоть немного помочь этой несчастной женщине. Он очень просил меня передать его заявление «кому нужно», чтобы его соучастник остался жив.
Мне было трудно судить об искренности его слов. Возможно, таким образом он рассчитывал хоть ненадолго задержать исполнение приговора и хоть как-то продлить остаток жизни. Но я знал, сколько дней ему осталось жить, поэтому не стал огорчать заявителя отказом и пообещал помочь ему. Ровно через два дня он предстал перед участниками расстрельного процесса в пункте исполнения смертных приговоров. Я, памятуя его обращение ко мне, сказал, что его совесть в отношении соучастника может быть чиста, тот будет жить дольше его. Что он сделал все, что мог, и я так же сделал все, что мог. В ответ он лишь слабо кивнул головой, и через минуту его не стало. Он так и не узнал, что бывший друг пережил его всего на десять минут.
