Страницы незримых поединков - Логунов Виктор Александрович (хорошие книги бесплатные полностью .txt, .fb2) 📗
— Я и сразу скажу. Согласен! Не могу больше быть лагерной скотинкой и ждать, когда поведут на бойню.
Михайлов помолчал.
— Ну, что ж, поздравляю. Вот тебе первое задание…
Руководителями небольшой подпольной группы оказались, кроме Михайлова, майор Перекрестов и капитан Еренков. Чувствовалось в них то, что некоторые заключенные успели уже утратить, — несломленность, твердость духа.
Руководители группы постепенно проверяли, подбирали тех, кто и в плену оставались настоящими советскими людьми.
Группа перерастала в разветвленную организацию, охватывая весь лагерь. Две власти были здесь, за колючей проволокой: фашистская — и тайная, но набирающая силу власть подпольщиков-коммунистов.
Расширение деятельности становилось опасным. И все же подпольная организация действовала.
7 ноября 1941 года у нар Михайлова собрались, негромко, полушепотом спели «Интернационал». Михайлов коротко сказал о том, что немцы уже под Москвой, но столица выстоит, и о Москву фашистская армия разобьет себе лоб.
Заговорили наперебой, душевно и открыто. Каждому хотелось сказать что-то свое, что передумал за эти несколько страшных месяцев и перечувствовал, каждый радовался, что можно вот так собраться и поговорить, забыв о колючей проволоке, не боясь коменданта и пулеметов.
Знали, что среди тех, кто остался по темным вонючим углам на нарах, могут оказаться и трусы, и предатели, но как-то не хотелось в такой день бояться. Хватит, натерпелись, сегодня на нашей улице праздник.
…В декабре сорок первого года в лагерь приехал вербовщик из немецкой разведывательной школы. К нему вызывали в канцелярию без всяких объяснений и не разрешали потом разглашать. Уже вызывали нескольких ребят из организации. Михайлов сказал Смеречинскому:
— Подпольная организация поручает тебе, если вызовут, согласиться.
— Да ты в своем уме?
— Ты подожди ерепениться, слушай, что тебе говорят. Это единственный реальный шанс вырваться отсюда. Там, в разведшколе, продолжай наше дело, создавай боевую группу. А дальше, когда забросят в наш тыл, явишься, доставишь рацию и сведения, которые удастся раздобыть. Представляешь, какой удар по фашистам? Могу тебе сказать, что такие же задания получили все члены нашей организации.
Это предложение сначала ошеломило Николая. Но он уже привык верить Михайлову и, крепко обдумав, пришел к выводу, что, действительно, это отличная, хоть и рискованная возможность. И вскоре он с некоторым удивлением уже почувствовал, что с нетерпением ждет, когда его вызовут.
В эти дни произошла трагедия. Охраной был обнаружен подкоп. Кто-то пронюхал-таки и выдал руководителей подпольной организации. На территорию лагеря примчались машины гестаповцев, на плацу выстроили всех заключенных, и переводчик прокричал фамилии:
— Михайлов, Перекрестов, Еренков. Выйти из строя!
Гестаповцы подскочили к руководителям организации.
— Каждый, кто поднимет руку на Великую Германию, подлежит уничтожению, — мерно, как автомат, расхаживал перед строем комендант. — Сейчас расстреляют этих троих большевиков. Предупреждаю: если мы узнаем, что большевистская деятельность не прекратится, расстреляем всех поголовно.
Смертельная пустота отделила строй от тех троих, обреченных. Но не было животного ужаса в их глазах. Они стояли спокойно, и только у капитана Еренкова непроизвольно дергалась щека.
Взгляд Михайлова Николай Смеречинский поймал в последнюю секунду перед картавой командой гестаповца «Фойер!» Был в этом взгляде приказ:
— Держись. Помни. Замени меня.
Тела расстрелянных фашисты побросали в кузов грузовика, а заключенных погнали в барак. Тупо, чувствуя лишь рвущую душу боль, смотрел Николай на пустые соседние нары. Только что был ставший для него дорогим человек — и его уже нет и никогда не будет.
Но остался его приказ.
…Смеречинского вызвали и повели за колючую проволоку в приземистую канцелярию.
Там сидел за столом сухопарый офицер. Стекла его очков то ли бликовали, то ли просто взгляд у офицера был неуловимо скользким, но на протяжении всего разговора Николай так и не встретился с ним глазами. Поблескивающие холодные стекляшки и размеренный чуть скрипучий голос.
Офицер открыл папку, внимательно просмотрел листок бумаги («личную карточку», догадался Смеречинский) и спросил по-русски, без акцента:
— Хотите служить победоносной Великой Германии?
Смеречинский проглотил слюну. Выдержал паузу.
«Надо чуть потянуть, согласиться не сразу».
— А в чем это будет выражаться?
— Хорошо. Вы, я вижу, человек осторожный. Поскольку этот разговор останется тайной, за разглашение которой вы поплатитесь жизнью, я выкладываю на стол все карты. Я — майор Эймер, один из руководителей разведывательной школы абвера. Вас удивляет, что я говорю по-русски?
— Удивляет.
— До войны я работал в вашей стране в консульствах. И когда я в москвошвеевском костюмчике толкался в толпе где-нибудь у проходной завода или болтал со случайными знакомыми в поезде, меня принимали за русского. Не скрою, я был доволен. Очень доволен. Хотя, сами понимаете, консульский работник был из меня… как это говорится по-русски? Как из собачьего хвоста сито. Я был и есть разведчик… Мы готовим агентов для заброски в Россию. Работа агента, конечно, имеет элемент риска. Но она будет хорошо оплачиваться, и после нашей близкой победы, когда в России установится новый порядок, вы сможете стать состоятельным человеком. Советую вам соглашаться на наше предложение. У вас просто нет другого выхода, вы же человек разумный. Итак?
— Согласен.
— Гут, — довольный Эймер перешел на немецкий и закончил по-русски:
— Сейчас вы вернетесь в свой барак. О нашем разговоре — ни гугу. (Было заметно, что он с удовольствием вставлял русское просторечие). Подпишите вот здесь. Теперь идите. В свое время вы будете вызваны.
Внешне ничто не изменилось в его размеренной лагерной жизни: утренние поверки, беседы коменданта, бурда с кусочком мокрого черного хлеба, работы. После расстрела руководителей подпольной организации еще один расстрел: Пугасий, тоже бывший командир-артиллерист, несмотря на предупреждения организации, разоткровенничался с оказавшимся агентом гестапо Степановым.
…Туманы съели снега. Весенние соки тронулись к кронам деревьев, готовились лопнуть, исходили клеем почки. Нищая, выжженная и униженная природа хотела прикрыть развалины травами и листвой редких, оставшихся в живых деревьев.
Холодная снежная вода хлюпала в прохудившихся сапогах Смеречинского, которые он тщетно пытался залатать по вечерам. Колонну заключенных выгнали на плац. Вместе старались держаться он, Крылов, Федулов, Билан, Пыбченко, Власенко — проверенные ребята, члены подпольной организации. Смеречинский вдруг заметил, что и внешне они как-то выделялись в общей массе заключенных: непотухшими взглядами, даже тем, что старались по мере возможности латать и чистить одежду и обувь.
Ведь Михайлов не раз говорил:
— Вы были и остаетесь командирами Красной Армии. Нельзя опускаться. Нельзя вешать нос. Как бы ни было тяжело, помните: наше дело правое, мы победим. Не можем не победить.
Комендант после очередной длинной беседы о Великой Германии, во время которой заключенные дрожали на сыром ветру, наконец приказал гнать на работы, а Смеречинскому и Крылову сделал знак остаться.
Их вывели за ворота лагеря, в канцелярии выдали новую одежду, рюкзаки с продовольствием на несколько дней.
И вскоре они уже были в пригороде Вены — зеленом Брайтенфурте.
Теплая тихая весна опустилась на эту не знавшую бомбежек и пожаров землю. Платаны выбросили сочную листву, оформлялись свечки каштанов, еще день-другой — и среди темной зелени, словно на новогодней елке, вспыхнут белые пирамидки. Птицы гнездились, радостно гомоня.
Этот зеленый рай посреди страшной войны казался Николаю Смеречинскому нереальным. Где-то была его Россия, истерзанная и поруганная, где-то умирали люди, захлебываясь кровью и свинцом. Нет, не мила ему эта ласковая весна.
